Гибель гигантов - Фоллетт Кен (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
— Откуда ты знаешь?
— Как женщина может кормить ребенка, если сама не ест? Потому и ребенок такой тощий.
Григорий не знал, что Вовка тощий.
Магда пощупала ребенку грудь и живот, он заплакал.
— Воспаление легких, — сказала она. — Дети постоянно подхватывают инфекцию, но обычно выживают.
— А что можно сделать?
— Холодную повязку на голову, чтобы сбить температуру. Давайте побольше воды, сколько выпьет. Не будет есть — не волнуйтесь. Главное, чтоб Катерина ела, тогда и его сможет кормить. Нужнее всего ему материнское молоко.
Григорий понес Вовку обратно. По дороге купил еще молока и согрел на плите. Потом покормил им Вовку с ложечки, и тот все съел. Потом Григорий согрел кастрюльку воды и омыл мальчику лицо. Похоже, тому стало получше: горячечный блеск в глазах и румянец исчез, дыхание стало ровным.
Когда в половине восьмого вернулась Катерина, Григорий немного успокоился. У нее был усталый вид. Она купила капусты и маленький кусочек свиного жира, и Григорий поставил на огонь кастрюлю и стал варить суп, пока она отдыхала. Он рассказал ей о Вовкиной горячке, беспечной хозяйке и предписании Магды.
— Но что же мне делать?! — с отчаянием воскликнула Катерина. — Мне ведь нужно ходить на работу! А больше за Вовиком смотреть некому.
Григорий покормил Вовку жидким супом, без гущи, и уложил спать. Когда Григорий и Катерина поели, они тоже прилегли.
— Не давай мне спать слишком долго, — попросила Катерина. — Мне нужно занять очередь за хлебом.
— Я сам схожу, — сказал Григорий, — ты отдыхай.
Он опоздает в казарму, но, может, это сойдет ему с рук: офицеры сейчас боятся мятежа, не станут устраивать выволочку по пустякам.
Катерина, успокоенная, сразу заснула.
Когда услышал, что часы на часовне пробили два, он обулся и надел шинель. Вовка вроде бы крепко спал. Григорий вышел из дома и направился к булочной. Там уже стояла длинная очередь, и он понял, что припозднился. Перед ним было человек сто: закутанные, они притоптывали на снегу, чтобы не замерзнуть. Кое-кто пришел со скамеечкой. Какой-то парень с жаровней продавал кашу, протирая использованные миски снегом. За Григорием в очередь встало еще около дюжины человек.
В очереди непрерывно что-то обсуждали, кто сплетничал, кто переругивался. Две женщины впереди завели спор, кто виноват в нехватке хлеба: одна говорила — придворные немцы, другая — евреи, что прячут зерно.
— А кто правит? — сказал Григорий. — Если лошадь понесет, виноват возница, он сидел на козлах. А у нас что, евреи правят? Или немцы? Нами правят царь и баре. — Так говорили большевики.
— Ну а кто бы правил, кабы не царь? — скептически отозвалась молодая женщина в желтой фетровой шляпке и платке.
Лавка открылась в пять. Через минуту по очереди передали, что дают по одной буханке в руки.
— Всю ночь стоять — из-за одной буханки! — возмутилась женщина в шляпке.
Прошло часа два, пока подошла очередь Григория. Жена булочника впускала покупателей по одному. Вот в лавку зашла старшая из стоявших перед Григорием женщин. А потом жена булочника сказала:
— Все. Хлеба больше нет.
— Ну пожалуйста! — закричала женщина в шляпке. — Хотя бы еще одну буханочку!
Лицо жены булочника окаменело. Наверняка она слышала это уже не раз.
— Было бы больше муки — больше бы хлеба испек, — сказала она. — Кончился хлеб, слышите вы или нет? Как я продам вам хлеб, если его нет?
Последняя покупательница вышла из лавки с буханкой за пазухой и поспешила прочь.
Женщина в желтой шляпке расплакалась.
Жена булочника захлопнула дверь.
Григорий повернулся и пошел прочь.
Весна пришла в Петроград в четверг восьмого марта, но Российская империя, в отличие от остальной Европы, уже триста лет жившей по григорианскому календарю, упрямо придерживалась стиля юлианского и считала этот день двадцать третьим февраля. Стало немного теплее, и работницы текстильных предприятий вышли на забастовку, устроив шествие от фабричных пригородов до центра города — в знак протеста против войны и хлебных очередей. Власти пообещали контролировать распределение хлеба, но, похоже, после этого стало еще хуже.
