Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич (прочитать книгу TXT, FB2) 📗

Потом оно отдернулось, и в нем показалась царица. Она внимательно смотрела ни Ивана. Она не улыбалась и не хмурилась, она просто смотрела. Она, думал Иван, тоже, конечно, как и царь, о нем забыла. Она его не узнает, у нее теперь совсем другое на уме. Наверное, думал Иван, она сейчас представляет, что с ней будет после того, как кончится служба в Казанском соборе. Ее, скорей всего, уже не будут возвращать обратно в Монплезир, а сразу повезут в Шлиссельбург. Так что не будет у нее такого случая, чтобы сделать Анюте подарок, как она об этом вчера говорила. Да и от царя тоже ничего не дождешься. Потому что скажет: ты куда смотрел? Или: почему так поздно? А посему… Ну и так далее, то есть найдет к чему придраться. Ну и пусть! Потому что ничего ему от них не надо, ни от него, ни от нее, а только дали бы ему отставку, и он бы женился, забрал Анюту и уехал бы к себе, а вы тут хоть…

Но дальше Иван подумать не успел, потому что тот преображенец, который сидел на козлах вместо кучера, окликнул его: ротмистр, — а после попросил глянуть, как там колеса. Иван глянул и сказал, что переднее в полном порядке, а заднее сильно вихляет. Преображенец сердито свел брови, сказал, кривая вывезет, и принялся опять нахлестывать. А Иван опять подумал: это не к добру! И опять, уже в который раз, опять вспомнил царя и царские слова о том, что он Ивану верит, что Иван его ни за что не предаст, и Дружок, его собачка, тоже в это верит. Так ведь Иван и присягал! А когда присягаешь, то ты ведь не выбираешь, кому присягать, а это такая служба и это такой твой офицерский долг, куда от него денешься?! А тут вдруг этот черт Орлов, а с ним еще трое! Ну да чему быть, того не миновать. Подумав так, Иван только мотнул головой — и опять посмотрел на дорогу. На дороге стояла коляска.

Нет, она даже не просто стояла, а стояла поперек дороги, и это Ивана очень удивило. В коляске было двое офицеров — один за кучера, второй за ездока. Они стояли и смотрели на подъезжающий к ним экипаж. Экипаж, не доезжая до них, остановился. А Иван придержал Белку и, так оно само собой получилось, положил руку на эфес шпаги. Тот преображенский офицер, который здесь, в карете, был за кучера, повернувшись к Ивану, сказал:

— Эти тоже из нашего ведомства.

Иван молчал, смотрел на тех, которые были в коляске — там один был артиллерист, а второй опять преображенец. Вторым был князь Федор Барятинский, а артиллерист — это брат Алексея Орлова, Григорий. Тот самый! Но тогда кто его знал? Никто! И Иван на него не смотрел, а смотрел, как Алексей Орлов выходит из кареты. Выходит с другой стороны от Ивана! И туда же, то есть на другую сторону, вышла царица. А на эту соскочил преображенец с козел. И, мешаясь возле Ивана, начал осматривать колеса. Да еще и начал у Ивана то и дело спрашивать, так ладно или этак. Иван не знал, что отвечать, Иван больше смотрел за царицей.

Только смотреть пришлось совсем недолго, потому что Алексей Орлов громко сказал, что таким колесам веры больше нет, что им сам Бог послал эту коляску, и повел туда царицу. И там преображенец уступил ей свое место, а артиллерист сел вместо кучера и взял в руки вожжи. У Ивана екнуло под сердцем. Но Алексей Орлов уже достал карманные часы, откинул крышку, посмотрел на циферблат и сказал, что если они еще и дальше будут так возиться, то им сегодня же поотрубают головы. Надо спешить, строго прибавил он и убрал часы обратно. А как с колесом, спросил преображенец. Завернем к измайловцам, сказал Орлов, это как раз по пути, и там починимся. Гони! Преображенец вернулся на козлы, взгрел лошадей, Иван пришпорил Белку — и они помчались дальше, держась почти что сразу за коляской. То есть пылищи наглотались просто страшно.

