Как открывали мир. Где мороз, а где жара (Из истории путешествий и открытий) - Гумилевская Марта
Не все еще потеряно, ободрял себя Альвариш. Придется пускать в ход другие средства. И он, полный решимости, бросается в атаку на ничего не подозревающего Магеллана, занятого всеми помыслами предстоящей экспедицией.
Долго было бы перечислять все козни, все ловушки, расставленные лукавым царедворцем. Но Магеллан с удивительным терпением улаживал неприятности, возникавшие по милости его соотечественника, который прикидывался добрым другом.
Умный и проницательный, Магеллан вскоре разгадал, по чьему наущению и для чего строит ему козни дон Альвариш. Магеллану приходилось теперь затрачивать много больше сил для дел экспедиции, чем это требовалось бы без любезного содействия хитрой лисы Альвариша. А Магеллану и без того приходилось трудно. Испанцы не слишком щедро снабжали его средствами, а затрат предстояло много. Список необходимых вещей и продовольствия был велик. Неизвестно, сколько времени пробудет в море экспедиция. И опытный, предусмотрительный моряк старался запастись по возможности всем необходимым.
Испания дала ему старые суда, неказистые с виду. Но, осмотрев их внимательнейшим образом от киля до грот-мачты, Магеллан остался ими доволен. Нужен был ремонт, только и всего. И после того как корабли привели в порядок, в гавани Севильи выстроились пять белоснежных красавцев, и не было человека, который не восхитился бы ими.
Разумеется, нарядный вид флотилии здорово испортил аппетит дону Альваришу. Но у него были припасены кое-какие сюрпризы для Магеллана. Посмотрим, как-то он их примет! Альвариш заранее потирал руки от удовольствия. Однако напрасно королю Мануэлу он потом доносил:
«…Полагая, что теперь пришло время высказать то, что ваше величество мне поручило, я отправился к Магеллану на дом. Я застал его занятым укладкой продовольствия и других вещей в ящики и коробы. Из этого я заключаю, что он окончательно утвердился в своем зловредном замысле, и, памятуя, что это последняя моя с ним беседа, еще раз напомнил ему, сколь часто я, как добрый португалец и его друг, пытался удержать его от той великой ошибки, которую он намерен совершить. Я доказывал ему, что… не в пример благоразумней было бы ему возвратиться на родину, под сень вашего благоволения и милостей, на которые он может смело рассчитывать… Я убеждал его наконец уяснить себе, что все знатные кастильцы отзываются о нем как о человеке низкого происхождения и дурного воспитания и что с тех пор, как он противопоставил себя стране вашего величества, его повсюду презирают как предателя».
В письме все было сказано прямо, без обиняков. Но в беседе с Магелланом Альвариш был изысканно-вежлив. Он ничего не утверждает… он просто высказывает предположения…
Известно ли ему, Магеллану, говорил дон Альвариш, что знатный кастильский гранд, Хуан де Картахена, главный контролер флотилии, не пылает излишней симпатией к своему адмиралу? А ведь он назначен самим королем, и Магеллану с этим придется считаться. Что он может сказать по поводу Луиса де Мендосы, тоже знатного кастильца, главного казначея экспедиции, человека дерзкого и заносчивого? А нравится ли ему капитан «Консепсиона» Гаспар де Кесада? Дон Альвариш ничего не хочет сказать дурного, упаси бог, но зачем посылать с Магелланом столько полицейских офицеров, альгвасилов, эскривано (нотариусов) и вообще этакую уйму чиновников. Разве его величество Карл не доверяет своему адмиралу?
— Верьте мне, — жужжал, как назойливая муха, дон Альвариш, — испанцы предпочли бы иметь на вашем месте своего испанского дворянина, а вам, право же, было бы совсем не худо вверить себя милостям нашего короля дона Мануэла…
Магеллан молчит, и Альвариш, взбешенный, что ничем, казалось бы, не может пронять этого удивительного человека, думает про себя: «Черт бы его побрал, это насупленное ничтожество! Что, у него языка нет, что ли? Или же он воображает, что каждое его слово весит не менее золотого дуката?»
Где-то за стеной послышался крик младенца и нежный голос Беатрисы, напевающей ему колыбельную песню. Суровое лицо Магеллана светлеет, но тут взгляд его падает на дона Альвариша, и оно снова становится замкнутым, угрюмым.
