Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (книги онлайн .TXT) 📗
— Ведь я уже говорил тебе, — мягко ответил галл, любовно глядя на девушку. — Ты не можешь сказать, что я неприятен тебе, что ты ненавидишь меня или гнушаешься мною; ты не только отрицала это словами, но и поступками, взглядами, а они часто выдают движения души. Ты ведь говорила сама, что Спартак любит меня, как брата, что он был бы рад, если бы ты стала моей женой. Ты никого другого не любишь, в этом ты клялась мне не раз; почему, почему же ты так упорно отказываешься от моей горячей, сильной, непреодолимой любви?
— А ты, — взволнованно ответила девушка, устремив ясные голубые глаза на юношу, и в них, помимо ее воли, так ясно видна была любовь к нему, — а ты почему приходишь искушать меня? Зачем подвергаешь ты меня этой пытке? Зачем обрекаешь на такую муку? Разве я не говорила тебе это? Я не могу, не могу быть твоей и никогда не буду…
— Но я хочу знать причину, — ответил Арторикс. Он побледнел больше прежнего, и его голубые глаза налились слезами, которые он с трудом сдерживал. — Я хочу знать причину, вот о чем я покорно, смиренно прошу тебя; я хочу знать причину… и ни о чем больше я не прошу тебя. Ведь имеет же право человек, который мог бы стать самым счастливым на свете, но вынужден жить, как самый обездоленный среди смертных, имеет же право этот человек, клянусь мечом всемогущего Геза, имеет же он, по крайней мере, право знать, почему с вершины счастья ему суждено быть низвергнутым в бездну отчаяния?
Слова Арторикса шли от самого сердца, в них был отблеск силы, рождаемой только страстью, и Мирца чувствовала себя побежденной, покоренной, очарованной. Любовь засияла в ее глазах… Она глядела на юношу с такой глубокой, всепокоряющей любовью, что Арторикс почти ощущал жар этих токов, которые струились и обволакивали его, и ему казалось, что они проникают во все клетки его тела и души, рождая тонкие струйки огня.
Оба они были охвачены дрожью, оба они, устремив взгляд друг на друга, казалось, находились во власти одного и того же очарованья. Так они простояли несколько минут молча, неподвижно, пока наконец Арторикс первый не прервал молчание. Дрожащим, слабым, прерывающимся голосом, в то время как слезы, навернувшиеся на глаза его, медленно, медленно катились по бледным щекам, он произнес:
— Выслушай меня, Мирца! Я не труслив… не малодушен… Ты это знаешь… В бою я всегда среди первых, а при отступлении среди последних… Дух мой непоколебим, и мне не свойственны низменные, подлые чувства. В минуты опасности я не дорожу жизнью… смерти я не боюсь, мать научила меня видеть в смерти настоящую жизнь душ наших, и это правда… Все это ты знаешь… и все же, видишь, сейчас я плачу, как ребенок…
Мирца сделала движение к Арториксу, как бы желая что-то сказать ему.
— Не прерывай меня, моя обожаемая, моя божественная Мирца, выслушай меня; да, я плачу… и слезы эти дороги мне, они изливаются из моего сердца, от моей любви к тебе… верь мне, эти слезы благостны для меня… я так счастлив… здесь, с тобой… я всматриваюсь в твои печальные голубые глаза — точное зеркало твоей возвышенной души, они глядят на меня с любовью и лаской…
Мирца почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, и они сразу стали пурпурными; она опустила глаза.
— Нет, заклинаю тебя, Мирца, — взволнованно продолжал Арторикс, сложив руки перед девушкой, словно в молитве, — если живо в тебе чувство жалости, не лишай меня божественного сияния, что исходит из глаз твоих! Смотри, смотри на меня так, как смотрела только что!.. Этот твой нежный, любящий взгляд покоряет меня, влечет к тебе, очаровывает, отрешает от всего на свете… дарит мне чистое, невыразимое наслаждение… восторг любви, которого я не в силах передать тебе словами, но душа моя полна такой беспредельной нежности, что в это мгновение я молю и призываю смерть, ибо я чувствую, что умереть сейчас было бы божественным, упоительным счастьем!..
Он замолчал и, словно в каком-то исступлении, смотрел на девушку. Она же, охваченная нервной дрожью, произнесла несколько прерывистых слов:
— Почему ты… говоришь… о смерти?.. Ты должен жить… ты молодой… храбрый… жить… и стараться быть счастливым… и…
— Как же я могу быть счастлив? — в отчаянии воскликнул гладиатор. — Как… как я стану жить без твоей любви?..
