Россия молодая. Книга вторая - Герман Юрий Павлович (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
— Говорю: изменники! — опять крикнул поручик и еще потянулся за своей шпагой, как вдруг огромная рука легла ему на плечо, он завертел головой и слабо охнул: за его спиною, с трубкой в зубах, простоволосый, в потертом адмиральском кафтане стоял Петр. Возле него, быстро и ловко сплевывая шелуху, грыз кедровые орешки Меншиков.
— Государь! Солнышко красное! — взвыл преображенец.
— Надоел ты мне нынче, пустобрех экой! — досадливо сказал Петр и, оттолкнув поручика, вплотную подошел к солдатам.
Они стояли неподвижно, вперив измученные глаза в Петра.
— Ну? Как оно было? — спросил он, неприязненно оглядев их изглоданные лица. — Захотелось шведской молочной каши? Сдались?
И приказал:
— Покажи руки!
Пятьдесят культей вытянулись вперед.
— Говори ты! — приказал Петр старому солдату, который опирался на костыль неподалеку от Рябова. — По порядку сказывай!
Солдат вздохнул, рассказал коротко, что все они попали к шведам в плен ранеными, в бесчувствии. Лежали потом в балагане, уход был хороший, кормление тоже ничего — давали приварок, лепешки из отрубей, воды пить сколько хочешь. Как поправились — построили всех перед балаганом, ждали долго. Погодя на тачке два шведских солдата привезли колоду — вроде тех, на которых мясники рубят мясо. Еще привезли медный котел, разожгли под ним огонь, в том котле кипело масло. Когда все сделали, пришел палач. После палача шведский генерал, с ним переводчик. Именем короля указ прочитал тот переводчик. В указе сказано было, что повелевает король шведский русским пленным, числом пять десятков, отрубить правые руки, дабы, вернувшись в Россию, они всем показывали культи свои, говоря при сем, каково страшно воевать со шведами. А как королевская милость неизреченная есть, то рубить для его милосердия руки нам велено не от плеча, а лишь кисти.
— Ну? — опять крикнул Петр.
Рот его дергался, глаза горели темным пламенем.
Солдат рассказал, как ударили барабаны, как палач взялся за топор. Культю каждого погружали в кипящее масло, чтоб не прикинулся антонов огонь. Более не кормили, хотя пить воду давали. Через день пешим строем погнали на корабль, высадили на твердую землю, опять повели хуторами и деревнями. К ночи были возле кордона. Напоследок шведский офицер еще раз приказал — идти всюду и рассказывать, каково не просто со шведом воевать.
Стало совсем тихо, было только слышно, как Меншиков разгрызает орехи. Петр повернулся к нему, облизал губы, велел:
— Всех пятьдесят произвести в сержанты, слышь, Александр Данилыч!
Меншиков кивнул.
— Всех пятьдесят одеть в добрые мундиры, дать каждому по рублю денег.
— По рублю! — повторил Меншиков.
Солдаты стояли неподвижно, словно застыли. У того, что рассказывал, дрожало щетинистое лицо.
— Каждого назначить в полки. В Преображенский сего повествователя, в Семеновский, в иные по одному. На большие корабли тоже по сержанту.
И крикнул:
— Пускай Российской армии солдаты, Российского флоту матросы на сем примере повседневно видеть могут, каково не просто шведам в плен сдаваться. А нынче от меня им для сугреву выкатить бочку хлебного да накормить сытно.
Он повернулся, плечом вперед зашагал к дому. Преображенский поручик вдруг бросился ему в ноги, закричал:
— Государь, повели жизнь отдать, повели за тебя на смерть…
— Ох, прискучил ты мне ныне! — сказал Петр. — Прискучил, сударь. И врешь ведь все…
— Паролем чести своей! — опять крикнул поручик.
Петр не дослушал, вернулся в дом. Здесь под звуки гобоя и флейты танцевали англез. Иван Иванович и Калмыков остановились в дверях, пары танцующих двигались в такой тесноте, что пройти дальше было невозможно. Сильно пахло сальными свечами, духами, юфтью. Табачный дым волнами плыл над мундирами, кафтанами и пышными алонжевыми париками, над высокими куафюрами дам, над генерал-прокурором Ягужинским, который с царицей Екатериной шел в первой паре, над задумчивым Апраксиным, который церемонно вел Ирину Сильвестровну, над бароном Шафировым, который, смешно припрыгивая и гримасничая, танцевал с Верой Сильвестровной. Марья Никитишна тоже танцевала с Егором Резеном, Иевлев церемонно кланялся Дарье Михайловне Меншиковой…
— Сударыни и судари! — широко разевая рот, крикнул Ягужинский. — Делать далее все вослед мне, дабы веселье наше истинно смешным сталось! Кавалеры и дамы! Живее!
