Последний сёгун - Сиба Рётаро (читать лучшие читаемые книги txt) 📗

– Да ничего! Похоже, что господин Хитоцубаси вообще забыл слово «да»…

Сюнгаку долго выяснял детали и, наконец, едва заметно улыбнулся:

– Судя по тому, что рассказывает Ваше Превосходительство, мне, ничтожному, кажется, что надежда есть!

– Неужели?

– Я не шучу. Думаю, что он ведет себя, как «шуруп» – тот пьяница, что отказывается пить дальше, но если настоять на своем – он выпьет!..

Обычно пьяницы-«шурупы» не подозревают о своих привычках. Так и Ёсинобу: он вовсе не хотел разыгрывать весь этот спектакль с отказом и вполне искренне полагал, что отказаться от поста сёгуна – его прямой долг. Ему казалось, что он во всех деталях видит сложившуюся ситуацию. Ведь что произойдет, если он сейчас станет сёгуном?

Во-первых, хорошо известно, что ни один человек из тех, кем он должен будет руководить – будь то члены бакуфу или замковые дамы – не имеет к нему ни грана доверия. Напротив, все они настроены против Ёсинобу, и, значит, скорее всего, просто пойдут на открытый саботаж. Даже в его родном доме Мито нашлись представители так называемого «течения Итикава» [110], которые заявили, что «если господин Хитоцубаси станет сёгуном, то наши жизни окажутся в опасности, и тогда ничто не удержит нас от применения военной силы».

Во-вторых, опасная ситуация складывается в Киото. Недавно были уволены с должностей советников двора Абэ, правитель Бунго (он выходец из семейства Сирокава в провинции Муцу), и Мацумаэ, правитель Идзу (семейство Мацумаэ). Самураи обоих семейств решили, что это дело рук Ёсинобу, и на собрании представителей кланов в Киото открыто заявили, что «если сёгуном станет господин Хитоцубаси, а нас попытаются заставить ему подчиниться, то мы, воины, не станем более жить и дня! Коль случится так – пойдем на штурм его особняка!»

Наверное, никогда в истории Японии назначение сёгуна не сопровождалось такими протестами…

– Ну не лежит у меня душа к этому посту, – не раз говорил Ёсинобу своему помощнику Хара Итиносин. Но даже Хара сомневался в том, что его господин до конца искренен.

В то утро, перед встречей с Сюнгаку, Ёсинобу долго беседовал с Хара:

– Нет, не должно так поступать,.. – говорил Ёсинобу. – Ведь сёгунат Токугава на краю гибели, в этом нет никакого сомнения. Думаю, жить ему осталось год, ну, от силы – два. И стать сейчас сёгуном – это все равно, что брать на себя смелость тушить пожар в пороховом погребе! Ну что я сейчас успею сделать, даже если стану сёгуном?! – К несчастью, Ёсинобу был хорошим прорицателем.

Хара это понимал. Для всех трезвомыслящих людей было очевидно, что сёгунат больше страной управлять не может. Императорский двор, напротив, после шестого года Каэй (1853 год) стал набирать все больший вес. Если до этого он играл чисто декоративную роль, то теперь приобрел право вето во многих государственных делах. О внешних связях и говорить нечего – здесь бакуфу уже не может принять ни одного самостоятельного решения. Возникло самое опасное для страны состояние – двоевластие…

Интересно, что британские дипломаты, которые внимательно наблюдали за развитием этой ситуации, применив европейские методы политического анализа к японской государственной системе, пришли к выводу, что верховная власть в стране формально принадлежит императору и его двору в Киото, а сёгуну она всего лишь вверена императором и, таким образом, неправомерна точка зрения французских дипломатов, которые считают, что именно сёгун – коронованный глава Японии.

Эти выводы, которые были опубликованы в газете для иностранцев, издававшейся в Иокогама, с радостью повторяли сторонники императора из кланов Сацума и Тёсю, добавляя от себя при этом, что «сёгун даже не глава всех даймё».

Сам Ёсинобу был очень хорошо подготовлен к пониманию европейских методов правового анализа.

