Разин Степан - Чапыгин Алексей Павлович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗

Разин спросил астраханца:

– Думаешь, парень, в обрат?

– Думаю, Степан Тимофеевич!

– Сойдешь на Астрахани, Чикмазу скажи, что батько тебя помнит, любит и добра желает! Цедулы-де не шлет, а сказал: «Паси от Васьки Лавреева себя и сколь можно, то уходи куда совсем без вести… Целоможен как станет батько от боев, и тебя, друга, везде для радости своей сыщет».

Было это утром, а к полудню Разин вышел на передний острожек перед кремлем у рва гневный. Приказал втащить вверх пушки, бить по кремлю не переставая, так что запальные стволы, которые огонь дают пушкам, накалились, и пушкари, поглядывая на атамана, не смели ему говорить, что-де пушки после того боя в изрон пойдут. Кремль во многих местах загорелся, часть стены обвалилась, и тарасы [352] с нее упали за стену. Тех, кто тушил пожары, били из пищалей с приступков острожка стрельцы да казаки из мушкетов. У бояр много было в тот день попорчено и перебито людей. Разин велел собрать отовсюду издохших лошадей, не съеденных татарами, дохлых собак и иную падаль – корзинами на веревках перекинуть в кремль. Кремль отворять не смели, падаль гнила внутри стен. В шатер атаман вернулся, как стало темнеть. Решил:

«Завтра и еще кончу! Пожжем кремль с боярами».

У дверей шатра стоял монах у бочки.

– Пошто ко мне?

– Да вот, отец! Игумен монастыря Успения наш указал: «Прими, брат Иринарх, на кручном бочку, в ей вино – пущай тебе стрельцы подмогут – дар атаману за то, что милостив к обители господней: не пожег ю, икон не вредил, не претил молящимся спасатися… Казны-де у нас нет, так хмельное пущай ему – вино курят монаси от монастыря…»

– Вино ежели доброе, то мне дороже всякой казны. Только боюсь! изведете вы меня, черные поповы тараканы?

– Ой, батюшко! В очесах твоих опробую – доброе вино… Народ много, упиваясь, восхваляет.

Монах открыл бочку, атаман дал чару.

– Ну же, сполни! Сказал – пей!

Монах зачерпнул вина, выпил, покрестившись. Разин все же не верил, позвал с караула близстоящего двух стрельцов и казака:

– Пил чернец – пейте вы!

Воины выпили по чаре.

– Каково вино?

– Доброе, батько, вино, доброе…

– На царевых много худче было!

Стрельцы и казак ушли. Разин, отпуская монаха, сказал:

– Игумену спасибо! Приду к ему, то посулы дам на монастырь.

– Вкушай во здравие! Нынче кружечной справили, а только часть напойных денег повели, отец, брать в казну обители. Строеньишко обветчало.

– То даю, берите!

Монах ушел. С этого вечера Разин начал пить. На приступы к кремлю не выходил. К рубленому городу ходили двое есаулов: Степан Наумов и Лазарь Тимофеев. Оба они, один сменяя другого, на осаду ставили людей. Иногда за них ходил есаул Мишка Харитонов, а Черноусенко атаман позвал:

– Плыви, Михаиле, до Царицына, возьми людей в греби! В Царицыне приторгуй лошадь, гони на Дон и повербуй охочих гулебщиков, веди сюда, или же, где прилучится нашим боевая нужа, орудуй там.

Черноусенко утром сел в лодку с гребцами.

6

Из-за Свияги, с Яранской стороны, от Московской дороги, в сером тумане все выпуклее становились белые шапки, колонтари, бехтерцы рейтар и драгун. Самого воеводы Борятинского среди боярских детей и разночинцев в доспехах не было, рейтар вели синие мундиры – немцы капитаны. Воевода ехал сзади с конными стрельцами, в стрелецком кафтанишке, в суконной серой шапке с бараньим верхом. Татары и калмыки присмотрели воеводскую рать первые, когда еще лошади рейтар вдали величиной казались с кошку.

Разин лежал в шатре на подушках, покрытых коврами, в кармазинном полукафтане, за кушаком один пистолет, без шапки; лежал атаман и пил. Татарчонок, пестро одетый в шелк и сафьянные с узорами чедыги, прислуживал ему – Разин знал татарский и калмыцкий говор. В хмельном полусне атаман видел себя на пиру у батьки крестного Корнея.

– Дождался хрестника, сатана, чтоб дать его Московии? Ха-ха-ха! А вот поведу рукой да гикну, подымется голутьба – посадят тебя в воду!

