Севастопольская страда. Том 3 - Сергеев-Ценский Сергей Николаевич (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
— Много ли осталось вас здесь на бастионе? — спросил Горчаков.
Не опуская носилок, передний из солдат, несколько подумав, чтобы ответ был как можно более точен, сказал отчетливо:
— На три дня должно хватить, ваше сиятельство!
Горчаков кивнул ему головой, чтобы шел дальше со своею грустной ношей, слабо стонавшей под шинелью, с рукава которой сбегала кровь, а сам повернулся к Сабашинскому:
— Далеко ли неприятель?
— Он приближается к нам тихой сапою, ваше сиятельство, и она теперь уж не дальше, как в тридцати саженях, — ответил Сабашинский.
— В тридцати саженях! Это потому, что им не мешают, вот почему!..
Горчаков сказал это как бы про себя; он не то чтобы был раздосадован, не то чтобы удивлен: он только самому себе, хотя и вслух, попытался объяснить успехи французов здесь, перед вторым бастионом, которые затмевали вот теперь его собственные успехи там, на рейде, по устройству моста.
— Мы стараемся мешать им, ваше сиятельство, всеми средствами, — живо отозвался на замечание главнокомандующего Сабашинский. — Мы обстреливаем сапу их как только можем, но ведь превосходство огня на стороне противника.
— А вылазки? — сказал Коцебу.
— Вылазки делались, но за близостью расстояния они не имели успеха: плацдармы по ночам позади сапы бывали заняты большими их силами…
— И все-таки, несмотря ни на что, бастион надобно удержать! — решительно сказал Горчаков. — Удержать во что бы то ни стало!
Сабашинский пытливо поглядел на него, потом на Коцебу, как человек, уже нашедший способ, как удержать за собой этот участок линии обороны.
— Нужно устроить ретраншементы, ваше сиятельство, и защищать тогда будем уж их, а бастион придется взорвать, — почтительно, но твердо проговорил он.
— Устроить абшнит позади бастиона? — переспросил, употребив другое слово, Горчаков. — Да, с этой ночи начните строить абшнит… Непременно! — с большим апломбом, точно это была его личная мысль, приказал он Сабашинскому. — А верки бастиона взорвать во время штурма!
Разговаривать с командиром прикрытия второго бастиона о чем-нибудь еще было трудно, шла перестрелка; разгуливать по бастиону и благодарить за службу именем царя теперь уже Горчаков счел излишним: ходить тут теперь могли только очень привыкшие к этому укреплению люди, которые умели где обходить воронки, где перепрыгивать через них, как и через другие препятствия, внезапно возникавшие на совершенно изувеченной площадке; кроме того, над головой то и дело пролетали певучие пули.
Покидая бастион, ставший самым опасным местом на всей оборонительной линии, Горчаков, уже позади горжи, вступил в деловой разговор с Сакеном, которому и на этот раз не удалось благополучно достоять до конца обедню в церкви Николаевской батареи.
Правда, церемония освящения моста проходила, конечно, при нем, как при начальнике гарнизона, и поэтому вполне в состоянии был он, сопровождая на второй бастион главнокомандующего, поддерживать в нем необходимую бодрость духа.
Эта бодрость обуяла Горчакова еще накануне вечером, когда Бухмейер доложил ему, что мост совершенно готов. Совершилось давно желанное: возможность вывести гарнизон Южной и Корабельной сторон в случае удачного для союзников штурма подоспела раньше, чем предполагалась, а союзники все еще не решались идти на штурм.
Удача окрыляет, заставляет преувеличивать свои силы. Поэтому Горчаков сейчас же после доклада Бухмейера написал, ничего не сказав о том своему начальнику штаба, письмо царю.
"Я решился не отходить на Северную часть, а продолжать защищать Южную с упорством до того времени, пока уже увижу невозможность отбить штурм.
Конечно, мы будем между тем нести большой урон и, может быть, даже не отобьем штурма. Но взамен может случиться, что нам удастся отбить неприятеля, а может быть, и принудить снять потом осаду: ибо я никак не думаю, чтобы неприятель решился провести вторую зиму в теперешнем положении. Если приступ будет отбит, он, вероятно, отойдет в Камышовые и Балаклавские укрепления, которые весьма сильны, а большую часть своих войск отвезет в Константинополь.
