Гибель гигантов - Фоллетт Кен (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
Едва войдя в здание, Григорий начал кричать:
— Кто здесь главный? Дежурного начальника мне сюда, живо! Я Григорий Пешков, член Центрального Комитета! Я хочу сейчас же видеть арестованного Константина Воротынцева. Чего ждете? Шевелитесь! — В свое время он выяснил, что быстрее всего делать дела именно таким образом, несмотря на то, что это ему до отвращения напоминало хамство распущенного офицерья.
Вокруг в панике забегали охранники. Но через несколько минут Григорий пережил настоящее потрясение. Ко входу спустился дежурный начальник, и Григорий его узнал. Это был Михаил Пинский.
Григорий был в ужасе. Ведь Пинский — из царской полиции, живодер и скотина! И теперь этот живодер на службе у революции?
Пинский льстиво улыбнулся.
— Товарищ Пешков! — сказал он. — Какая честь!
— Когда я вас отделал за приставания к бедной крестьянской девушке, вы говорили со мной по-другому, — сказал Григорий.
— Все так изменилось, товарищ… Для всех нас.
— За что вы арестовали Константина Воротынцева?
— За контрреволюционную деятельность.
— Это бред какой-то. В четырнадцатом году он был руководителем большевистской ячейки на Путиловском заводе. Он был одним из первых депутатов в Петроградском совете. Он такой же большевик, как и я!
— Правда? — произнес Пинский, и в его голосе послышалась скрытая угроза.
Григорий не обратил внимания.
— Приведите его ко мне.
— Сию минуту, товарищ Пешков.
Через несколько минут появился Константин. Он был грязный, небритый, от него пахло так, словно он пришел из свинарника. Магда залилась слезами и бросилась ему на шею.
— Мне нужно поговорить с арестованным наедине, — сказал Григорий Пинскому. — Проводите нас в ваш кабинет.
Пинский покачал головой.
— Моя скромная комната…
— Не спорьте, — сказал Григорий. — Идемте в кабинет.
Это был способ подчеркнуть свою власть. Пинского нужно было держать под каблуком.
Пинский повел их наверх, в комнату с окном, выходящим во внутренний двор. Войдя, он поспешно смахнул в ящик кастет, лежавший на столе.
Выглянув в окно, Григорий увидел, что начинает рассветать.
— Подождите снаружи, — сказал он Пинскому.
Они с Константином и Магдой сели, и Григорий сказал:
— Что за чертовщина происходит?
— Мы приехали в Москву, когда переехало правительство, — стал рассказывать Константин. — Я надеялся стать комиссаром. Вот только зря надеялся. Здесь меня никто не поддерживал.
— И что же ты стал делать?
— Вернулся к обычной работе. Пошел на завод, делал детали моторов, шестерни, подшипники…
— Но с чего они взяли, что ты контрреволюционер?
— На заводе были выборы в Моссовет. Один инженер объявил, что он кандидат от меньшевиков. Устроил собрание, я пошел послушать. Там было-то около дюжины человек. Я не выступал, ушел с середины, и не голосовал за него. Конечно же, победил кандидат большевиков. Но после выборов всех, кто ходил на это меньшевистское собрание, уволили. А потом, на прошлой неделе, нас всех арестовали.
— Ну нельзя же так! — в отчаянии воскликнул Григорий. — Мы не должны так поступать, даже во имя революции. Нельзя арестовывать рабочих за то, что они слушают разные точки зрения!
Константин посмотрел на него как-то странно.
— Ты что, надолго уезжал?
— Конечно, — ответил Григорий. — Сражался с белыми.
— Так вот почему ты не знаешь, что здесь творится…
— Ты хочешь сказать, что это происходило и раньше?
— Гришка, да каждый день это происходит!
— Не может быть…
— А этой ночью, — заговорила Магда, — я узнала от подруги, муж которой работает в ЧК, что Костю и всех остальных сегодня в восемь утра расстреляют.
Григорий взглянул на свои армейские часы. Было почти восемь.
— Пинский! — крикнул он.
Тот вошел.
— Отменить расстрел!
— Боюсь, что уже поздно, товарищ.
