Дата Туташхиа - Амирэджиби Чабуа Ираклиевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Биляль был в том счастливом возрасте, когда конь, наездник, оружие и пуля, из него выпущенная, кажутся единым творением бога. Когда он увидел прославленного седоглавого абрага, будто слившегося с благородным животным, от восторга и гордости у него слезы подкатились к горлу. А когда Туташхна соскочил с коня, Биляль сказал старшему побратиму, сиявшему от возбуждения:
– На этом жеребце во всем белом свете только ты и достоин сидеть, клянусь аллахом, Дата!
Они вошли в саклю, отведали хампалы под сметаной с черемшой и прилегли отдохнуть.
– Не подумай, что я слаб душой, – сказал Биляль, и в голосе его зазвучала почтительность. – В нашем побратимстве я – младший, и если чего-то не понимаю, могу спросить. Человек, которому ты ведешь этого жеребца, твой враг. Пока он не появился в ваших краях, сколько лет за тобой гонялись, а все без толку – ты ходил, как бог на душу положит. Но этот на каждом шагу тебе смерть припас, и он получит в подарок двадцатитысячного жеребца. Почему? За что?
Туташхиа не знал балкарского, но Биляль, грузин с материнской стороны, немного говорил по-грузински, и побратимы понимали друг друга. Законы рыцарства и побратимства диктуют сдержанность в расспросах, но уж если вопрос задан, положено найти путь к ответу. Туташхиа долго искал слова, чтобы проложить этот путь.
– Человек, о котором ты говоришь, не враг мне. В этой жизни каждый делает свое дело, Биляль. Таких, которые делают свое дело, а оно оказывается полезным для всех, на этом свете пока мало. Зато тех, что делают свое дело, а оно приносит всем зло, – такими людьми мир забит. Так что же, всех дурных людей считать своими врагами?
– Справедливые твои слова, клянусь аллахом.
– Быть благородным человеком и истинным абрагом это не значит вовсе, что за тобой гонятся, а ты уходишь. Напротив, благородный человек сам должен быть преследователем. О» преследует зло, творимое дурными людьми, и обращает это зло в добро. Если не так, то какой толк в наших бегах и побегах, в искусстве скрываться и исчезать?
– Твоими устами мудрость Магомета говорит, валахи-билахи!
– Время Магомета было другое время, Биляль-браток. Ни Магомету, ни Христу не нужно было говорить об этом. Это говорит наше время и наша жизнь. – Туташхиа подумал и заговорил снова: – Если ты положил себе из тьмы дурных дел хоть одно обратить в доброе, тогда дурных людей ты уже не можешь считать своими врагами, и я тебе скажу – почему. Дурных людей – почти весь свет. Если их всех мнить своими врагами, тогда по одну сторону останешься ты один-одинешенек, а по другую – они, все вместе. И они тебя одолеют. Это – одно. А теперь слушай другое. Начнешь ты биться с дурным человеком, но одолей ты таких дурных хоть десяток, наша жизнь, как несушка, плодится и плодится, – глядишь, вместо твоего десятка вон уже целые выводки всякой дряни разбрелись. И получится, что ты умножил зло, а не уменьшил. И еще я хочу тебе сказать: за какое бы дело ты ни брался, если не пойдешь к нему с любовью в душе, тебе его не одолеть. Раз ты решил, что этот человек твой враг, ты его возненавидел, а чтобы зло, им принесенное, обратить в добро, в этом деле ненависть тебе не товарищ и не советчик. Оттого ты и не должен в дурном человеке видеть врага. Пусть он считает тебя врагом и бьется с тобой, пусть он гонитель, а ты гонимый, – тогда люди возьмут твою сторону. Ни врагом, ни другом дурного человека не считай. Ты должен видеть порчу, идущую от него, зло, им творимое, – и все. Вот эту порчу и это зло ты и должен преследовать, чтобы превратить их в добро. Люди же увидят, что хорошее победило дурное, и станут подражать тебе, сами сделаются лучше, чем были, больше их станет, таких людей, и тогда дурным делам и мыслям все труднее будет находить себе поле.
– Святые слова, клянусь аллахом! – воскликнул Биляль и опять обратился в слух.
