Ветка Лауры - Осетров Евгений Иванович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Заключенного сдали в полубезжизненном состоянии. Ямщик поскорее отправился восвояси из жуткого места и дал лошадям отдых лишь после того, как крепость скрылась из вида. Жандарм остался попариться в монастырской баньке.
Две недели спустя во Владимире появилась миловидная молодая женщина. Губернатор принял ее в своем уютном, обитом красным бархатом, кабинете. Мерно расхаживая по коврам, пергаментно-белый старик вкрадчиво говорил:
— Я льщу себя надеждой, что вы, сударыня, перестанете называть этого злодея своим супругом…
Увидев негодующий жест, губернатор продолжал:
— Он погубил вашу молодость. Даже его друзья по злоумышленному обществу называли его тигром.
Женщина резко поднялась:
— Мой муж — благородный человек. Я прошу, ваше превосходительство, подтвердить разрешение о свидании моем с мужем в Спас-Ефимьевском монастыре.
— Но поймите, что он болен, он не в своем уме. Я только что видел его во Владимире. Он сущий безумец.
— Я знаю, что он нуждается в моей помощи.
…Жарким летним днем ехала бричка по суздальской дороге. Узнав, что путница едет на богомолье, возница — рябой парень с широким лицом и добродушной улыбкой принялся рассказывать:
— Я, милая барышня, другой раз ныне в Суздаль еду. Недавно из Сибири этапного везли. Господи, страху же я натерпелся! По Губернаторову наказу на моих лошадях из Владимира в Спас-Ефимий отправляли…
Молодая женщина сидела прямо, но если бы возница оглянулся, то увидал бы, как смертельно побледнела его путница. Она ухватилась рукой за сиденье. Подавленное сильное чувство сказалось только в чужом деревянном голосе:
— А какой он был из себя?
Трясло в повозке немилосердно.
— Воля ваша, только грешного, что и поминать? Намедни встретил того самого господина офицера. Попросил у него на чай, так он сказал: помяни душу преступного барина. Мы его, мол, в дороге укачали.
Посетители суздальского монастыря однажды летним вечером видели, как молодая женщина подошла к арестантской могиле со свежеоструганным крестом. Женщина постояла-постояла и рухнула на землю, как подсохшая ветвь седой ветлы.
Прошли годы… Шила в мешке утаить невозможно, и ныне из арестантских книг и других документов мы знаем, что за человек скончался в одиночной камере тайной царской тюрьмы.
Декабрист Федор Шаховской… Когда произносишь это имя, то невольно вспоминаешь слова Герцена о том, что декабристы — это какие-то чудо-богатыри, кованные из чистой стали от головы до ног. Таков и Федор Шаховской, окончивший свою трудную жизнь на суздальской земле.
Федор Шаховской был молодым энтузиастом тайного декабристского общества «Союз благоденствия». Сторонник быстрых и решительных действий, Шаховской исполнял в обществе должность секретаря по выработке устава общества. Пушкин писал в сожженной главе «Онегина»:
Эти слова с полным основанием могут быть отнесены и к Федору Шаховскому, вызвавшемуся в дни караула в Зимнем дворце убить Александра I. Кто-то из друзей в шутку назвал его «тигром». Эта шутка стоила Шаховскому жизни. На судебном следствии, по словам самого подсудимого, ему было приписано, кроме участия в заговоре, «жестокие поступки, свирепый нрав и имя тигра, которое предано было публичной гласности».
Этим во многом и объясняется особенно бесчеловечно-жестокое обращение с Шаховским, не прекращавшееся вплоть до смерти декабриста.
…Одна другую сменяет весна. В который раз расцветает и осыпается вишня в садах Владимира и Суздаля. Белая вишневая метель заметает одинокую могилу в Спас-Ефимьевском монастыре, как некогда засыпала она тюремную повозку узника.
ОСОБНЯК В СОБИНКЕ
— В Собинке, в частном доме, хранятся часы писателя Александра Сергеевича Грибоедова и другие интересные вещи.
Больше художник ничего не знал.
— Да как же найти этот частный дом?
Художник ответил:
— Нужно ехать на фабрику «Коммунистический авангард», найти в фабричном клубе комнату, в которой занимается студия самодеятельных живописцев, и спросить Горбунова…
— А дальше?
