Страстная неделя - Арагон Луи (книга бесплатный формат TXT) 📗
Экипажи, отдельные отряды кавалеристов сворачивают, гонимые страхом, на боковые дороги, надеясь, что там легче укрыться от наполеоновских солдат, и лишь напрасно удлиняют свой путь. Оси повозок ломаются так, что только держись. Просёлочную дорогу, куда вы свернули, считая, что там свободнее, вдруг преграждают повозки, куда набились и молодые и старые; они еле тащатся, насколько позволяют силы случайно раздобытой клячи. Кормятся кто как может, отставшие с трудом достают хлеб, а те, кому удаётся разжиться куском сыра и кружкой густого тяжёлого пива, почитают себя счастливцами. Деревни встречают недружелюбно. К тому же в этих краях деревни попадаются редко и на большом расстоянии одна от другой. Намокшие поля, бесконечная дорога, голые деревья, дождливое небо-вот в какой обстановке совершается то, что для всех уже стало бессмысленным бегством. Солдаты, которые не хотят и думать о сражении, уже не солдаты, а беглецы. Волонтёры остановились в Сен-Поле, так и не достав лошадей, чтобы сменить несчастных замученных кляч, которые не везли, а еле-еле тащили фургон. Жители Сен-Поля ещё говорили о чести, оказанной им его величеством королём, в карету коего впрягли свежих лошадей у ворот их города; простодушие горожан было безгранично; никому из них и в голову не приходило, что король может покинуть французскую землю. Как в представлении этих людей с птичьими мозгами должна была сложиться судьба Людовика XVIII и принцев и, вообще, как представляли они себе завершение беспорядочного бегства, свидетелями которою были? Правду сказать, никак.
Монархи и генералы повелевают армиями, во главе которых проходят по нашей равнине, иногда с боем, иногда просто походным маршем; затем по прошествии некоторого времени узнаешь о победе или о поражении, иностранные армии в свою очередь тоже идут по дорогам, останавливаются на постой в городах… разве нас спрашивают? И зачем все это?
Но в Сен-Поле зажиточные горожане помнили о страшных днях Террора, о Жозефе Лебоне-и в короле они видели защитника; допустить мысль, что король бежит, значило задуматься о собственной судьбе. Они дрожали и старались ни о чем не думать. Впрочем, к югу от Лилля никто не знал, что Людовик XVIII после полудня уже переехал границу в Менене. Не знали ни в Бетюне, ни в Сен-Поле. Не знали и того, что нервы графа Артуа больше не выдерживали.
Теодор добрался туда, в Бетюн, полумёртвым от усталости.
Почти в темноте. Мушкетёры оставили позади болотистую местность, миновали предместье Сен-При с большим монастырём.
Город, выросший перед ними, был сдавлен со всех сторон, зажат укреплениями с треугольными люнетами, воротами и контргардами, которым, хотя это были типичные вобановские сооружения, придавал средневековый облик полуразрушенный высокий замок; сам город чем-то напоминал ощетинившегося ежа. Та его часть, где жили шесть тысяч человек, казалась очень тесной, над ней возвышались дозорная башня и церковь св. Вааста. Трудно было разобраться в сложной системе опоясывавших часть города каналов с двумя мостами, по которым мушкетёры въехали в Бетюн. Они внезапно почувствовали себя в плену у домов. Слабое освещение, редкие фонари, в которых горело ламповое масло, плохо мощённые улицы, с обеих сторон лавчонки, в этот час уже закрытые: нельзя сказать, чтобы город встретил их приветливо, хотя в окнах и хлопали на ветру мокрые белые флаги. С улицы видны были дворики, где стояли вонючие лужи, а на протянутых в окнах верёвках сушилось бельё. Привлечённые появлением кавалерии, из домов выходили бедняки в сопровождении оборванных полуголых ребятишек. Они хранили молчание, и только на углу улиц Виноградных лоз и Большеголовых из окон раздались первые крики: «Да здравствует король!»
— Как вы думаете, к литургии мы опоздали? — спросил Монкор.
Теодор пожал плечами. Его интересовало не богослужение, а хорошая постель. Где их расквартируют? И тут им тоже пришлось устраиваться кто как может. На Главной площади, перед башней, торчавшей над домами, кавалеристы спешились.
