Севастопольская страда. Том 3 - Сергеев-Ценский Сергей Николаевич (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Под командой Бородатова было сорок человек саперов, в помощь которым набрали до шестидесяти солдат, знакомых еще до службы с тем, как вязать плоты. В день делалось девять-десять плотов, весь же мост, считая с пристанями, рассчитан был на восемьдесят шесть.
Связанные и окованные железом плоты спускались в воду, и небольшой паровой катер подтаскивал их на буксире к тем местам, какие должен был занимать каждый, а там плоты ставились на якорь.
Палубились толстыми, почти двухвершковыми досками плоты на берегу, а там, на месте, на рейде, с обеих сторон моста протягивались на столбах перила из корабельных канатов. Ширина моста — три сажени — была рассчитана на продвижение по нем и воинских частей в обычном порядке и орудий.
Работа шла споро и весело, хотя время от времени английская батарея «Мария» посылала сюда крупнокалиберные ядра. Два бревна, разбитых такими ядрами, пришлось уже заменить другими, заготовленными про запас.
На письмо Горчакова о пятой бомбардировке, которая, по мнению главнокомандующего, должна была скоро довести «до необходимости очистить город», царь Александр отвечал:
«Если обстоятельства принудят вас оставить южную часть Севастополя и вместе с нею жертвовать остатками нашего флота, то дело еще далеко не потеряно. Усиливши еще более укрепления Северной стороны и со вновь прибывающими к вам дружинами, вы будете довольно сильны, чтобы встретить неприятеля в поле и не дать ему проникнуть в глубь полуострова. Повторяю вам, что если суждено Севастополю пасть, то я буду считать эпоху эту только началом новой, настоящей кампании».
Так дело стояло там, вверху, так смотрели на близкую участь Севастополя главнокомандующий русской армией и царь, но совсем иначе представляли себе то, что они делают, солдаты-плотовязы, саперы и молодой поручик Бородатов: для первых мост через рейд должен был служить для укрепления Северной стороны за счет Южной и Корабельной; для вторых, совершенно наоборот, мост крепил и множил гарнизоны бастионов за счет Северной и всего Крыма.
И строившийся мост отнюдь не был беззащитен: чуть только открывалась пальба с «Марии», дальнобойные орудия батарей Северной стороны отвечали так энергично, что отбивали охоту у англичан продолжать обстрел.
Кроме Константиновского, Михайловского, Екатерининского фортов и промежуточных батарей, устроенных здесь еще до войны, а также огромного Северного укрепления, которого не решились атаковать интервенты в сентябре, несмотря на свое превосходство в живой силе, третья сторона Севастополя и вдоль берега рейда и далеко вглубь имела теперь уже много укрепленных пунктов.
Было достаточно времени, чтобы обдуманно и планомерно превратить эту часть Севастополя в куда более сильную крепость, чем та — на Южной и Корабельной, — о которую в течение одиннадцати месяцев разбивались все усилия могущественных стран Европы.
Французы и просвещенные мореплаватели, их союзники, с удивлением следили за быстрой и ловкой работой русских саперов.
— Откуда взяли вы бревна такой чудовищной величины? — спрашивали впоследствии русских офицеров французские и английские. — И как могли вы с такой поразительной быстротой справиться с труднейшим этим делом?
Как бы то ни было, но справились действительно с исключительной быстротой: начатый 2 августа мост в версту длиною был готов к 15-му — к успеньеву дню, то есть ровно за две недели, и первый, кто проехал в коляске по этому мосту с Северной стороны на Южную и потом обратно, был сам генерал Бухмейер.
Это была торжественная минута! За смелым вояжем строителя моста наблюдал, насколько хватало его глаз, сам Горчаков, так нетерпеливо дожидавшийся окончания работ. В большой свите его, с ним вообще неразлучной, были теперь еще и священники в блестящих на солнце ризах, которые тут же по возвращении Бухмейера, совершенно целым и невредимым, приступили, по приказу князя, к церемонии освящения моста.
Генерал Липранди, бывший тоже в свите Горчакова, острил при этом, обращаясь к генерал-квартирмейстеру Бутурлину:
— Не правда ли, какое знаменательное совпадение: два успения!