— Горбунов — знающий человек, способный художник. Он расскажет и про грибоедовские часы, и про их хозяев.
От Владимира до Собинки дорога не близкая, но веселая. До Ундола путь лежит по асфальтированному шоссе. Навстречу движется поток машин от Москвы к Волге. Пролетают комфортабельные «Волги», быстрые «Москвичи», маршрутные пятитонки, груженые самыми различными товарами. В Ундоле — поворот на Собинку. Здесь дорога идет мощеной гатью, обсаженная столетними дубами. Гать возвышается над пойменными, клязьминскими лугами, изобилующими озерками, кустарниками, ольховыми да ивовыми чащобами. Машины на гати встречаются редко. Лишь порой промчится грузовик, наполненный спрессованными кипами белоснежного хлопка.
Вот и Клязьма. За рекой возвышаются громадные корпуса текстильной фабрики «Коммунистический авангард».
В фабричном клубе днем пустынно. И только в нижнем фойе царит оживление: стучат молотки, раздаются возгласы:
— Выше!
— Чуть опусти!
— Теперь хорошо!
Это студийцы готовятся к открытию очередной художественной выставки. На стенах — портреты знатных новаторов производства, пейзажи окрестных мест, большая картина «Суворов в Ундоле». Работ много. Видно, что рабочие-художники постарались на славу.
Спрашиваем Горбунова. Только что ушел домой. Впрочем, найти несложно. Молодой пейзажист, помощник слесаря, Вася, охотно покажет квартиру художника. И мы идем по песчаным собинским улицам.
Горбунов оказался радушным, приветливым человеком. Живет он в новом светлом доме; в квартире много книг, на стенах комнат висят цветные репродукции с картин великих художников.
Разговорились. Конечно, он превосходно знает, о ком идет речь: о Марии Борисовне. Клубные драмкружковцы частенько обращаются к ней за костюмами для постановок пьес из старой жизни.
— У меня много хлопот перед выставкой, — тактично извиняется Горбунов. — Я познакомлю вас с Марией Борисовной, и она вам все расскажет.
Если бы можно было на машине времени перенестись в прошлый век, то, вероятно, перед вашими глазами предстало бы то, что в наши дни можно увидеть в особняке на окраине Собинки.
Квартира напоминает музей. Нафталином пахнут старые костюмы. Портреты дам в париках, в бальных платьях. Фотографии мужчин с нафабренными усами, с моноклями. На столе, в бархатном переплете-альбоме, лежат визитные карточки и меню званых обедов.
Мария Борисовна, урожденная Алябьева, совсем недавно преподавала французский язык в средней школе. Сейчас она вышла на пенсию.
Увидев Горбунова, Мария Борисовна спросила:
— Опять костюмы нужны?
Узнав в чем дело, Мария Борисовна приветливо, и не без удовольствия стала показывать «свои владения».
В крайней комнате особняка стояли высокие английские часы. Сделанные во второй половине XVIII века в Лондоне, часы аккуратно показывают время уже свыше двух столетий. Размерно движется маятник, куранты исполняют четыре мелодии — менуэты и полонезы.
Мария Борисовна перевела часы, куранты заиграли и как-то сразу вспомнились знакомые со школьной скамьи слова: «То флейта слышится, то будто фортепьяно…», живо представилось первое действие «Горе от ума», когда в фамусовской гостиной Лиза переводит часы, они бьют и играют, а Фамусов выговаривает служанке: «Сама часы заводишь, на весь квартал симфонию гремишь…»
— По семейному преданию, — говорит Мария Борисовна, — эти часы стояли в московском доме Грибоедовых. Александр Сергеевич любил слушать их затейливый бой и впоследствии сцену с курантами ввел в свою знаменитую комедию. Позже эти часы попали к Алябьевым, а затем к Хвощинским, которые были близкими родственниками Алябьевых. У Алябьевых эти часы бережно хранились, как драгоценная семейная реликвия. Только однажды часы увозили в Москву. Случилось это во время одной из первых постановок «Горе от ума» в Малом театре. Московская публика слушала тогда мелодию старинных курантов, которые некогда пленяли и самого Грибоедова.
