Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич (прочитать книгу TXT, FB2) 📗

И больше ни о чем таком уже не думая, Иван еще довольно долго шел по лесу, потом свернул на тропку, потом на тропу, потом на дорожку, а потом опять на тропку, а потом даже согнулся в три погибели, чтобы его с заставы не заметили, и вышел к Семеновским казармам. Там было тихо и пусто, даже караульных на воротах не было. Иван вошел в расположение, и уже там ему сказали, что все ушли. К Казанскому? — спросил Иван. Ему ответили, что да. За измайловцами? Да. «Ат, — сердито подумал Иван, — началось», но вслух ничего не сказал, вышел от семеновцев и пошел дальше. Шел он прямиком к Казанскому собору. Тогда это был еще не нынешний, большой, а старый, маленький, немного в стороне, его потом снесли.

А тогда он еще был, Иван быстро шел к нему, и вместе с ним туда же шел всякий народ, люди еще толком не знали, что случилось, только знали, что туда нужно идти, там сейчас что-то важное случилось, так им всем кто-то сказал. То есть народ валил, и уже почти валом, как на престольный праздник, думал Иван сердито. А еще он внимательно слушал, не слышно ли чего со стороны казарм Преображенского полка. Но разве тогда можно было что определить? Ну разве что стрельбы оттуда не раздавалось, и это все, о чем можно было судить наверняка. А об остальном Иван только догадывался. Догадки же у него были такие: если у семеновцев ничего о преображенцах не сказали, значит, преображенцы не с ними. Да на это еще указывало и то, что у них вчера офицера арестовали, Пассек его фамилия, и Орлов со своими дружками оттуда сразу сбежал. Значит, радостно думал Иван, у преображенцев бунтовать не дали, вот теперь эти, то есть измайловцы и семеновцы, и бегут как можно скорей в Казанский, чтобы и там царице тоже присягнуть, покуда их преображенцы не остановили. А преображенцы это могут, думал Иван, еще прибавив шагу, уже продираясь в толпе, у них же сам царь полковником, им это как бы по службе положено. А где сейчас они? Иван остановился, потому что протолкнуться дальше не было уже совсем никакой возможности, до того там была плотная толпа. А сзади народ все прибывал да прибывал! Иван расставил локти, чтобы его не задавили. Народ шумел. Впереди толком ничего нельзя было разобрать, были только стены, да купола, да небо. Небо было ясное. Кто-то прямо над ухом сказал:

— На святое дело солнце светит. Слава Тебе, Господи, убился немец распроклятый!

Иван обернулся и увидел, что рядом с ним стоит мастеровой. Мастеровой опять сказал:

— Убился! — И еще смелей добавил: — Потому что пьяный был и поехал на охоту, а там упал с коня, и дух из него вон. И слава Тебе, Господи!

Мастеровой перекрестился. За ним стали креститься и другие. И тоже стали говорить, что это правда, что царь и в самом деле вчера насмерть убился, голштинцы его подобрали и привезли отпевать в голландскую кирху. Какую кирху, возмутились слева, он же был по-нашему крещеный! По-нашему, ответили, это давно, а этой зимой, как старая царица померла и не было за ним никакого присмотра, он опять в голштинское перекрестился. Срамота, закричали, чего ты городишь! А то и горожу, ответили, что было. А вот тебе я, был ответ. И там начали волтузиться, точнее, бить один другого. Но их никто не разнимал, всем было не до них, все смотрели вперед и туда же толклись, но протолкаться было невозможно. Поэтому опять остановились и стали спрашивать у тех, кто впереди, что там сейчас, в Казанском. А как и раньше, отвечали, идет служба. Архиепископ, отвечали, служит, Димитрий Новгородский. А что, спрашивали, служит? А что же, отвечали, еще. Ектению, конечно. Провозглашают ее, вот что. Нет, не ее, заспорили, а цесаревича. Цесаревича, конечно, подхватили, а кого же еще! Отец убился с коня, а он ему родной сын, вот и он вместо отца, а она кто, такая же немка! А цесаревич наш! А мы его! А она нам никто!