Дремлет и видит атаман: пришли на пир матерые казаки, вооруженные: Осип Калуженин, Михаил Самаренин-старый, хитрый, рыжеватый Логин Семенов. Принесли, гремя саблями, кандалы.

– Добро, атаманы-молодцы! А ну, будем ковать хрестника! – кричит Корней, трясет седой головой с белой косичкой, прыгает в ухе хитрого старика серебряная серьга с изумрудом. – Гей, коваля сюда!

Атаман улыбнулся во сне, нахмурил черные брови и вскинул глаза. В шатре перед ним стоит его помощник, есаул Степан Наумов:

– Батько, воевода с войском за Свиягой.

– Дуже гарно, хлопец! Сон я зрел занятной – будто на Дону… будто б на Дону Корней-хрестной кричит, велит меня в железа ковать.

– Тому не бывать, батько! А чуешь, сказываю: воевода к Свияге движется, и рать его устроена.

– Лень мне, Степан! Неохота великая, не мой нынче черед – твой, веди порядок у наших, прикажи готовиться завтра к бою… Воевода сколь верст от нас?

– В трех альбо в четырех.

– Стоит ли, движется к переправе?

– Стоит, не идет к реке.

– Добро! В ночь переправу не затеет, а ночь скоро – к ночному бою мы с него охоту скинули… Вот! Надень мою шапку, кафтан черный, коня бери моего и гони народ – чувашей, мордву, пущай перед Свиягой роют вал во весь город. В валу – проломы для выхода боевого народу, прогалки; у прогалок – рогатки из рогатин и вил железных на жердях, чтоб когда свои идут ли, едут, – рогатки на сторону! Чужие – тогда рогатки вдвинуть, занять им прогалки. Сколь у нас пушек?

– Пушек мало. Каменные от многого огня полопались, деревянные, к бонбам кои, погорели на осаде под рубленым городом от их приметов, у железных и медных вполу всего чета измялись от гару запалы…

– Чего ж глядел, Наумыч, не чинил?

– Оружейников нет, а слободские кузнецы худо справляют… И еще мекал: воеводе не справиться на обрат в месяц.

– Так вот, Степан! За твою поруху наши с тобой головы, гляди, пойдут! Я не о своей пекусь… Моя голова на то дана – твою жалею! Без пушек полбоя утеряли – не меряясь силой.

Атаман задумался, есаул стоял потупясь, потом сказал:

– Мыслил я, батько, выжечь бояр из кремля и в верхний город народ затворить – тогда мы ба сладили без пушек. В городе рубленом пушки есть и справ боевой…

Разин взмахнул рукой, кинул чашу. Татарчонок поймал брошенное, налил вина, ждал зова.

– А ну, сатана царева, будем мы с тобой биться саблями, не станет сабель, так кулаками и брюхом давить! Дадим же память воеводам… Ты, Степанко, в день покудова выкинь вал повыше, копай ров во весь город от Свияги, рвы рой глубже, а вверху вала колья крепкие. В ночь с Волги в Свиягу переволоки струги, те, что легше. На стругах переправим пеших в битву, конные переплывут, а татары и калмыки не сядут в струги – они завсегда плавью. Лазаря бери в подмогу. Знай, коли же ставить придется и самому держать ратной строй: татар ставь справа боя, калмыков – слева, в середку казаков. Казаков не густо ставь, чтоб меж двумя конными был пеший с копьем и карабином от вражьих конных. Калмыки – болваномолы, татары – мухаммедовой веры, а завсе меж ими спор, потому делить их надо – или свара в бою, тогда кинь дело! Они же дики да своевольны. Еще: кто из упрямых мужиков, горожан ли, чуваши, вал взводить не пойдет, того секи, саблю вон и секи! Иножды скотина моста боится и тут же брюхом на кол лезет – ту скотину крепко бьют! Секи.

– Не пей, батько! Познали наши, что монахи отравное зелье в вино мечут… На моих глазах много мужиков и черемисы меж себя порубились спьяну. Сон брал на работе: свалится человек и спит – не добудиться.

– То оговор на чернцов, Степан! Вино их пью сколь, а цел. Воевода к переправе не придет, бой завтра – седни пью!

Есаул, одетый Разиным, поднял народ. Все шли и работали без отговорок, усердно. Перед Синбирском ночью с запада, в подгорье зачернел высокий вал с узкими проходами, в проходах рогатки из вил и рогатин. На Свияге с синбирского берега колыхались пятьдесят малых стругов и десять больших, изготовленные для переправы войска. Воевода к реке не двинулся, стоял, как прежде.