Гибель гигантов - Фоллетт Кен (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
— Теперь мы можем голосовать. И наши женщины тоже, хоть и не все пока, как сразу поправит меня сестра Этель. — При этих словах женщины оживились. — Это наша страна, и контролировать, что и как здесь будет, должны мы. Как в России решают большевики, а в Германии — социал-демократы. — Слушатели радостно загалдели. — У нас есть партия рабочего класса, партия лейбористов, и нас достаточно много, чтобы наша партия оказалась в правительстве. На последних выборах Ллойд Джордж оставил нас в дураках, но больше у него этот номер не пройдет.
— Ни за что! — крикнул кто-то.
— Вот потому-то я и вернулся домой. Дни Персиваля Джонса, представляющего в парламенте Эйбрауэн, практически сочтены. — Это сообщение было встречено радостными криками. — Я хочу, чтобы в палате общин от нас был лейборист! — Билли встретился глазами с отцом; тот сиял от удовольствия. — Спасибо вам за такой сердечный прием! — он спустился со стула, и все с жаром захлопали.
— Отличная речь, Билли, — сказал Томми Гриффитс. — Но кто же будет этот лейборист в парламенте?
— Знаешь, что я тебе скажу, дружище Томми? — ответил Билли. — Попробуй угадать с трех раз.
В этом году Россию посетил философ Бертран Рассел и написал книгу «Практика и теория большевизма». Семью Леквиз эта небольшая книжка чуть не довела до развода.
Рассел со всей категоричностью выступал против большевиков. Что еще хуже, он делал это с левой точки зрения. В отличие от критиков-консерваторов, он не доказывал, что русский народ не имел права свергать царя, крестьяне — отбирать земли у помещиков, а рабочие — управлять своими заводами. Напротив, все это он одобрял. Он нападал на большевиков не за ложные идеалы, а за то, что они не могут жить в соответствии со своими верными идеалами. Поэтому от его выводов нельзя было без разговоров отмахнуться как от чуждой пропаганды.
Первым книжку прочитал Берни. Он как библиотекарь испытывал ужас при мысли о пометках на полях, но в этом случае сделал исключение, испещрив страницы яростными комментариями. Подчеркивая целые предложения, он карандашом писал на полях: «Чушь!» или «Довод неубедителен!»
Этель читала книгу с ребенком на руках. Девочке было чуть больше года. Ее назвали Милдред, но обычно сокращали и говорили «Милли». Старшая Милдред переехала с Билли в Эйбрауэн, и они уже ждали первенца. Этель по ней очень скучала, хоть ей и пригодились освободившиеся наверху комнаты. У маленькой Милли были кудрявые волосы и уже сейчас ее глаза задорно блестели, демонстрируя всем ее сходство с мамой.
Этель читала книжку с удовольствием. Рассел писал остроумно. С аристократической безмятежностью он попросил об интервью Ленина и проговорил с этим великим человеком целый час. Беседовали они по-английски. Ленин сказал, что его лучший пропагандист — лорд Нортклифф: он полагал, что страшные истории, которые печатала «Дейли Мэйл», — о том, как русские грабят свою аристократию, — возможно, могли ужасать буржуазию, но вот на рабочий класс Британии влияли совсем иначе.
Однако Рассел в своей книге подчеркивал, что большевики абсолютно не демократичны. Диктатура пролетариата — это именно диктатура, но вот правители — такие, как Ленин и Троцкий — вышли из буржуазной интеллигенции, и в помощниках у них оказались лишь те пролетарии, которые соглашались с их взглядами.
— Я думаю, это должно настораживать, — сказала Этель, отложив книгу.
— Бертран Рассел — аристократ! — запальчиво сказал Берни. — Он граф!
— Но от этого его мнение не становится неверным, — возразила Этель. Милли оставила грудь и задремала. Этель пощекотала кончиком пальца ее мягкую щечку. — Рассел — социалист. Он считает, что большевики не ведут Россию к социализму.
— Как он может заявлять такие вещи? Они одержали победу над знатью!
— И над не согласной с ними прессой.
— Это — временная необходимость…
— Насколько временная? Русская революция произошла три года назад!
— Нельзя сделать омлет, не разбив яиц.
— Он пишет, что там творится произвол: аресты, казни, а у тайной полиции гораздо больше власти, чем при царе.
