Гибель гигантов - Фоллетт Кен (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
— Я говорю о серьезных вещах, — жестко сказал Гас.
— О, простите! — сказала Роза и состроила строгую мордочку, так что Гас едва удержался от смеха.
— У меня будет одно-единственное условие: вы не должны упоминать, что информация получена из Белого дома. Я покажу вам телеграмму от немецкого министра иностранных дел Артура Циммермана немецкому послу в Мексике.
Она взглянула на него с изумлением.
— Как она к вам попала?
— От «Вестерн юнион», — солгал он.
— И не была зашифрована?
— Ее расшифровали.
Он дал ей листок с машинописным текстом на английском языке.
— Наверное, это не подлежит оглашению? — спросила она.
— Напротив. Единственное, чего я от вас прошу — не пишите, откуда она у вас.
— Ладно… — Она начала читать и в следующую секунду, пораженная, взглянула на него. — Гас, это не розыгрыш?.. Немцы заплатят мексиканцам, чтобы те вторглись в Техас?
— Таково предложение господина Циммермана.
— Гас, но это же сенсация века!
Он позволил себе улыбнутся, стараясь не выдать своего торжества.
— Я знал, что вы так скажете.
— Вы это делаете сами по себе или от лица президента?
— Роза, неужели вы можете себе представить, чтобы я сделал такое без согласования на самом верху?
— Ничего себе! Значит, это передано мне от самого президента Вильсона!
— Неофициально.
— Вы представляете себе, что скажут американцы, когда узнают!
— Думаю, это повлияет на их желание вступить в войну и сражаться с Германией.
— Да они будут требовать этого с пеной у рта! Вильсон будет вынужден объявить войну.
Гас ничего не ответил. Роза верно истолковала его молчание.
— Ах, вот в чем дело! Вы затем и даете мне телеграмму. Президент хочетобъявить войну.
Она была совершенно права. Он улыбнулся, наслаждаясь разговором с этой умной женщиной.
— Я вам ничего такого не говорил.
— …И Вильсон теперь может сказать, что не нарушил предвыборных обещаний, но был вынужден изменить политику под давлением общественного мнения.
— Но вы же не будете об этом писать, не так ли? — немного встревожился он.
Она улыбнулась.
— Ну что вы! Я просто не хочу, чтобы обо мне думали, будто я принимаю все за чистую монету.
Официант принес еду: для нее — тушеного лосося, для него — бифштекс и картофельное пюре. Роза поднялась:
— Мне пора в агентство.
— А как же ланч? — удивился Гас.
— Вы что, не понимаете? — в ответ удивилась она. — Я не могу сейчас есть! Вы только что подняли Америку на войну.
Гас кивнул.
В следующий миг ее уже и след простыл.
Глава двадцать третья
Март 1917 года
Этой зимой в Петрограде было холодно и голодно. Термометр у казарм Первого пулеметного полка на целый месяц замер на минус семнадцати по Цельсию. Пекари перестали выпекать пироги, кексы, булочки и что бы то ни было, кроме хлеба, и тем не менее муки не хватало. Так много солдат пыталось выпросить или стянуть лишний кусок еды, что у дверей столовой поставили караул.
Однажды холодным ветреным днем в начале марта Григорий, получив увольнительную, решил после обеда проведать Вовку, которого оставляли на попечение хозяйки дома, пока Катерина была на работе. Григорий надел шинель и зашагал по обледенелым улицам. На Невском проспекте он заметил нищенку лет девяти, она стояла на углу, под порывами ледяного ветра. Что-то странное почудилось ему в ней, и он нахмурился, проходя мимо. Минутой позже он понял, что его так поразило. Она бросила на него взрослый, призывный взгляд. Это так потрясло его, что он остановился. Как могла она быть проституткой в таком возрасте? Он обернулся, собираясь подойти к ней и спросить об этом, но ее уже не было.
Он пошел дальше, а мысли приняли тревожное направление. Он знал, конечно, что бывают люди, которые занимаются сексом с детьми. Это он узнал еще когда они с маленьким Левкой искали помощи у священника, вон сколько лет назад. Но образ девятилетней девочки, отчаянно пытающейся изобразить приглашающую улыбку, запал ему в душу и мучил. Ему хотелось плакать. Несчастная страна, думал он, мы заставляем наших детей торговать собой — что может быть хуже?