Минуту длилось молчание. Сестра Спартака, снова опустив глаза, стояла молча в явном смущении; юноша схватил ее за руку и, привлекая к себе на грудь, прерывающимся от волнения голосом произнес:
— Обожаемая, любимая, не лишай меня этой сладкой иллюзии… скажи мне, что ты любишь меня… позволь верить, что ты любишь меня… ласкай меня своим божественным взглядом… пусть отныне сияет перед моими глазами этот луч счастья… чтобы я мог думать, что мне дано мечтать о таком блаженстве…
И, произнося эти слова, Арторикс поднес руку Мирцы к пылающим губам и стал страстно ее целовать, а девушка дрожала, словно листок; она прерывисто шептала:
— О, перестань… перестань, Арторикс… оставь меня… уходи… если бы ты только знал, какую боль… причиняют мне твои слова… если бы ты знал, какая это мука…
— Но, может быть, это только мечта… может быть, твои нежные взгляды были обманчивы… Если это так… скажи мне… будь искренней… будь сильной… скажи: «Напрасной была твоя надежда, Арторикс, я люблю другого…»
— Нет… я не люблю, никогда не любила, — горячо произнесла девушка, — и никогда не полюблю никого, кроме тебя!
— О! — воскликнул в невыразимом порыве радости Арторикс. — Быть любимым тобой… любимым тобой!.. О, моя обожаемая!.. Разве дано всемогущим богам испытывать радость, равную моей?
— О, боги! — произнесла она, освобождаясь от объятий юноши, обвившего ее своими руками. — О, боги не только познают любовь, они упиваются радостью, а мы обречены любить молча, не имея возможности излить во взаимных поцелуях непреоборимый пыл нашей любви, не…
— Но кто же? Кто нам запрещает? — спросил Арторикс, глаза которого сияли радостью.
— Не пытайся узнать, кто наложил запрет, — печально ответила девушка. — Не желай узнать… Такова судьба наша. Мы не можем принадлежать друг другу… Тяжкая… жестокая… непреодолимая судьба… Оставь меня… уходи… не спрашивай больше, — и, горько рыдая, она добавила: — Ты видишь, как я страдаю? Понимаешь ли ты, как я страдаю?.. О, знаешь ли ты, как бы гордилась я твоей любовью! Знаешь ли ты, что я считала бы себя самой счастливой из людей!.. Но… это невозможно. Я не могу быть счастливой… мне это запрещено навсегда… Уходи же, не надо бередить расспросами мою рану… Ступай, оставь меня одну с моим горем.
И, бросив в угол свой щит, она закрыла лицо руками и зарыдала.
Когда испуганный Арторикс подбежал к ней и стал целовать ее руки, она снова оттолкнула его, мягко, но в то же время настойчиво говоря ему:
— Беги от меня, Арторикс, если ты честный человек и искренно любишь меня, уйди, беги возможно дальше отсюда.
Подняв глаза, она увидела через вход в палатку Цетуль, которая в эту минуту проходила по преторской площадке. Рабыня-нумидийка Цетуль двадцать дней назад прибежала в лагерь гладиаторов из Таранта, потому что ее госпожа, жена патриция из Япигии, велела ей отрезать язык за излишнюю болтливость. Мирца окликнула ее:
— Цетуль! Цетуль!
И, повернувшись к Арториксу, добавила:
— Она идет сюда… Надеюсь, Арторикс, теперь ты уйдешь!
Галл взял ее руку и, запечатлев на ней горячий поцелуй, сказал:
— Все же ты должна мне открыть свою тайну!
— Не надейся, этого никогда не будет!..
В эту минуту к палатке Спартака подошла Цетуль. Арторикс, радостно возбужденный и в то же время опечаленный, медленно шагая, удалился. Душа его была полна сладостными воспоминаниями, а в голове роились печальные мысли.
— Пойдем, Цетуль, принесем в жертву эту овечку статуе Марса Луканского, — сказала Мирца, указывая на белую овечку, привязанную к колу в одном из углов палатки, и стараясь скрыть от рабыни волновавшие ее чувства.
Несчастная рабыня, лишенная языка своей бесчеловечной госпожой, кивком головы выразила свое согласие.
