Книга царств - Люфанов Евгений Дмитриевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Вполне благополучно и постоянно весьма весело проводила Екатерина свои царственные дни, не занимаясь скучными государственными делами, в которых плохо разбиралась. Несмотря на проявлявшуюся иногда болезненность, вела разгульно-беспорядочную жизнь, засиживаясь на дворцовых пирушках среди самых приближенных людей до пяти часов утра.
«Нет возможности определить поведение двора. Все стоит, ничего не делается. Никто не хочет взять на себя никакой обязанности. Дворец становится недоступным. Всюду интриги, искательство выгод, распад. Ужасные попойки превращают здесь день в ночь, а ночь – в день. Казна пуста, денег не поступает, никому не платят. Полный хаос!» – доносил польский посол Лефорт своему королевскому двору.
И на французского посланника Кампредона царствование Екатерины производило удручающее впечатление, – велись постоянные праздники, превращаемые в оргии.
В царские дни, когда никакой работы не производили, в рядах торговых не сидели, свадеб не играли и мертвым погребения не бывало, императрица охотно присутствовала на полковых маневрах, словно снова живя той военной лагерной жизнью, что вела когда-то. А кроме того, на маневрах или полковых учениях можно было примечать красивых офицеров и выбирать наиболее достойного по пригожести и статности. Глаза разбегались, следя за проходившими войсками. Вот идут драгуны в синих кафтанах с цветными воротниками, камзолы и штаны на них из плотно облегающих лосин, на ногах – ботфорты. Артиллеристы – в кафтанах красного цвета. Шляпы у всех родов войск – из черной шерсти, а у офицеров края шляп обшиты галуном, и они с плюмажем из птичьих перьев. А вот – гренадеры, отборные роты пехотных полков: у солдат шляпы конической формы, а у гвардейцев – круглые кожаные шапки с плюмажем и медными надлобниками. Солдаты-пехотинцы – в темно-зеленых кафтанах, под которые надет красный камзол; на них красные же короткие штаны, чулки и башмаки. В холодную погоду поверх кафтанов надевалась епанча, на шее – черный, а при параде – красный галстук. Волосы у всех солдат длинные, до плеч, в предохранение от сабельных ударов, бороды бриты, а офицеры – в напудренных париках.
Матросам и солдатам морского экипажа полагалось на день каждому по две чарки вина, по чарке сбитня и по чарке уксуса; в мясные дни – полфунта ветчины, а в постные – порция рыбы-осетрины.
Было Екатерине приглядеть кого. Кроме Рейнгольда Левенвольда и зятя, герцога голштинского, у нее гостевали еще другие кратковременные фавориты, о которых знала только старая служанка Иоганна. Поздним вечером, чтобы никто не видел, Иоганна приводила гостя во дворец, а на рассвете выводила из него.
Однажды случилось на маневрах Семеновского полка чрезвычайное событие: при последнем залпе беглого огня над головой Екатерины пролетела пуля и попала в одного купца, тоже наблюдавшего маневры. Он был убит на месте. Екатерина не отшатнулась, не изменилась в лице и продолжала смотр, как будто ничего не случилось, и только, возвращаясь во дворец, произнесла:
– Эта пуля предназначалась не для того бедняги.
Приближенными, почти приятельницами, у нее были две немки. Одна – Анна Крамер, плененная при взятии Нарвы и высланная в Казань. Там губернатор граф Апраксин оценил ее и уступил царю Петру. Пленница оказалась разбитной, веселой, и, привезенная в Петербург, сначала была помещена у кратковременной царской метрессы Марии Гамильтон, а потом – у Екатерины, сначала фрейлиной, а после – управительницей домом да еще гофмейстериной малолетней княжны Натальи, дочери царевича Алексея. И была еще другая немка – Каро, вырвавшаяся из гамбургского увеселительного заведения самого дешевого пошиба, предназначенного для солдат.
Завидовали приятельницы и изумлялись счастливой судьбе Екатерины, достигшей столь высокой чести, звания и положения. Нигде и никогда такого не было, чтобы их сверстница, вышедшая из самых простых людей, называемых в России подлыми, вознеслась бы на царское великое сидение, на золоченый трон.
– Ой, Катрин, даже дух захватывает, когда смотришь на тебя.
Из русских лишь мамзель Толстая да княгиня Голицына были удостоены близости императрицы. А в последние дни компаньонкой Екатерины по застольям и задушевным беседам стала прибывшая к ней в гости племянница Софья Карлусовна Скавронская.