— Но ведь эти действия направлены против контрреволюционеров, а не против социалистов.
— Социализм означает свободу, даже для контрреволюционеров.
— Нет, не означает!
— А для меня означает!
Их громкие голоса разбудили Милли. Почувствовав, что в комнате сердятся, она заплакала.
— Ну вот, — с упреком сказала Этель. — Смотри, что ты наделал.
Вернувшись с Гражданской войны, Григорий с Катериной и детьми — Вовкой и Аней — жил в удобной квартире в правительственной части Кремля. На его вкус, квартира была слишком шикарная. Вся страна страдала от нехватки топлива и продовольствия, но в магазинах Кремля товаров было предостаточно. На территории Кремля имелось три ресторана с поварами, обученными во Франции, и, к отчаянию Григория, официанты, обслуживая большевиков, щелкали каблуками точно так же, как при старом режиме. Катерина, отведя детей в ясли, отправлялась в парикмахерскую. По вечерам члены Центрального комитета в машинах с личными водителями ездили в оперу.
— Надеюсь, мы не превращаемся в новую знать, — сказал Григорий Катерине в постели как-то ночью.
Она презрительно рассмеялась.
— Если превращаемся, то где мои бриллианты?
— Но у нас же бывают банкеты, и в поезде мы ездим первым классом, и еще много чего…
— Баре никогда в жизни ничего нужного не делали. А ты работаешь по двенадцать, пятнадцать, даже восемнадцать часов в сутки. Не можешь же ты после этого рыскать по свалкам в поисках мусора, которым можно топить печку, как ходят бедные…
— Ну, у элиты всегда находятся предлоги для особых привилегий…
— Иди-ка сюда, — сказала она. — Будет тебе сейчас особая привилегия.
И они занялись любовью. Потом Григорий долго лежал без сна. Несмотря на свои терзания, в глубине души он не мог не радоваться, видя благополучие своей семьи. Катерина набрала вес. Когда он впервые увидел ее, она была фигуристой двадцатилетней девчонкой; сейчас, в двадцать шесть лет, она стала пышнотелой матерью семейства. Вовке было пять лет, он ходил в школу и учился читать и писать вместе с детьми новых хозяев России. Кудрявой озорнице Ане было три года. Поселили их в квартире, где когда-то проживала одна из фрейлин царицы. Здесь было тепло, сухо и просторно, и кроме спальни, у них были детская, кухня и гостиная — по сравнению с прежней комнатой Григория в Петрограде, здесь места хватило бы на двадцатерых. И еще здесь был коврик перед камином, занавески на окнах, фарфоровые чашки, а на стене висела картина маслом, изображавшая озеро Байкал.
Наконец Григорий заснул. В шесть часов утра его разбудил громкий стук в дверь. Он открыл и увидел женщину — бедно одетую, тощую, как скелет. Она показалась ему знакомой.
— Простите, что беспокою вас в такую рань, ваше превосходительство… — сказала она, используя старое обращение.
И тут он ее узнал — это была жена Константина.
— Магда! — изумленно воскликнул он. — Как ты изменилась… Входи же! Что случилось? Ты теперь живешь в Москве?
— Да, ваше превосходительство, мы переехали.
— Ради Бога, не называй меня так! Где же Константин?
— В тюрьме.
— Что?! Почему?
— За контрреволюцию…
— Не может быть! — воскликнул Григорий. — Это какая-то ужасная ошибка.
— Да, ваша милость.
— Кто его арестовал?
— ЧК.
— Чрезвычайная комиссия… Я разузнаю, что и как. Сразу же после завтрака начну наводить справки.
— Пожалуйста, ваше превосходительство, умоляю… Сделайте хоть что-нибудь немедленно, его через час расстреляют…
— Черт! — ахнул Григорий. — Сейчас, только оденусь.
Он надел форму. Хоть и без знаков отличия, но по качеству она была намного лучше, чем обычная солдатская, и ясно определяла его как командира.
Через несколько минут они с Магдой уже вышли с территории Кремля. Шел снег. Идти было недалеко, и они добрались до Лубянской площади пешком. ВЧК занимала большое здание в стиле барокко, принадлежавшее прежде страховому обществу. Часовой у дверей отдал Григорию честь.
