Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (книги онлайн .TXT) 📗
Спартак говорил со всевозрастающей силой и энергией, страшный в гневе своем, кипя жаждой мести, и вокруг его лица как будто блистал ореол сверхъестественного света; казалось, пламя исходило из его горящих глаз; он предстал во всем блеске своей мужественной и гордой красоты перед глазами шестидесяти тысяч гладиаторов и многих тысяч граждан города Турий, приглашенных им на похороны.
Когда он кончил свою речь, из груди всех гладиаторов вырвался неистовый, мощный и дикий крик; глаза их сияли от радости, хотя и жестокой, но справедливой, потому что этой битвой они могли отомстить за все перенесенные унижения, за презрение, на которое они были обречены, за кровавые бои гладиаторов, устраиваемые в цирках на потеху римлян.
Намерение Спартака было величественно: поднять рабов из грязи, в которую они были незаслуженно ввергнуты; поднять восстание угнетенных против угнетателей, сделать слабых сильными и отважными; отомстить за попранное их человеческое достоинство, низведя их палачей до положения диких зверей; насладиться в продолжение часа в качестве зрителей картиной взаимного истребления тех, которые до этого времени упивались зрелищем их взаимного уничтожения; на миг поменяться ролями — из рабов стать господами, увидеть гордых и надменных патрициев в роли рабов; испытать высшее блаженство, глядя, как уничтожают друг друга те, кто придумал это безумное и жестокое развлечение; смотреть со ступеней своего амфитеатра на роковую арену, где оказались те, что всегда смотрели на них в цирке; присутствовать при их побоище, упиться их слезами, видеть, как течет их кровь, услышать их предсмертные стоны, крики отчаяния и боли… О, все это было для бедных гладиаторов почти непостижимо… чуть ли не божественно… Это была месть, достойная только всемогущих богов!
Невозможно описать те дикие, безумные крики, те рукоплескания, которыми гладиаторы отозвались на слова Спартака. Это была исступленная радость людей, которые праздновали самую блестящую свою победу над римлянами из всех одержанных гладиаторами за три года.
Триста римлян, из которых более тридцати принадлежали к сословию сенаторов и более ста к сословию всадников, стояли, опустив глаза, безмолвные и неподвижные, посреди круга, образовавшегося на равнине.
— Итак, смелее, славные потомки, благородные отпрыски знаменитых родов Флавия, Фурия, Дуилия, Генуция, Фавния, Ливия, Муция, Процилия! — крикнул Спартак громоподобным голосом. — Смелее! Возьмите мечи в руки и сражайтесь!.. Я зажигаю костер!.. Сражайтесь!.. Клянусь богами, мы желаем развлекаться!
С этими словами Спартак взял зажженный факел из рук контубернала и поджег кучу дров; тотчас же его примеру последовали все начальники, трибуны и центурионы.
Пока разгорались сухие смолистые дрова, из которых был сложен костер, римляне неподвижно стояли на средине круга. Они не отказывались сражаться, но не желали добровольно подчиниться этому позорящему их приказу.
— Ах! — воскликнул Спартак. — Вам нравится только смотреть на гладиаторские игры, а самим быть на месте гладиаторов вам не по душе? Ну что ж! — И, обратившись к легионам, он крикнул: — Пусть выйдут вперед лорарии и силой заставят их сражаться!
По приказу Спартака девятьсот гладиаторов, вооруженных длинными пиками и железными раскаленными копьями, вышли из рядов легионов и, бросившись на римлян, принялись колоть их и жечь раскаленными копьями, подталкивая, против их желания, друг к другу.
Как ни отказывались римляне от этого братоубийственного и позорного сражения, их теснили все больше и больше; раскаленное железо принудило их броситься друг на друга и начать между собой жестокую, кровопролитную схватку.
Вокруг стоял неописуемый гул от криков, смеха, громовых рукоплесканий, которые неслись из рядов гладиаторов. Дикие вопли, хохот, бешеные рукоплескания свидетельствовали о несказанной радости удовлетворенной мести.
— Поддай, поддай!..
— Убей его!.. убей!..
— Режь, коли, убивай!
— Вот так бойня! Избиение!.. Резня!..
— Резня! Всем конец!.. Убивай!