Смотрела Софья на тетеньку и не верила своим глазам. Неужто не снится все здесь виданное? Тетка, родная тетка – государыня, царица, императрица, всемогущая властительница такого большого государства!.. И трепет, подобный лихорадочной дрожи, охватывал Софью, когда она видела, например, приходившего с деловыми бумагами кабинет-секретаря.
– Соблаговолите, ваше величество, подписать.
Бумаг, подновленных указов много. Губернаторам, воеводам и другим начальственным лицам строжайше предписывалось без промедлений доставлять собранные с подлых людей подушные и другие подати. И, собрав подписанные бумаги, почтительно поклонившись, кабинет-секретарь удалялся.
Было еще чем изумить племянницу, и Екатерина изумляла:
– Почитай, кто я есть, – подавала скатанный в трубку свиток, и Софья с благоговением читала:
– Божьей милостью мы, Екатерина I, императрица и самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Симбирская и Самарская, государыня Псковская, великая княгиня Смоленская, княгиня Эстляндская, Курляндская и Лифляндская, а также Семигальская, Самогитская, Белостокская, Карельская, Тверская, Югорская, царица Рязанская, Ярославская, Воронежская, Тамбовская, Витебская, Мстиславская, Обдорская и всея северные страны повелительница, и прочая, и прочая, и прочая.
И в том длинном перечне все заглавные буквы киноварно изукрашены.
– Ой, тетенька, сколько много… И Казанская, и Астраханская… – от волнения поперхнулась Софья, и у нее пересохло во рту.
– То-то же. Знай и помни, – произнесла Екатерина и милостиво улыбнулась. – Я сама себя поначалу пугалась: и Симбирская, и Самарская… Совсем еще была глупая, ни в чинах, ни в званиях не разбиралась.
И громко рассмеялась.
XI
– Софья, иди сюда, – звала Екатерина племянницу и указывала ей место рядом с собой. – Садись. Будем угощаться.
На столе – печенье, крендельки и бублики, бокалы и бутылка крепкого венгерского.
– Когда выпьешь, дух захватывает и словно обжигает, а если печенье или вот бублик размочить, тогда на вкус приятно. Пробуй.
Попробовала Софья, и ей понравилось, только опасливо спросила:
– А как захмелеешь?
– Привыкай. Поживешь, освоишься, в замужество тебя отдам, – пообещала ей Екатерина. – За графа – хочешь?
– Ой, страшно, тетенька… За графа-то…
– Ну – за князя. А то еще бароны есть.
Софья потупляла взор, и то ли от смущения, то ли от винной тюри у нее раскраснелись щеки.
Ах, какое это счастье быть племянницей государыни!
Софья сама значилась графиней, но только значилась, а на деле оставалась простой лифляндской девкой со всеми прежними крестьянскими привычками, как и у всех у них в семье. Правда, разбогатели очень. Не счесть, сколько скотины, гусей, земли, холопов, но общаться в жизни им приходилось с теми же, совсем незнатными соседями, среди которых ни князей, ни графов не было, кроме них самих.
А тетенька сказала, что за графа или князя настоящего, дородного отдаст. И широко раскрытыми глазами смотрела Софья на появившегося светлейшего князя Меншикова. Вот – настоящий, дородный князь! Друг и приятель тетеньки и самого покойного царя Петра. У светлейшего, конечно, и отец и дед князьями были, а мать, должно, – графинею. Вот и она, Софья Карлусовна Скавронская, – графиня тоже.
От размоченных в вине печений не так скоро приходило опьянение, но держалось потом стойко. Екатерину подмывало песенку запеть, и Софья ей подтягивала. И песня та была своя, лифляндская, от нее млела душа и замирало сердце.
Печенье, пропитанное винной влагой, таяло во рту, и, случалось, что здесь же, за столом, Екатерину одолевала обещающая сновиденья дрема. А очнувшись от короткого забытья, она снова размачивала в вине бублики и крендельки. Совела и на слове спотыкалась Софья потому, что язык становился тяжелым и шершавым. Позывало рассмеяться, но, опамятовшись, сдерживала себя, – кто знает, что может через минуту статься: сейчас Екатерина Алексеевна тетенькой сидит, а то вдруг скажется – императрицей. Не успеешь оробеть, а она уже строго сдвинет брови и скажет что-нибудь так властно, что душу от того захолодит.