Первый пулеметный полк, как и все воинские части в городе, был направлен в помощь полиции и конным казакам поддерживать порядок. А что будет, подумал Григорий, если солдаты получат приказ стрелять в демонстрантов? Подчинятся они? Или обратят винтовки против офицеров? В 1905 году они выполнили приказ и стали стрелять в рабочих. Но с тех пор русский народ пережил тяжелое десятилетие с репрессиями, войной и голодом.
Однако в этот вечер все было спокойно, и Григорий со своим взводом вернулся в казармы, не сделав ни единого выстрела.
В пятницу бастовало еще больше рабочих.
Царь был в четырехстах километрах, в расположении армии, в Могилеве. Главным в Петрограде оставался командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов. Он решил не допускать демонстрантов в центр, поставив у мостов солдат. Взвод Григория стоял недалеко от казарм, охраняя Литейный мост, идущий через Неву к Литейному проспекту. Но лед на реке был еще крепок, и манифестанты обошли их по реке — к восторгу солдат, большинство из которых, как и Григорий, сочувствовали манифестантам.
Ни одна из политических партий эту забастовку не организовывала. Большевики, как остальные левые революционные партии, скорее не вели, а следовали за рабочим классом.
И снова там, где стоял взвод Григория, ничего не происходило, но так было не везде. Когда вечером в субботу Григорий вернулся в казарму, он узнал, что в конце Невского проспекта, у вокзала, случилось столкновение полиции с демонстрантами. Казаки неожиданно приняли сторону демонстрантов и защищали их от полиции. Рассказывая об этом, люди даже называли их «товарищи казаки», и Григорию странно было это слышать.
Утром в воскресенье Григорий проснулся задолго до рассвета. На завтраке ему сказали, что, по последним слухам, царь велел генералу Хабалову любой ценой положить конец стачкам и демонстрациям. Григорий подумал, что слова «любой ценой» звучат воистину зловеще.
После завтрака прапорщики получили приказания. Каждый взвод должен был охранять в городе свою точку: не только мосты, но и перекрестки, вокзалы, почту. Связь держать предполагалось с помощью полевых телефонов. Столицу государства собирались охранять, как захваченный вражеский город. И что хуже всего — в местах наиболее вероятных столкновений с полицией полку было велено установить пулеметы.
Когда Григорий изложил своему взводу задание, Исаак сказал:
— Царь что, намерен отдать армии приказ стрелять в собственный народ?
— А если так, — сказал Григорий, — как думаешь, солдаты такой приказ выполнят?
Волнение его росло, но вместе с ним рос страх. Он считал, что народ должен оказать власти сопротивление, иначе война будет длиться, продолжится голод, и не останется никакой надежды, что у Вовки жизнь будет лучше, чем у Григория и Катерины. Именно потому Григорий вступил в партию. Но с другой стороны, у него была тайная надежда, что если солдаты просто откажутся подчиняться приказам, революция совершится без кровопролития. Однако когда его собственному полку приказали установить пулеметы на углах петроградских улиц, эти надежды ему самому стали казаться глупыми.
Сможет ли Россия покончить наконец с царской тиранией? Ведь в некоторых странах, переживших революцию, так и случилось. Даже англичане однажды обезглавили своего короля.
Санкт-Петербург напоминает кипящий котел, подумал Григорий: пар уже идет, появляются пузырьки — вспышки насилия, и поверхность воды дрожит от жара, но закипеть как будто не решается.
Взвод Григория послали в Таврический дворец, летнюю резиденцию Екатерины Второй, где теперь заседала Дума, — безвольный российский парламент. Утро прошло спокойно: те, кто голодал, старались в воскресенье подольше поспать. Но погода оставалась хорошей, и к полудню из пригородов начал подтягиваться народ, пешком или на трамвае. Некоторые собирались в большом саду Таврического дворца. Григорий заметил, что там были не только рабочие, но и представители среднего класса — как мужчины, так и женщины, — а также студенты и несколько процветающих дельцов. Кое-кто пришел с детьми. Они явились на политическую демонстрацию — или просто собирались прогуляться по парку? Григорию казалось, они и сами точно не знали.
