Пламя грядущего - Уильямс Джей (книга жизни .txt) 📗

В другой раз, когда Артур занялся кое-какими делами со своим бейлифом, я отправился в лес и вышел на ту поляну, где жил отшельник, называвший себя Гавриилом. Он молился, преклонив колена, и, увидев меня, покивал головой, улыбаясь. Я сел, прислонившись к стволу дерева, и, закинув руки за голову, предался мечтам. У меня вертелись в голове строфы песен и припевы, целые стихотворные отрывки и отдельные строки, и вдруг я встрепенулся, пораженный мыслью, внезапно пришедшей мне в голову. А меня осенило: раз любовь – чувство изменчивое, неистовое и свободное, то почему любовные стихи должны быть подчинены строгой форме? Почему бы мне не сочинить гимн любви без рифмы, пренебрегая точным счетом слогов в каждой строчке, песнь столь же неистовую и свободную, какой и должна быть истинная любовь?

Я стукнул себя по лбу, дабы избавиться от этой сумасшедшей мысли. Как такое возможно? Это будут уже не стихи, а просто набор слов. Тем более, что любовь не должна быть ни неистовой, ни свободной, ибо влюбленные в своих поступках всегда следовали законам любви, установленным и закрепленным во многих песнях и трактатах, как, например, было заведено при дворе королевы Алиенор, когда она правила в Пуату, а также при дворе графини де Шампань и всех прочих. Против подобного безумства восставали и здравый смысл, и весь предшествующий опыт, как в поэзии, так и в любви, поскольку и любовь, и поэзия подчинялись определенным законам, а если бы закона не существовало, мы превратились бы в диких животных.

И все-таки я не мог избавиться от этой мысли, рассуждая, что можно установить новые законы так же, как когда-то впервые были введены размер стиха, созвучие и остальные правила. Почему мне нельзя издать собственные законы, и подобно тому, как я искал единственную женщину, которой суждено стать моей истинной любовью, я могу попытаться найти метафоры и мимолетные строки, дабы словами рассказать о ней. Как ручей, струившийся у моих ног, журчал, не зная ни о какой форме, или как птицы поют, не ведая о форме, от чистого сердца, так и я мог бы петь. И вот я сидел, выдерживая борьбу с самим собой, когда ко мне подошел отшельник, уселся рядом и спросил, что меня тревожит.

Я ответил, что ничего из того, что доступно его пониманию, и на это он заметил: «Сынок, все помыслы доступны разумению Господа, а поскольку мы, архангелы, как, впрочем, и люди, являемся частью Божьего разума, стало быть, мы способны приобщиться к его знанию, равно как каждая капля воды несет в себе ту же влагу, что и ручей».

Эта речь меня обнадежила, и я поделился с ним своими мыслями. Он сидел, согнув колени и уперевшись в них подбородком, погруженный в глубокую задумчивость. Наконец он промолвил: «Ты слышал когда-нибудь ту часть Священного Писания, которая именуется Песнь Песней Соломона?» Когда я ответил, что не слышал, он прочел мне следующие строки, зажав переносицу пальцами и закрыв глаза:

Когда он умолк, его слова еще долго звучали в моих ушах сладчайшей музыкой, и мне показалось, что все остальные стихи умерли и как пепел развеяны по ветру.

Потом я сказал: «Неужели так сказано в Священном Писании?» «Да, так, – ответил он, – и я слышал, как многие умудренные экзегеты [91] спорили о том, что являет собой Песнь Песней. Каков бы ни был источник – там много слов и все в том же духе: аллегорическое описание любви Бога к святой церкви, или же любви Господа нашего Иисуса к душе человека, или, как мне сказал один просвещенный еврей [92], любви Бога к чистому разуму. А ты что думаешь, трувер?»

Я ответил, что недостаточно осведомлен, дабы судить о таких вещах, но поскольку он продолжал настаивать, я признал, что мне это показалось самой великой песней любви из всех, какие мне доводилось слышать. «И хотя вы, вероятно, подумаете, что я просто богохульствую, – добавил я, – все же пусть моя душа будет проклята навеки, если в песне сокрыто нечто иное, чем любовь мужчины к своей избраннице. Этот царь Соломон, – продолжал я, – наверное, был самым выдающимся трувером в мире, равным самому Гильему де Пуатье [93]». И тогда отшельник сказал, что я не должен просить о проклятии своей души, но во всем остальном он склонен согласиться со мной.

К уже сказанному я мало что мог прибавить, ибо мои мысли пребывали в большом смятении. Потому я поднялся на ноги и собрался идти. Но прежде, чем я ушел, Гавриил сказал, что жизнь коротка и мы, возможно, больше не увидимся, и с тем пожелал мне добра. Он велел мне опуститься на колени, благословил и напутствовал так: «Ни Бога, ни хорошей поэзии не следует искать с помощью одной лишь формы. Подумай об этом, трувер». На том я расстался с ним, глубоко убежденный, что независимо от того, был он настоящим архангелом или нет, он стяжал и мудрости, и благодати вполне достаточно для смертного человека.

На другой день – на девятнадцатый день до сентябрьских календ, или по простому счету на четырнадцатый день августа – во время обеда Артуру передали известие, что накануне король Ричард ступил на английский берег, высадившись в гавани Портсмута, где его встретили с великой радостью. Там он принял от жителей города присягу на верность, а вслед за тем со всей своей свитой ускакал в Винчестер. И тогда я понял, что отшельник предвидел это событие и потому простился со мной.

Однако мне были уготованы и другие сюрпризы. Ибо когда я сказал Артуру, что настала пора мне попрощаться с ним и покинуть Хайдхерст, он ответил, что нам не придется расставаться, поскольку он решил ехать вместе со мной. Услышав это, я застыл с открытым ртом, словно меня поразил гром небесный. Он заявил довольно легкомысленно, что, познакомившись со мной, исполнился столь неодолимой жаждой странствий, что не успокоится, пока не совершит путешествия, тем более, раз еще не видел ни Лондона, ни какого-либо иного места дальше Чичестера или Саутгемптона. Но это было еще не все. На следующее утро в замок приехала верхом леди Мод, также узнавшая новость о прибытии короля, и сказала, что теперь настало время, когда она может помочь мне, как обещала, и она не станет давать мне никаких писем и записок, но отправится со мной к Уильяму Маршалу и попросит его провести меня к королю. Слезы выступили у меня на глазах, и я возблагодарил Пречистую Деву и блаженного св. Дени за то, что они послали мне столь верных друзей.

Мы пустились в путь не сразу, поскольку обоим, Артуру и Мод, предстояло привести в порядок свои дела в замках и имениях. Тем временем до нас дошли свежие вести о том, что королева Алиенор была освобождена из долгого заточения [94] Уильямом Маршалом и встретилась в Винчестере со своим сыном Ричардом, которого не видела около пятнадцати лет, и будто все, видевшие, как она обнимала его, плакали. И еще Уильям Хотерив рассказал нам, что король подтвердил обещание, данное его отцом Уильяму Маршалу, а именно выдать за него замуж леди Изабеллу де Клер, дочь эрла Страйглского. Король сказал: «Боже правый, мой отец только обещал, а я с легкостью отдаю и даму, и земли». Свадьбу назначили на двадцать первый день августа, после чего новобрачные должны удалиться в поместье лорда Энгеррана д'Абернона в Суррее. После некоторых колебаний мы решили, что нам лучше приехать прямо туда спустя два-три дня после свадьбы, а не в Лондон и попытать счастья, понадеявшись на покровительство Маршала.