К дому он подошел в мрачном расположении духа. А войдя, услышал, как заливается Вовка. Поднявшись в комнату Катерины, он нашел малыша одного, с покрасневшим, искаженным в плаче личиком. Он взял его на руки и стал баюкать.
В комнате было чисто прибрано и пахло Катериной. Обычно Григорий приходил сюда по воскресеньям. У них уже вошло в привычку утром гулять, потом возвращаться и готовить обед из того, что принес из казармы Григорий, — когда удавалось что-нибудь достать. Потом Вовка засыпал, а они занимались любовью. Так что по воскресеньям, когда еды было достаточно, Григорий был здесь абсолютно счастлив.
Вовкины вопли перешли в недовольное монотонное нытье. С ребенком на руках Григорий отправился разыскивать хозяйку, которая должна была за ним присматривать. Нашел он ее в прачечной, низенькой пристройке за домом: она пропускала через каток мокрое белье. Это была женщина лет пятидесяти, с седыми волосами, повязанными платком. В 1914 году, когда Григорий уходил на войну, она была полной, но сейчас шея у нее стала тонкая, щеки обвисли. Даже домовладелицы в нынешние времена ходили голодные.
Когда она его увидела, вид у нее сделался виноватый и испуганный.
— Вы что, не слышали, что ребенок плачет? — спросил Григорий.
— Не могу же я целый день его укачивать! — воинственно ответила она и снова стала крутить ручку катка.
— Может, он голоден!
— Свое молоко он уже выпил.
Ее ответ прозвучал подозрительно быстро, и Григорий подумал, что, возможно, она выпила молоко сама. Ему захотелось ее придушить.
В холодном воздухе неотапливаемой прачечной он почувствовал, что Вовкина нежная детская кожа горяча, как печка.
— Кажется, у него жар, — сказал он. — Вы не заметили, что у него температура?
— Я вам что, врач, что ли?
Вовка перестал плакать и впал в какое-то оцепенение, которое еще сильнее обеспокоило Григория. Обычно это был живой, любознательный малыш, хотя деятельность его и носила порой разрушительный характер. Но сейчас он лежал на руках у Григория неподвижно, с пылающим лицом, глядя в одну точку.
Григорий вернулся с ним в комнату и уложил на постель. Взяв с полки кувшин, он вышел из дома и помчался в магазин на соседней улице. Купил молока, немного сахару в кулечке из обрывка газеты и яблоко.
Когда он вернулся, Вовка был все таким же безучастным.
Григорий подогрел молоко, покрошил туда корку черствого хлеба, насыпал сахару и стал кормить этой смесью Вовку. Тот ел так, будто умирал от голода и жажды.
Когда молоко с хлебом кончилось, Григорий вынул яблоко. Карманным ножом порезал на ломтики, один ломтик очистил. Кожуру съел сам, остальное протянул Вовке со словами: «Кожура мне, а ломтик тебе». Раньше малыша забавляла эта дележка, но сейчас ему было все равно. Ломтик выпал у него изо рта.
Доктора поблизости не было, да Григорий и не смог бы ему заплатить, но через несколько кварталов жила знакомая повитуха Магда, миловидная жена его старого друга Константина, секретаря большевистского комитета Путиловского завода. Как только у них выдавалась возможность, Григорий с Константином играли в шахматы, и Григорий обычно выигрывал.
Григорий переодел мокрого Вовку, завернул в Катеринино одеяло — так, что видны были только глаза да кончик носа, — и они вышли на холод.
Константин и Магда жили в двухкомнатной квартире вместе с теткой Магды, которая присматривала за их тремя детьми. Григорий боялся, что Магда ушла принимать очередные роды, но ему повезло, она оказалась дома.
Магда была женщина резкая, но с добрым сердцем. Она пощупала Вовкин лоб и спросила:
— Он кашляет?
— Нет.
— Какой стул?
— Жидкий.
Она раздела Вовку и сказала:
— У Катерины, значит, нет молока?