«Действительно, – размышлял он, – и Тоётоми Хидэёси, и Токугава Иэясу не были главами всех даймё; они возглавляли не более, чем союзы феодалов, состоявшие из их непосредственных вассалов. Именно благодаря поддержке этих союзов они и оказались на вершине феодальной пирамиды: Тоётоми стал регентом-кампаку, а Иэясу – сёгуном. И пока они были в силе, все остальные знатные феодальные семейства признавали в них своего рода верховных властителей. Сегодня же, когда силы Токугава истощились, а контроль над другими кланами ослаб, стал очевиден подлинный характер их взаимоотношений. В конце концов, снова оказалось, что сёгун не более, чем лидер союза кланов.

Об этом же говорит и ход нынешней второй карательной экспедиции против Тёсю. Вот, например, клан Сацума полностью игнорирует приказ бакуфу о мобилизации и не дает ни единого солдата. Таким образом, рассуждая с юридической точки зрения, для сацумцев этот приказ – вовсе не приказ верховного правителя. А самое страшное в том, что клан Сацума не считает неповиновение этому приказу актом предательства! То есть они действительно считают сёгуна не более чем главой некоей группировки кланов.

Но даже вождю отдельной группы кланов нужно обладать определенной военной силой, – продолжал размышлять Ёсинобу. – Как-никак, именно это отличает лидера; только силой дом Токугава и удерживал в повиновении три сотни кланов. Все они, в конечном счете, гнутся только перед военной мощью. А сейчас, к несчастью, сил нет. Взять опять-таки ту же карательную экспедицию против Тёсю: армия сёгуната терпит жестокое поражение от одного-единственного «стороннего» клана с доходом всего в каких-то 370 тысяч коку! А траурные донесения с полей сражений все идут и идут… Судя по всему, скоро сёгун перестанет быть даже главой кланового союза».

Ёсинобу слишком хорошо понимал, что значит в такое время стать «великим полководцем, покорителем варваров»…

– Боюсь, что в истории я останусь только как мятежник, – сказал он как-то Хара Итиносин. Ёсинобу чувствовал, что сёгунат Токугава скоро падет. Но падет не естественным образом, как падает старое, пожившее дерево под порывом ветра. Это было бы нормально… Тогда бы он с удовольствием хотя бы на один день стал сёгуном для того, чтобы блеснуть в лучах славы династии Токугава. Но история учит, что власть никогда не падает, словно прогнившее дерево!

Ёсинобу вообще был присущ некий исторический подход к повседневным событиям. К тому же он родился в самурайском доме Мито, который дал Японии учение, проникнутое уважительным отношением к собственной истории, и это только укрепляло Ёсинобу в его выводах. Хотя взгляд на историю, который проповедовали в Мито, несколько противоречил рациональному складу ума Ёсинобу, но все же и его образ мыслей, и его понимание событий были в определенной степени основаны на своеобразном местном историзме.

А история учит, что одряхлевшая власть никогда не подходит к своему концу естественным путем. Откуда-то из-за горизонта вдруг появляются новые люди, которые втираются в доверие к императору, называют сторонников прежних порядков предателями, собирают по всей стране своих сторонников и обязательно развязывают войну. Согласившись стать сёгуном, Ёсинобу станет для них главной мишенью.

– Нет уж, пусть за это дело берется кто-нибудь другой! – заключил Ёсинобу.

Хара Итиносин, который очень ценил ум Ёсинобу, в знак согласия низко поклонился, не переставая, однако, размышлять о том, что Ёсинобу не так уж далек от того, чтобы согласиться стать сёгуном, и что он, несомненно, будет разочарован, если сёгуном станет кто-то другой (правда, подходящих кандидатов практически не было).

В действительности ни кто иной, как Хара сейчас тайно развернул бурную деятельность по выдвижению Ёсинобу в сёгуны и неоднократно беседовал об этом и с принцем Накагава, и с Сюнгаку. Удивительный человек был этот Хара: в Мито он слыл самым ярым сторонником «изгнания варваров», а, став помощником Ёсинобу, начал поддерживать открытие страны. Он долго убеждал Ёсинобу решительно расправиться в замке Цуруга провинции Этидзэн с самураем Такэда Коунсай и его соратниками (кстати говоря, бывшими своими товарищами) и его мнение оказалось решающим: их обезглавили. Наконец, в последнее время он вообще перестал следовать теории «почитания императора», считая ее принципы «более духовными, нежели политическими», и даже хвастливо заявлял: «Как бы не пыжились эти дворцовые щеголи, пока я жив – не позволю никому и пальцем тронуть бакуфу!»