– Ты охотник и ходишь на туров, потому что знаешь их тропы. И тот, о ком ты говоришь, ходит по моим стопам, знает все тропы и на каждой ставит капкан. Всех, с кем я встречаюсь и к кому хожу, – всех он портит. Одних покупает за деньги, на других давит страхом и вынуждает предать меня, а растленных просто обращает против меня. Словом, он творит зло. Я абраг, мой долг идти теми же путями и исправлять им порченное. Так мы и живем: он делает свое, я – свое. Так это и должно быть. А конь? Этот человек знает – уже три года, что я собираюсь одарить его. Я намеренно сказал это при людях, которые ему передадут. Он знает все: чья лошадь, кто ее увел и какой дорогой я приведу ее в Грузию. Видишь, еще об одной своей дорожке я ему сам сказал, пусть делает свое дело. Но опять у него ничего не выйдет. Пусть он сам не поймет, что ему меня не одолеть и почему не одолеть, – зато парод это поймет и увидит, что злу не одолеть добра. А о коне не тужи – не оставит он себе краденого коня. Будущей весной, когда откроются перевалы, Мухамед Гуте получит своего синего коня из рук полиции.
Биляль не проронил ни слова.
Переночевав, рано утром в сопровождении побратима и его двоюродного брата Туташхиа двинулся в путь. Через два дня они пришли к перевалу.
– Большую думу, заронил ты мне в душу, Дата, клянусь нашим братством, – сказал Биляль, когда они прощались.
Туташхиа пришел в Мулахи и до конца октября гостил у Гуджеджиани. Хозяева уговаривали его перезимовать у них, но его ждали дела. Он спустился к Харнали. В Харкали арендовал духан его тюремный друг Бикентий Иалканидзе. Они не виделись уже больше года.
Его настоящая фамилия была Джмухадзе. Еще в юности, решив, что корявая фамилия досталась ему вместе с превратной судьбой, он сменил ее на Иалканидзе. Этот Бикентий Иалканидзе к сорока годам успел исколесить почти всю Россию и побывать во многих странах за ее пределами. Не существовало ремесла, за которое бы он не брался, но самым примечательным было то, что он успел отсидеть в тюрьмах доброго десятка государств и всякий раз по одной и той же причине: он терпеть не мог неприличных людей. Его нетерпимость далеко не всегда приводила его в тюрьму – порой он спасался бегством. Бега всякий раз заставляли начинать жизнь с нуля, и это всегда, на первых порах по крайней мере, бывало сопряжено с лишениями, а порой и с голодом. Судьба и правда не баловала Иалканидзе. Однажды в Новой Гвинее он вошел в дело с одним англичанином, который охотился на райских птиц. Охотничьи места находились в глубине острова, где жило племя, называющее себя племенем истинных людей. Торговля чучелами райских птиц считалась тогда в Новой Гвинее очень прибыльной, и у компаньонов дела шли преотлично. Картрайт охотился. Иалканидзе отвозил добычу в город к чучельщику. Уже готовые чучела из птиц, привезенных в прошлый раз, он забирал и продавал, а деньги вносил в банк на имя Картрайта и отправлялся за новой добычей. Путь в четыреста миль пролегал по дремучим джунглям. Однажды, завершив все дела в городе, походя разделавшись в одной харчевне с австралийским матросом, который вел себя неприлично, и, улизнув от портовой полиции, Иалканидзе отправился навстречу своему компаньону. Оказалось, что голову компаньона утащили истинные люди, дабы пополнит свою коллекцию, в чем прежде они замечены не были, поскольку головы белых людей не коллекционировали. Иалканидзе сообщил о несчастье полиции и одиннадцать месяцев отсидел в тюрьме. Когда выяснилось, что в смерти компаньона он не повинен, перед ним извинились и освободили, но получить свою долю из денег, внесенных в банк на имя товарища, он не смог даже через суд и, как он сам говорил, остался в чем мать родила. На этот раз Бикентия Иалканидзе выручило то, что у одного из поваров на французском океаническом судне обнаружилась проказа, и, облачась в белый фартук и колпак, в обществе кастрюль и поварешек, незадачливый рачинец отбыл в Европу.
Вся жизнь Иалканидзе состояла из таких злоключений. Во время одной из отсидок он догадался, что в конце концов по всем виноват он сам, вернее, его натура. Выяснилось, таким образом, что причина всех предшествующих и грядущих отсидок была одна-единственной, и тогда они все слились в его воображении в одну большую отсидку. А так как жизнь на воле ничего хорошего ему не приносила, а в тюрьмах – в силу таинственной закономерности – он неизменно пользовался всеобщим уважением и всегда мог оказывать помощь приличным людям, в его сознании жизнь представилась теперь как одно великое и вечное заключение и явление не совсем уж отрицательное. От рождения наделенный смекалкой, он заметил, что во всякой беде больше смешного, чем печального. С тех пор смех и веселье стали неизменными его спутниками. В конце концов мир обрел в его глазах очертания одной гигантской тюрьмы, и ему было все равно, торговать ли бусами в Центральной Африке или дискутировать о породах гончих со знающими толк приличными людьми в Тамбовской губернской тюрьме.