— Вы хотите сказать, их уже расстреляли?
— Не то чтобы… — сказал Пинский, направляясь к окну. Григорий тоже подошел, за ним придвинулись Константин и Магда.
Внизу, на занесенном снегом дворе, в ярком утреннем свете была хорошо видна выстроившаяся расстрельная команда. Напротив солдат, дрожа без верхней одежды, стояло человек двенадцать с завязанными глазами. Над их головами развевалось красное знамя.
Едва Григорий все это увидел, как солдаты подняли винтовки.
— Стойте! Не стрелять! — закричал Григорий, но закрытое окно заглушило его голос, и его не услышали.
В следующий миг раздался залп.
Расстрелянные упали. Григорий в ужасе смотрел, как вокруг безжизненно распростертых тел на снегу расплываются пятна крови: ярко-красные, под цвет реющего над ними флага.
Глава сорок первая
11–12 ноября 1023 года
Мод проспала полдня, и проснулась ближе к вечеру, когда Вальтер привел детей из воскресной школы. Эрику было три года, а Хайке два, и они были так очаровательны в праздничной одежде, что Мод показалось, что у нее сейчас разорвется сердце от любви.
Никогда прежде она не испытывала ничего подобного. Даже ее безрассудная страсть к Вальтеру не была настолько всепоглощающей, как любовь к детям. Но и волновалась она за них ужасно. Сможет ли она всегда обеспечивать им еду, и тепло, и уберечь от беспорядков и переворотов?
Она дала им горячего молока с хлебом, чтобы они согрелись, а потом начала готовиться к вечеру. Они с Вальтером устраивали маленькую семейную вечеринку — праздновали тридцать восьмой день рождения троюродного брата Вальтера, Роберта фон Ульриха.
Вопреки страхам родителей Вальтера — или это были надежды? — Роберта не убили на войне. Как бы там ни было, но графом Вальтер не стал. Роберт попал в плен и долгое время с другими военнопленными находился в Сибири. Когда большевики подписали мирный договор с Австрией, Роберт со своим фронтовым другом Йоргом отправился домой — пешком, на попутных машинах и грузовых поездах. На это ушел год, но они добрались, и Вальтер помог им снять квартиру в Берлине.
Мод надела передник и принялась готовить в крошечной кухне своего маленького домика. Она сварила суп из капусты, черствого хлеба и брюквы. Еще она испекла небольшой пирог, хоть и пришлось добавить в него все ту же брюкву.
Она научилась готовить, как и многому другому. Добросердечная старушка-соседка пожалела растерявшуюся барышню и начала ее учить всему необходимому: как застилать постели, как гладить рубашки, как чистить ванну. Каждое такое открытие было для Мод потрясением.
Они жили в домике для людей со средним достатком. У них не было возможности тратить деньги на жилье, не могли они позволить себе и слуг, к которым так привыкла Мод, а мебель у них была в основном подержанная (в глубине души Мод считала ее мещанской).
Они все ждали, что наступят новые времена и жить станет легче, но в действительности все становилось хуже: брак с англичанкой положил конец продвижению Вальтера по службе в Министерстве иностранных дел. Он бы переключился на что-то другое, но поскольку в экономике страны царил хаос, то он был рад хоть какой-то работе. И то, что раньше расстраивало Мод, после четырех лет жизни в бедности казалось такими пустяками… Теперь, когда дети рвали белье — на него ставили заплатки, разбитое окно закрывали картоном, а с крашеного дерева облетала старая краска.
Но Мод ни о чем не жалела. Теперь она могла, когда ей только захочется, поцеловать Вальтера, провести языком по его губам, расстегнуть его брюки и уложить его на кровать, на диванчик или даже на пол, и за это она готова была терпеть что угодно.
Пришли родители Вальтера и принесли пол-окорока и две бутылки вина. Фамильное поместье Отто потерял, теперь оно находилось в Польше. Его сбережения обратились в ничто: их съела инфляция. Однако в большом саду его берлинского дома росла картошка, и у него еще осталось довоенное вино.
— Как вы умудрились найти окорок? — не веря своим глазам, спросил Вальтер. Обычно такие деликатесы можно было купить только за доллары.