Шестьдесят четыре тысячи голосов, шестьдесят четыре тысячи проклятий слились в единый страшный рев, в единый ужасный вопль, в единое невообразимое проклятие!
За полчаса костер обратился в пепел, триста родовитых римских юношей лежали изувеченные, мертвые или умирающие в луже крови у догоревшего костра Крикса.
— Ах, как справедлива наша месть! — воскликнул с удовлетворением Спартак, не пропустивший ни одного движения во время этой кровопролитной схватки. — Невыразимо сладка радость мести!
Глава двадцать первая
СПАРТАК СРЕДИ ЛУКАНЦЕВ. — СЕТИ, В КОТОРЫЕ ПОПАЛ САМ ПТИЦЕЛОВ
— Мирца, ты должна мне рассказать, ты должна открыть мне эту прискорбную тайну, которую так упорно скрываешь от меня вот уже два года; ты должна поделиться со мной своим тайным горем — оно одинаково измучило и тебя и меня. О Мирца!.. Если в душе твоей есть хоть капля милосердия… Если ты так же благородна и великодушна, как и божественно прекрасна, ты откроешь мне сегодня свою тайну, которая отдаляет от тебя мою любовь и преданность, похищает у тебя мои горячие поцелуи, ведь я люблю тебя, Мирца, всей силой души моей, пламенно и нежно!
Так говорил Арторикс двадцать дней спустя после похорон Крикса; он стоял у входа в палатку Спартака, повернувшись к преторию спиной и просунув голову в палатку, чтобы преградить путь Мирце.
Лагерь гладиаторов был перенесен из Турий в окрестности Грумента в Лукании. В лагерь пришло множество рабов, и теперь каждый легион насчитывал в своем составе по шесть тысяч человек. Таким образом пехота гладиаторов выросла до семидесяти двух тысяч воинов.
Спартак выехал из лагеря во главе двух тысяч конников, чтобы разведать дорогу до горы Вултур, откуда, по слухам, шел Красс с семьюдесятью тысячами римлян.
Арторикс в течение двух лет пытался подавить в себе любовь, но она становилась все сильнее и сильнее; чтобы узнать тайну Мирцы, он много раз тщетно убеждал ее открыться. Мирца так же, как и он, была печальна, задумчива, держалась одиноко в стороне. В это утро Арторикс, видимо, решил во что бы то ни стало добиться объяснения с девушкой: поведение Мирцы огорчало его и тревожило.
С того дня, как Мирца подружилась с Эвтибидой, она стала обучаться искусству владеть оружием; верховой езде ее обучил сам Спартак в первые же дни восстания гладиаторов, чтобы бедной девушке не нужно было идти пешком с толпой солдат, так как нередко приходилось совершать трудные многодневные переходы.
Когда войско восставших стояло лагерем под Равенной, Мирца получила от своего брата доспехи, специально для нее сделанные искусным мастером в Равенне; они были точно такие же, как у Эвтибиды; надев доспехи, девушка с этого дня больше никогда не снимала их, так как понимала, что опасности, угрожавшие ее брату, увеличились и стали гораздо серьезнее. Поэтому она решила всегда быть рядом с ним, даже в дни сражений, чтобы помогать ему, насколько это было в ее силах, а в худшем случае разделить с ним его участь.
В тот момент, когда Арторикс преградил девушке дорогу у входа в палатку Спартака, на Мирце был суживавшийся в талии и спускавшийся почти до колен панцирь; он состоял из целого ряда правильных петель или треугольников из полированной стали, которая блестела, как серебро; на ногах у девушки были железные набедренники, правая рука была защищена железным наручником, в левой она держала легкий, изящно сделанный круглый бронзовый щит; у левого бедра на красивой перевязи висел маленький легкий меч, а голову прикрывал серебряный шлем тонкой работы с нашлемником.
В этом одеянии более четко вырисовывался стройный и гибкий стан девушки, а ее бледное личико, обрамленное белокурыми кудрями, под шлемом хранило выражение кроткой печали. В этих доспехах Мирца была прекрасна, ее фигура выглядела гораздо энергичнее, чем в женском платье, украшавшем ее обаятельный облик.
— Что все это значит, Арторикс? — спросила сестра Спартака у юноши, и в голосе ее прозвучало не то удивление, не то упрек.
