Последний сёгун - Сиба Рётаро (читать лучшие читаемые книги txt) 📗

В прежние времена, когда Хираока еще не вращался в государственных сферах, он, как и многие другие патриоты, был ярым шовинистом. Однако теперь, когда он вошел в могущественный дом Хитоцубаси и оказался в высшем эшелоне государственного управления, его позиция заметно смягчилась. С точки зрения Сибусава его друг Хираока вообще отказался от чистого лозунга «закрытие страны, изгнание варваров» и стал склоняться к идее, которую можно было бы выразить словами «открытие страны, уважение иностранцев». Это было опасно, и Сибусава в конце разговора счел своим долгом честно предупредить Хираока о грозящей ему опасности.

Хираока действительно стал очень осторожен: вечерами из дома не выходил, встреч с незнакомыми людьми избегал, однако со старыми друзьями-товарищами порвать не смог, наоборот, принимал их дома чаще прежнего. Гости все время требовали от Хираока объяснений, и однажды загнанный в тупик постоянными расспросами самурай сам набросился на них:

– Да у меня и в мыслях не было вилять! Я по-прежнему за выдворение иноземцев! Дух покойного Нариаки живет в моем сердце! Это в окружении господина Среднего советника есть люди, которые мутят воду! – А когда на него снова начали наседать с расспросами, не выдержал и, в конце концов, нехотя назвал имя своего соратника Наканэ Тёдзюро.

Естественно, это была неправда. У Наканэ Тёдзюро и в мыслях ничего такого не было; он честно нес службу в доме Хитоцубаси в качестве управляющего канцелярией, занимаясь финансами и жалованьем воинов, и, кстати говоря, уже поднялся по служебной лестнице выше Энсиро. Конечно, Хираока назвал имя угрюмого, замкнутого Наканэ просто так, в минуту слабости, вовсе не желая ему зла. Однако для Наканэ его слова стали роковыми.

Несколько дней спустя в Эдо шел дождь. Возвращаясь вечером домой, Наканэ вышел из ворот Кидзибаси на прилегающий пустырь. Внезапно кто-то сзади дернул его за зонтик, а когда Наканэ подался вперед – на голову, руки, плечи самурая посыпались удары мечей… Получив более двадцати ран, он тут же испустил дух.

Узнав о том, что случилось, Ёсинобу немедля приказал начать розыск негодяев, но никого найти не удалось. Только после этого Хираока пришел к Ёсинобу, попросил его выслушать и рассказал все, как было.

– Во всем виноват только я, Энсиро! – признался он.

Ёсинобу слушал слугу, по своему обыкновению слегка склонив голову набок, глядя прямо в глаза Хираока. Наконец, после долгого молчания, он произнес:

– Нет, это время виновато! – Хотя, может быть, в этом конкретном случае дело было, скорее всего, в самом Ёсинобу с его излишне тонкими политическими маневрами. Строго говоря, Наканэ просто пал жертвой запутанной политической игры, которую вел Ёсинобу. Это смутно чувствовал и сам Хираока, которого-то и должны были убить вместо Наканэ. Впрочем, Ёсинобу, как настоящий аристократ, в такие тонкости отношений своих вассалов не входил…

Между тем спектакль в этом театре одного актера по пьесе, написанным самим Ёсинобу, всё еще продолжался. Заявив о своей отставке, Ёсинобу, естественно, вызвал в Киото настоящий переполох. И императорский двор, и сановники бакуфу в замке Нидзёдзё резонно полагали, что выдворение из страны иностранцев немыслимо без участия Ёсинобу. В стране просто не было другого военачальника, который по своему положению и по возлагавшимся на него надеждам мог бы сравниться с Ёсинобу, мог возглавить объединенные японские войска и противостоять иностранным державам. Из Киото спешно слали одного посланника за другим, пытаясь удержать Ёсинобу на его посту. По приказу бакуфу в Эдо примчался из Мито старший брат Ёсинобу, занимавший пост Среднего советника, и попытался убедить его изменить свое решение. Даже многочисленные недоброжелатели Ёсинобу из числа правительственных чиновников находились в видимом расстройстве.