Вот что тогда вокруг болтали. Но Иван их почти не слушал, Иван старался протолкаться дальше, к самой церкви. Зачем это ему было нужно, он и сам не знал, а вот проталкивался, и все тут. И вскоре он протолкался достаточно сильно, уже почти что в самый первый ряд, ему уже даже были видны торчащие над толпой штыки. Про штыки в толпе рассказывали так: это измайловские и семеновские там, они стоят вокруг Казанской караулом, они охраняют царицу, которую сейчас провозглашают. А от кого, спрашивали, охраняют. Да как же от кого, сердито отвечали, от преображенцев и от конной гвардии. Преображенцы, сучьи дети, не пришли, у них же царь полковником, а у конной гвардии — его поганый дядя Жорж. И вот они теперь, это царь и его дядя, готовятся сюда ударить. И артиллерия за них, потому что кто там генерал? Такой же немец, как эти. Герр генерал Вильбоа, вот кто. И добавляли: эх, братцы мои, посекут они нас картечью, никто отсюда ног не унесет. А, смеялись на это в ответ, да чего ты такое городишь, дубина! Царь еще вчера убился, вот что. И его уже отпели по немецком обряду. Потому что он был немец! А наша государыня его не убоялась и три дня тому назад прилюдно, при сенаторах и иноземных дипломатах, осудила его за пренебрежение к исконным российским обычаям и за глумление над гвардией и духовенством. И вот его Бог покарал — свалил с лошади и прямо под копыта. А она — сюда, и цесаревич тоже с ней, живой и невредимый. А дядька его с ним? — спросил, не утерпев, Иван. Какое с ним, злобно ответили ему, дядька как узнал, что его племянник, а наш бывший царь, убился, так сразу сбежал в Кронштадт, а там сел на корабль и сбежал в свою Голштинию. А конную гвардию бросил. Иван смолчал, понимая, что здесь ни от кого ничего не добьешься. И еще вот что: что пока что еще совсем не ясно, чей будет верх, потому что гвардия же разделилась — за нее же только два полка из четырех, а остальные где, и с кем они?

И тут вдруг впереди зашумели:

— Идут! Идут! — А потом и вообще: — Преображенцы!

И тут толпа даже отхлынула. Теперь Иван стоял уже в первом ряду, и ему все было видно очень хорошо. И это было вот что: прямо перед ним стояли измайловцы, до полуроты, не больше, а остальные налево, к углу. И там же еще были семеновцы. А преображенцы выходили справа. И это был их первый, гренадерский батальон! Конный майор на правом фланге, шпага наголо! Шли гренадеры, шаг печатали, то есть было любо-дорого смотреть! А что эти, возле церкви? Да они столпились, как бараны, у них же офицеры были в церкви, они только сейчас стали выскакивать, глаза по яблоку, руки колотятся! А конный майор, граф Семен Воронцов (это как уже после дознались), как заорет на них:

— Бунтовщики! Бросай оружие! — и своим машет, что давай смелей! И батальон идет за ним! А там же все как на подбор ростом саженные, морды разъетые, ручищи как клещи! Ат, подумал Иван, да что же это сейчас будет! Да неужели, подумал Иван…

И вдруг сзади, за преображенцами, даже из их же рядов — а тогда же все вокруг молчали, вся площадь! — вдруг кто-то как начнет кричать:

— Виват, императрица Екатерина Алексеевна! Виват! Виват!..

И сбили строй преображенцы, и остановились! А вот уже и среди них стали кричать виват! А тут и семеновцы, измайловцы тоже виват закричали! И побежали эти к тем, а те к этим! И стали брататься. А тут еще колокола ударили, началась совсем неразбериха. Конный майор метался взад-вперед, шпагой размахивал, кричал очень сердито, очень гневно, крыл всех, прямо сказать, последними словами, но его никто не слушал, на него даже никто внимания не обращал. Тогда он вложил шпагу в ножны, крикнул: «Я с вами не буду!» — и ускакал. А Иван стоял столбом, смотрел на все это и ничего еще пока не мог понять. Люди вокруг кричали очень радостно, а он молчал. И это было не потому, что он о чем-то жалел, а вот просто не было в нем веселья — и хоть ты чего! И тут вдруг…

О, подумал Иван, вот в чем оно дело, вот почему ему не веселится! Из толпы от церкви вышел офицер-измайловец, и это был тот самый офицер, который еще там, в Измайловской слободе, заставлял Ивана присягнуть, а после велел его взять. Но Иван тогда отбился. А что будет теперь? Иван ступил назад, после еще назад, после еще. Офицер увидел это, засмеялся, махнул рукой, кликнул своих — и кинулся к Ивану! А Иван — сразу в толпу и кинулся бежать!