Сейчас здесь было просторнее, чем в ту ночь, когда в городе останавливался король, потому что ярмарка кончилась и все разъехались. По слухам, около города видели императорские войска; во всяком случае, граф де Мольд, комендант города, тот самый, что был недоволен и в самом деле сухим приёмом, который оказал ему прошлым утром его старый друг господин де Блакас, распорядился запереть ворота; королевским кирасирам и гренадерам, несмотря на усталость, пришлось выделить пикеты: они ходили дозором вдоль крепостных стен и стояли на карауле в контргардах. Теодор был рад, что избежал наряда. Ведя в поводу Трика. он отправился на поиски дома, при котором была бы конюшня или сарай, и вдруг остановился в удивлении.
Перед ним, опираясь на трость, стоял человек с явно военной выправкой, хоть и в штатском; он держал за руку мальчика лет десяти, по всей вероятности напроказившего, и выговаривал ему что-то. Теодор сразу узнал его по голосу: это был тот седоусый майор в длинном сюртуке, который тогда ночью, в Пуа. требовал, чтобы вооружили народ, тот, чей сын пошёл волонтёром…
Жерико поддался безрассудному порыву: а вдруг у этого отставного военного, подумал он, найдётся, куда поставить коня, но нет, скорее, он почувствовал, что в его жизни настала минута, когда ему необходимо поговорить именно с таким человеком, как тот, что стоял перед ним.
— Господин майор, — сказал он. И тотчас же понял, что путь к отступлению отрезан. Ну что ж, придётся броситься очертя голову в бой!
Человек остановился и обернулся. По-видимому, форма мушкетёра произвела на него то же впечатление, что и на Каролину Лаллеман. — он дёрнул мальчика за руку и пошёл прочь, бормоча что-то себе под нос и хмуря брови, но тут Теодор сказал как раз то, что должно было остановить седоусого.
— Господин майор, мне надо поговорить с вами… Не смотрите на мой мундир… Мне нужно поговорить с вами, чтобы знать, что делать…
Майор снова в нерешительности остановился и посмотрел на мушкетёра.
— Поговорить со мной? — переспросил он. — Но почему именно со мной, молодой человек? Я вас не знаю.
— Зато я вас знаю, — сказал Жерико, — и не поверю, чтобы бывший друг Лазара Гоша отказался в такой вечер, как сегодня, помочь мне своим советом…
— Вот как, — удивился тот, — а откуда вы меня знаете, сударь?
— Я знаю вас с прошлой ночи, господин майор. В лесу над кладбищем, там. в Пуа…
Старик офицер вздрогнул, потом поглядел по сторонам и неожиданно решил:
— Идёмте ко мне, там нам будет удобнее…
Он жил совсем рядом, в той стороне, откуда пришли мушкетёры, в странном, формой похожем на подкову переулке, который обегал нечто вроде амбара, построенного на развалинах капеллы св. Николая, назывался этот переулок Тесным, и, надо сказать, с полным основанием.
— Лошадь вы можете поставить напротив, у господина Токенна, видите, вон какая у него большая кузня, там занято не меньше сотни рабочих. Он человек услужливый: мы сейчас его спросим, он живёт на другом конце улицы, около Братства милосердых. И воду не придётся издалека носить, у нас хороший водоём… да нынче ещё сплошные дожди! Вас я уложу на кровати сына, он уехал в воскресенье, а кровать, как мне кажется, вам куда нужнее разговора…
Кроме Жана, десятилетнего мальчика, и сына, отправившегося в Париж, у майора была ещё двадцатидвухлетняя дочь Катрин, но она была больше похожа на свою мать, чем на святую Екатерину с картины Рубенса: и мать и дочь были блондинки, с гладко прилизанными волосами, начёсанными на уши, обе маленького роста и складные, хоть красивыми их и нельзя было назвать.
Пока женщины хлопотали, приготавливая обед и устраивая ночлег для гостя, майор провёл Жерико в именуемую кабинетом комнату с низким потолком, довольно убого обставленную, но на полках там было много книг, и среди них Теодор заметил сочинения Жан-Жака Руссо. Из кабинета дверь вела в большое помещение с закрытыми ставнями, поэтому сразу нельзя было догадаться, что это посудная лавка; вход в неё был с улицы Большеголовых.