Намерение мое подвергает нас большим случайностям, но надобно выбирать из двух зол менее вредное и в особенности держаться тех действий, которые наиболее соответствуют чести русского оружия. Продолжение до крайности защищать Севастополь, конечно, будет для нас славнее, чем очищение его без очевидной необходимости. Действуя так, армия понесет, может быть, большой урон, но она для того и существует только, чтобы умирать за вашу славу.
В этих видах я не останавливаю следования сюда дружин средних губерний, дабы не упустить времени и иметь возможность подкрепиться ими, в случае если дела примут благоприятный оборот".
Это письмо было способно, разумеется, поднять настроение и там, в Петербурге, но теперь, побывав на втором бастионе, Горчаков досадовал уже на самого себя за то, что поспешил отослать его рано утром.
Фельдъегерь сломя голову мчался с ним до Москвы по ухабистым пыльным большакам, спасительно отсыпаясь в поезде Николаевской железной дороги прежде, чем предстать с ним перед царем двадцать первого августа.
Воодушевленный этим письмом своего главнокомандующего, Александр тут же сел писать ему ответ:
"Решение ваше не оставлять Южной части Севастополя без крайней необходимости не могу не одобрить, ибо оно, по мнению моему, соответствует вполне и чести нашего оружия и пользам России, за что искренне благодарю вас.
Я также совершенно разделяю вашу мысль, что если бог благословит отбить новый штурм, что весьма может быть, то сия новая неудача принудит союзников снять осаду, ибо едва ли решатся они провести вторую зиму в Крыму.
Вы вновь предугадали мою мысль не останавливать следования дружин ополчения. Предположение мое о пополнении ими растаявших полков нашей армии должно уже быть в ваших руках. Теперь буду ожидать донесения вашего об исполнении сей полезной меры…"
Этому царскому письму, сколь ни быстро мчался с ним обратно в Севастополь тот же флигель-адъютант, не суждено уже было соответственно обрадовать Горчакова: к тому времени, как было доставлено оно, решающие события совершились и оно потеряло свою силу.
Однако, если бы каким-нибудь чудом подобное письмо и очутилось бы в руках Горчакова даже и теперь, 15 августа, в полдень, он только покачал бы горестно головой, так удручающе подействовало на него то, что увидел он, а точнее почувствовал, на втором бастионе.
От Сакена он узнал, что и на Корниловском, особенно на левой его половине, картина была та же самая, и траншеи французов были так же близко, как и здесь.
— Делаем все, что в наших силах, но несем очень большие потери, — добавил при этом Сакен. — Ведь одиннадцатые уже сутки гарнизон находится в непрерывном огне! И офицеры и нижние чины — все очень устали, ваше сиятельство!
— Да… да, устали… И Сабашинский не ударил бы меня своей головой в живот, если бы не утомился, — задумчиво отозвался на это Горчаков. — А вы, вы ведь слышали, как сказал этот, с носилками, забалканец: «Дня на три должно нас хватить…» Только на три, а дальше как? Необходимо пополнить состав полков курскими дружинами… Распоряжение об этом я сделаю сегодня же.
Сакен приложил руку к козырьку и несколько наклонил голову. Сказать что-нибудь по этому поводу он не решился, но ополченцы казались ему неподходящими для бастионов. Горчаков же, развивая свои мысли в новом уже направлении, прямо противоположном тому, какое имели они накануне и в этот же день, но только утром, обратился к нему вдруг с самым решительным видом, точно перед ним был противник:
— Дмитрий Ерофеевич! Нам надо начать перевозить имущество арсенала на Северную! Весь порох в бочонках отправить туда же… Потом, я думаю, примерно третью часть полевых батарей нужно будет тоже снять с оборонительной линии и отправить… кстати, это будет хорошее испытание для моста…
Такого резкого поворота в мыслях князя не ожидал даже и привыкший уже к нему за последние годы службы Сакен.