В конце концов, из столицы через канцлера Такацукаса было передано и высочайшее мнение, которое мгновенно стало известно в Эдо. По словам Такацукаса, после того, как Ёсинобу подал прошение об отставке, «Его Величество потеряли сон и аппетит». «Однако в том, что касается изгнания варваров, – продолжал канцлер, – августейшая мнение ни на йоту не переменилось. Воля государя неколебима. Пусть даже империя превратится в пепелище – это не отвратит монарха от задуманного».

Ёсинобу был в отчаянии. Он догадывался, что император, в отличие от многих прочих, обладает незаурядным мужеством, умом и решительностью, однако из-за того, что придворные совершенно не доводят до него реальные сведения об иностранных державах, в политических вопросах государь наивен, как дитя. Как же мало знает он об окружающем мире! Трудно в это поверить, но все, с чем императора познакомили после прихода Перри – это портрет коммодора, созданный фантазией одного мастера укиё-э [85] из Эдо. На нем Перри обличьем напоминал бычьего дьявола из Иё [86], да и вообще был больше похож не на человека, а на какую-то зловредную скотину.

И вот эдакие-то чудища посмели приблизиться к владениям государя-императора, собираются осквернить память предков наших и Землю Богов – Японию! Разумеется, императору ничего другого не остается, как отдать высочайший приказ своим доблестным воинам вышвырнуть этих тварей прочь! – Такова была единственная и неповторимая политическая концепция реагирования на появление иностранцев, которую сумели выработать при императорском дворе.

Кстати говоря, император, в отличии от его радикальных приближенных, не был оппонентом, а тем более непримиримым противником бакуфу; он видел в военном правительстве свою опору и считал, что только благодаря бакуфу и обеспечивается безопасность двора. Так что в этом смысле он был гораздо более консервативен, чем многие министры военного правительства.

Поняв, что позицию императора поколебать не удастся, Ёсинобу, с одной стороны, очень расстроился, а, с другой, испытал чувство огромного удовлетворения. Теперь, когда двор понял, сколь доверяет ему император, наверное, станет намного легче работать. То же самое можно сказать и о правительственном кабинете, и о министрах, которые буквально вцепились в его рукава и со слезами умоляют Ёсинобу остаться на своем посту. Если дело пошло таким образом, то теперь ему будет легче производить изменения и в самом правительстве. Цель затеянного Ёсинобу представления была достигнута.

– После этого медлить было бы уже непростительно! – жестко заявил Ёсинобу и разослал во все концы страны сообщения о том, что он возвращается в Киото…

Его главная цель была достигнута, но Ёсинобу и сейчас продолжал свою тонкую игру. Так, он заявил, что наверняка погибнет на войне с варварами, и потому поспешил выбрать себе наследника; им стал его младший брат Ёкумаро. Более того, Ёсинобу сделал попытку вывезти Микако, свою жену, и Токусюин, вдову своего предшественника на посту главы клана, из особняка Хитоцубаси в Коисикава в более безопасные места в провинциях Мусаси или Симоцукэ, чтобы уберечь их от ужасов войны. Он даже предложил эвакуировать не только свою семью, но и жен и детей всех вассалов клана, отправив их в Мито.

Многих в это время охватывал страх. Но не Ёсинобу: он при всех обстоятельствах сохранял присутствие духа:

– Эдо скоро станет полем битвы! – бесстрашно говорил он, и слова его бальзамом лились на души сторонников изгнания варваров, которые, в свою очередь, повторяли, что вся надежда теперь – на Хитоцубаси, что их ожидания, наконец, начинают оправдываться (на самом же деле ни до какой эвакуации семей дело так и не дошло из-за того, что в провинции не нашлось «подходящих особняков»).

Если даже теперь Хитоцубаси не удастся довести до конца дело изгнания варваров – вся вина за это, несомненно, ляжет на его коварных приближенных.