Что освящаемый мост является предвестником близкого «успения» Южной и Корабельной сторон, было, конечно, хорошо известно всем генералам горчаковского штаба.
V
Подъем духа главнокомандующего, вызванный окончанием и освящением моста, был так высок, что тут же после церемонии, наградив всех строителей (Бородатов получил первый свой орден — анну в петлицу), князь отправился в город с целью навестить снова бастионы.
Подковы верховых коней звучно цокали по настилу моста, когда кавалькада продвигалась с одного берега рейда на другой, и Горчаков ерзал в седле, оглядывая залив вправо и влево. Он имел вид победителя, так как будущее севастопольского гарнизона представлялось ему теперь вполне устроенным. В этом смысле и в Петербург была уже отослана им радостная «телеграфическая депеша».
Но именно теперь, когда путь отступления многострадального севастопольского гарнизона был обеспечен, с Горчаковым произошло то, что нередко случается с натурами нерешительными под влиянием хотя бы и небольшого успеха: остановив коня на пристани Южной стороны и впиваясь подслеповатыми глазами в прямую, узкую, но, как оказалось, прочную полосу моста, светло-желтую на иссиня-зеленой воде рейда, он сказал совершенно неожиданно для Коцебу, Бутурлина, Липранди и других:
— Мы будем защищать Севастополь до последней крайности! На Северную отходить я не разрешу, пока будет хоть малейшая возможность отбить штурм.
— А если неприятель будет всячески оттягивать штурм, чтобы нанести нам как можно больше вреда бомбардировкой, ваше сиятельство? — возразил Коцебу. — Если сейчас мы несем потери до тысячи человек ежедневно, то…
— То и неприятель тоже несет потери от нашего огня! — перебил его Горчаков, досадливо махнув рукой. — На штурм поэтому он должен решиться…
А если мы отобьем штурм, то… он уже не отважится, нет, не отважится на третий штурм до зимы, и тогда ему останется на выбор одно из двух: или зимовать здесь еще, или совсем снять осаду!
Лицо Горчакова при последних словах стало до того самоуверенным, даже, пожалуй, надменным, что Коцебу счел за лучшее отложить возражения до другой минуты.
Ослабевшая 9/21 августа канонада не прекращалась ни на один день.
Если огонь со стороны противника и не доходил до ураганной силы, как в пятую бомбардировку, то все же он был весьма силен, особенно против русских верков, которые главным командованием союзных армий решено было занять в первую голову в день штурма.
Таким обреченным укреплением оборонительной линии был, кроме бастиона Корнилова, второй бастион, и именно туда-то, как в наиболее уязвимое место, направился Горчаков поднять дух защитников, так как большой подъем духа чувствовал он сам; однако случилось несколько иначе, чем он думал.
Началось с того, что генерал Сабашинский, встретивший его рапортом, едва не упал на него, зацепившись своим костылем за предательски торчавший из земли осколок большого снаряда.
— Вы устали, вам надобно отдохнуть, — недовольно сказал Горчаков, приняв рапорт.
— Никак нет, ваше сиятельство, в отдыхе не нуждаюсь! — отозвался, покраснев, Сабашинский.
— Однако как нога ваша?
— Ноге гораздо лучше, ваше сиятельство… А гарнизон бастиона несет очень большие потери…
— Сколько имеется людей в наличности? — спросил Горчаков.
— В трех полках восьмой дивизии, а именно: Полтавском, Кременчугском и Забалканском, едва ли найдется в данный момент в наличности две с половиною тысячи человек.
Держался Сабашинский по привычке браво, и вспомнив о золотом оружии, которое было дано им этому бравому генерал-майору для его раненого сына, Горчаков спросил:
— А как здоровье вашего сына?
— Отправлен в Бахчисарай, в госпиталь, после ампутации, ваше сиятельство.
Горчаков помолчал, пожевал губами и пошел вперед.
Несколько человек солдат-забалканцев делали неотложное — уносили на двух носилках раненых товарищей, продвигаясь как раз мимо главнокомандующего со свитой.