Екатерина, положив свои розовые, унизанные перстнями руки на плечи Ягужинскому, легко поднялась на носки и поцеловала своего кавалера в подбородок; все дамы, идущие в танце, сделали то же. Ударили литавры, пронзительно завизжала флейта, низко загудели трубы. Екатерина, покусывая губы, протянула руку и дернула на Ягужинском парик, так что генерал-прокурор на мгновение словно бы ослеп. Потеряв свою даму, он закружился на месте, а Екатерина, медленно улыбаясь и выказывая ямочки на розовых щеках, искала своими ровно блестящими, спокойными глазами иного кавалера. Все кавалеры были заняты, исключая Апраксина, с которого Ирина Сильвестровна по нечаянности совсем сдернула парик. Федор Матвеевич, седенький, с ровным венцом пушистых волос вокруг плеши, укоризненно качал головою Ирине, а она между тем уже подала руку некоему гардемарину, который гибко и ловко, сияя влажным светом зеленых глаз, повел свою даму в церемонном и медленном танце.
— Ну, Федор же Матвеевич! — позвала Екатерина с нерусским акцентом. — Дайте вашу ручку!
— Я парик потерял, государыня! — ответил Апраксин. — Без парика…
— Сие всем видно, что ви потеряль парик! — сказала Екатерина. — Но все-таки ви здесь сами прекрасни кавалер…
И она так взглянула на него, что Федор Матвеевич только вздохнул да потупился, отыскивая взором под ногами танцующих свой, цвета спелой ржи, построенный в Париже парик.
А Лука Александрович все стоял у двери, прямой, широкоплечий, рассеянно и невесело следил чуть раскосыми глазами за Шафировым, который все скакал и гримасничал, выделывал коленца да подпевал музыке, следил до тех пор, пока не кончился бесконечно длинный танец и мужчины не повели своих дам пить пиво со льдом. Тогда капитан-командор, оттирая собою всех иных, первым прорвался в буфетную, первым взял в руки серебряный стакан и первым подал его Вере Сильвестровне, которая подняла на Калмыкова яркосиние глаза, улыбнулась с детским восхищением и воскликнула:
— Ах, Лука Александрович, сколь прежестоко опоздали вы к началу нашей ассамблеи. Можно ли так?
Калмыков, выбирая слова, которыми следовало говорить в галантном обществе с девицей, подумал и ответил негромко:
— Предполагалось мною ошибочно, сударыня, что на ассамблею приглашаются лишь письменными бумагами, али нарочно посланными слугами…
— Однако, сударь, счастливо получилось, что ошибка поправлена и вы здесь среди нас. Кто же рассеял ваше заблуждение?
— Гардемарин некий, известный в вашем любезнейшем семействе и ныне определенный к несению службы на моем корабле.
— На «Святом Антонии»? Уж не Иван ли Иванович сей гардемарин?
— Рад подтвердить вашу догадку, сударыня. Именно Иван Иванович Рябов.
— Как радостно мне, а наипаче доброй сестрице моей такое известие. Гардемарин Рябов, участник наших детских игр, — под вашею командою, на вашем корабле? Знает ли об том Иринка?
— Питаю надежду, что знает! — ответил Калмыков, вглядываясь в раскрытые двери соседней комнаты, где сияющий гардемарин что-то быстро и горячо говорил Ирине Сильвестровне. — А если добрая сестра ваша еще и не знают приятную новость, то сейчас же знать будут.
Вера Сильвестровна с треском раскрыла новый веер и, обмахивая свое разгоряченное лицо, произнесла:
— Как жарко нынче в нашем доме, словно бы в кузнице Вельзевула. И сколь приятно в такой духоте освежить себя глотком прохладительного питья. Отчего бы вам не сделать себе такое удовольствие…
Лука Александрович напрягся, подыскивая слова погалантнее, и ответил не сразу.
— По неимению сосуда для оного прохладительного напитка, сударыня Вера Сильвестровна.