Но зато они уже почти приехали. Иван смотрел по сторонам и видел хорошо знакомые места, потому что это была Третья Петергофская верста, и там по левой стороне, чуть в глубине от дороги, сразу за теми деревьями, был дом Пристасавицкого, и там сейчас, думал Иван, его ждет Базыль. Базыль у них остановился, и он так всегда делает, а раньше так делал дядя Тодар, когда приезжал проведать Ивана. И ох хорошо бы самому Ивану сейчас бы взять да и свернуть туда, потому что, чует сердце, от этой скачки ничего хорошего ему не будет. Ну да что поделаешь, служба есть служба, и не будет так не будет. А пока они скакали во весь дух, правда, духу было уже мало, и поэтому, когда они подъехали к казармам Измайловского полка и коляска повернула туда в ворота, то Иван тогда подумал только вот что: слава Богу, что все это кончилось!

Но, как почти сразу оказалось, все еще только-только началось. Потому что дальше было вот что: коляска лихо развернулась возле съезжей и остановилась там как вкопанная, артиллерист сразу сошел с коляски, подал руку — и следом за ним сошла царица, и это прямо к караульным, у караульных глаза вот такие, и один стоит как столб, а зато второй ударил в барабан! И ударил во всю мощь! Ударил общий сбор! А тогда было еще очень рано, у них в полку еще зорю не били. Поэтому там сразу везде пошел шум, и стали открываться двери, и из казарм выбегали солдаты — кто в чем и кто куда. А караульный знай себе молотит! А преображенцы все стоят! Иван опомнился, соскочил с лошади и кинулся туда, к крыльцу, и закричал:

— Оставить! Я кому сказал! Молчать!

Караульный перестал стучать. Теперь он смотрел на Ивана. Иван быстро подошел к нему и оглянулся. Из казарм — изо всех — выбегали солдаты. Иван громко и очень сердито сказал:

— Чего это такое?! Отставить надо их! Обратно!

Но Алексей Орлов, а он уже стоял с ним рядом, сразу ответил так:

— А, это ты не беспокойся. У них тут свое начальство, они с этим сами разберутся. А что колесо?

— А колесо сюда! — это сказал уже тот, который был у них за кучера. — Вон его дверь! — И тут же быстро прибавил: — Господин ротмистр, не отставайте!

Иван повернулся к нему, а он уже быстро пошел через плац. Шел и показывал рукой и что-то быстро, бестолково говорил про то, что здешний мастер просто как колдун, он с закрытыми глазами все починит, он дунет, плюнет — и даже железо срастается. И он еще чего-то говорил, тоже какую-то дурь…

А Иван ведь шел за ним! Быстро шел, не отставал, как будто его на веревке вели, как будто его тоже кто околдовал. И даже более того — мимо него пробегали солдаты, сзади опять били сбор, а он быстро шел за тем преображением, и ему казалось, что все это легко исправить, нужно только сменить колесо и как можно скорее уехать отсюда. И в Казанский собор, а там царь! А пока они вошли в какой-то дом или, может, в какую-то службу, они не стучали, а преображенец просто пнул ногой как следует, дверь распахнулась, и они вошли, а там было темно, и душно, и еще очень смрадно, потому что все пропахло водкой и капустой, какой-то человек в одной рубахе, весь растрепанный, вышел им навстречу и спросил, чего им надо, а преображенец закричал: где Вахромеич, а Вахромеич, ответил растрепанный, спят; разбудить его, велел преображенец, велел очень зло, даже грозно, они прошли дальше, и там, за столом, спал Вахромеич, преображенец стал его трясти, Вахромеич стал в ответ мычать, а Иван стоял сбоку, смотрел на это, гневался…

И вдруг услышал, что снаружи, и это уже на плацу, барабаны начали бить церемонию! Э, закричал Иван, да что это, и развернулся, и кинулся вон. Куда ты, закричал преображенец, а колесо, и кинулся вслед за Иваном, и даже схватил его за руку, но Иван вырвался и выбежал, и остановился уже только на крыльце.

А дальше он бежать уже не мог, потому что то, что он увидел, его очень крепко поразило! Да это и не мудрено, там же тогда творилось уже вот что: полк был уже весь на плацу, офицеры бегали вдоль строя, пинали, если это было нужно, зазевавшихся, а царица — рядом с тем артиллеристом, и преображенцы там же сзади — а царица подходила к строю. Она была уже без шляпки и без пелеринки, и хоть одета она была просто, но смотрелась очень хорошо, чисто по-царски. А тут еще запели трубы, и тут же кто-то бойко закричал:

— Встречайте государыню! Встречайте матушку-заступницу!