— Я должен поблагодарить вас, благородный дон Альвариш, — глухо произносит Магеллан, — но ваши предостережения пришли слишком поздно. Я не вернусь в Португалию, под сень благоволения короля Мануэла, даже если испанский король, как вы изволили заметить, плохо отблагодарит меня за услугу. Я не могу отказаться от экспедиции, когда все уже готово и скоро мы покинем Севилью.
Дон Альвариш и сам это прекрасно знал. Он знал, что Магеллан в церкви Санта-Мария де ля Виктория смелым и сильным движением развернул шелковое знамя экспедиции над головами двухсот шестидесяти пяти коленопреклоненных моряков, и они принесли клятву верности.
И дон Альвариш, любезно улыбаясь, а в душе проклиная Магеллана, принужден был покинуть его, так ничего и не добившись.
А через несколько дней флотилия из пяти кораблей под грохот барабанов, с празднично развернутыми флагами вышла из гавани Севильи и еще через некоторое время покинула и гавань Сан-Лукар-де-Баррамеда. Попутный ветер подгонял корабли к последней стоянке в Старом Свете, на Канарских островах.
И тут Магеллан получил важное письмо от своего тестя, Диего Барбозы, посланное вдогонку с одним из испанских кораблей. Это было предупреждение, что среди испанских капитанов существует заговор и возглавляет его Хуан де Картахена, королевский контролер флота, капитан «Сан-Антонио», второе лицо в экспедиции после Магеллана. Диего Барбоза был всем этим озабочен. Флотилия шла под командой мужа его дочери, Беатрисы, там находился и сын Барбозы — молодой Дуарти Барбоза.
«Да, — размышлял Магеллан, склонившись над письмом, — дон Альвариш был хорошо осведомлен, не зря он сказал, что все может открыться, когда будет слишком поздно для спасения чести…»
Но экспедиция вышла в плавание. Магеллан не отступит, не такой это человек. Судьба бросила к его ногам железную перчатку, и он поднял ее, принял вызов!
Ошибка Мартина Бехайма
Благородный патриций из Виченцы, рыцарь Родосского ордена Антонио Пигафетта, — никогда не был моряком. Но в своих романтических мечтаниях он представлял себе море и дальние страны, и ему очень хотелось взглянуть на все это своими собственными глазами, испытать настоящие морские приключения. И случай, эта своенравная особа, словно подслушал его желания и, решив сделать Пигафетте нечто приятное, шепнул ему, что в Севилье снаряжается большая экспедиция. Она обещает и приключения, и неожиданные повороты судьбы, а что касается моря и дальних стран, то этого будет в избытке. Пусть Пигафетта на этот счет не беспокоится! Как раз то, о чем только он может мечтать.
И Пигафетта спешит покинуть старинный палаццо своих предков и меняет спокойную жизнь в тихом городке на плавание, полное приключений и кровавых событий.
Магеллан зачислил Пигафетту на свой флагманский корабль запасным; у него не было определенной должности, но на безделье жаловаться не приходилось, работы всем хватало, а главное — Пигафетта изо дня в день вел записки, и благодаря его добросовестности, честности и беспристрастности мы знаем истину о плавании Магеллана к Островам Пряностей. Благородный рыцарь Пигафетта стал одним из важнейших действующих лиц в трагедии этого плавания, о чем он, разумеется, и не помышлял, когда взошел на борт «Тринидада».
Быть может, он был единственным в экспедиции, кто не мечтал о золоте. Только любознательность, только чудесное стремление к знанию, к романтике заставило его пуститься в дальние страны. И мы должны быть признательны ему за это.
Он записывал в свой дневник решительно все, он рассказывал о повседневной жизни на корабле, о световых сигналах, придуманных Магелланом для того, чтобы корабли не теряли друг друга и знали, что каждому из них надлежит делать в случае неспокойной погоды, и о многом, многом другом.
Магеллан с первого же дня плавания установил железный порядок на кораблях своей флотилии, и каждый обязан был ему подчиняться. Впереди всегда шел флагман, остальные в определенном порядке следовали за ним. Когда кончалась дневная вахта, корабли должны были приближаться к «Тринидаду» и сообщать о событиях дня, начиная всегда свой рапорт одной и той же фразой, от которой кровь закипала в жилах заносчивых испанских грандов: «Да хранит господь вас, сеньор адмирал, и кормчих, и всю достопочтенную компанию».
