Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Рассказ ее, внезапно открывший в Глаше давнего маленького друга, все еще звучал в ушах Ивлева. Расцвечивал по-новому, озарял не только далекое, казалось — невозвратимое, но и сегодняшнее! Словно незаметно, будто исподволь рождалось страстное желание сделать все, чтобы Глаша, эта прелестная девушка, и в нынешнюю смутную пору, среди всех потрясений, осталась его другом…
— Мне казалось, — негромко проговорил Ивлев, — что во мне все убито и никогда не оживет. Но вчера ночью, в Котляревском переулке, на одно мгновение почудилось, будто вы возвращаете меня… к весне…
Ивлев положил руки на Глашины плечи и, увидя ее лицо, озаренное внутренним светом, порывисто прижал ее к себе. Целуя ее, он чувствовал, что отныне нет ничего на свете дороже Глаши и синевы ее глаз…
Вдруг в мастерскую, не постучавшись, влетела Инна… Обожая брата и Глашу, давно желая видеть их полюбившими друг друга, но совершенно неготовая к тому, что может сейчас застигнуть их целующимися, она всплеснула руками… Они невольно отпрянули друг от друга. Инна, сдержав смешок, с разбегу остановилась у порога.
— Алексей, — сказала она, лукаво и снисходительно улыбаясь, — тебя к телефону.
Звонил Однойко.
— Алексей, — сказал он, — тебе известно, что полковник Ребдев еще десять дней тому назад пропил Выселки? Да, буквально пропил, в его штабном вагоне вино лилось рекой. Перепившийся штаб бездействовал, отряд спал. В станицу ворвался отряд Сорокина. Штабной поезд едва укатил. Вагоны были изрешечены очередями сорокинского пулемета. Только на разъезде Козырки удалось собрать остатки бегущих добровольцев. Покровский выехал к Ребдеву, но выправить положение не смог. Под нажимом Сорокина продолжали сдавать станицу за станицей. Сдали Кореновскую, Платнировскую, и сейчас в гостинице «Лондон» я был свидетелем следующего признания Покровского одному из офицеров: «Как, вы ночуете дома? Я уже неделю сплю по разным квартирам. Нас могут захватить врасплох!..» — Однойко сделал паузу. — Значит, если в город ворвутся большевики, то мы с тобой командующего и не сыщем. Недаром же атаман у дворца круглые сутки держит наготове для себя и жены коней под седлами и экипаж с чемоданами. Надо сегодня же тебе повидаться с генералом Эрдели! Через него нужно действовать на Филимонова и Покровского! Иначе Екатеринодар будет оставлен…
Медленно, с тяжелым сердцем Ивлев вернулся в мастерскую. Глаша задумчиво глядела в окно, чуть раздвинув тюль занавесок. Ивлев молча подошел к ней, взял за руку.
— Подождите, — вдруг сказала Глаша, — может статься, мы окажемся далеко друг от друга уже завтра…
На солнце набежала темная тучка. В мастерской стало сумрачно. За окнами зашумели ветви тополей. Над верхушками деревьев встревоженно закружились грачи.
После обеда вышли на улицу. Славным казался мир, сиявший мартовским солнцем. Широко голубело небо над городом. И хорошо было шагать по улице, залитой блеском мартовского солнечного дня.
Первая любовь! Не о ней ли сейчас пел ветер, овевавший разгоряченное лицо запахами оттаявшей земли? Сколько невзначай передумано о ней! И все-таки до сей поры она была почти неведома. И вдруг пришла и сделала голубой мартовский мир по- особенному светлым, по-весеннему обещающим.
Глаша спустилась с Ивлевым к Кубани, прошагала вдоль длинных дровяных складов, мимо узких окон, заделанных железными прутьями, оставшимися от старой екатеринодарской тюрьмы, затем — вдоль молчаливых служебных зданий речной пристани.
Постояли над Кубанью, поглядели на трубы кожевенных заводов, уже давно не дымившие. Наконец поднялись по улице Гоголя и направились к центру.
И прежде Глаша ценила прелесть прогулок по немощеным окраинным улицам. Но сегодня — в особенности: ведь рядом шагал Ивлев, и она все время могла видеть его — рыжеватую на солнце прядь волос, выбившуюся из-под фетровой шляпы, блеск его серых умных глаз, чуть щурившихся от лучистого солнца…
Вышли на Красную. Прошли всего один квартал. Но по тому, как суматошно скакали казаки к Екатерининскому скверу, как встревоженно перебрасывались отрывистыми вопросами офицеры при встрече друг с другом, Глаша поняла: в городе началось что-то не совсем обычное.
Солнце уже садилось, когда они пришли в городской сад и по крутой тропке взобрались на садовую горку, чуть-чуть позеленевшую с южной стороны.
С холма открывался широкий вид на мутную Кубань, слегка позолоченную косыми лучами заходившего солнца, на заречный лес, еще по-зимнему голый и насквозь просвечивающийся, на далекую городскую тюрьму, в стеклах окон которой из-за решеток поблескивали отсветы.
Сад своими дощатыми павильонами с наглухо закрытыми и заколоченными окнами, запертыми на большие замки дверьми наводил уныние…
Ивлев и Глаша немного постояли здесь молча и сошли с холма. Сели на скамью, стоявшую у подножия.
Весенние сумерки быстро синели. От земли потянуло прелью прошлогодней листвы. Лиловые тучки, расцвеченные последними желтыми отблесками закатного солнца, блаженно вытянулись в покойно-теплом небе. Ивлев обнял Глашу.
Вдруг до слуха докатились отдаленные орудийные удары. Алексей вздрогнул:
— Где-то идет бой!
— Ну и что ж?
— Но ведь это большевики нажимают. — Он устремил вдаль сосредоточенно-настороженный взгляд.
Глаша тоже прислушалась к далекому громыханию и сказала:
— А что, если завтра орудия загремят в самом Екатеринодаре?
Ивлев еще крепче привлек ее к себе.
Между потемневшими тучками, высоко над садом, робко замерцали первые вечерние звезды.
Глаша откинулась на спинку скамьи.
— Каким далеким казалось то время, когда я девочкой-гимназисткой собирала открытки киноартистов… Обожествляла Мозжухина, Максимова… Не сводила глаз в шестом классе гимназии с преподавателя словесности Ковалевского. А вот стоило сегодня поведать вам кое-что сокровенное из той поры, как едва не почувствовала себя опять девочкой-гимназисткой…
— Я очень, очень рад, что так случилось, — прошептал Ивлев, — иначе для меня целый клад остался бы за семью замками. Сейчас… О, если бы не таящийся в глубокой мгле грядущий день, я был бы самым счастливым человеком на свете. Но этот «грядущий день» может отнять все. И не только родной Екатеринодар, дом на Штабной, этот сад, эту скамью у садового холма, но и вас, Глаша, и все то, что мне открылось в вас… А так хочется хотя бы надышаться ароматом мартовской земли, всем тем, что окружает. Все это как сон. И я думаю, думаю: не сон ли то, что я сижу с вами?.. А может быть, я все еще одиноко шагаю по шпалам от Тимашевской к Медведовской?..
Глаша молчала.
— Да что я такое говорю? — встряхнулся Ивлев. — Ведь все это — и сад, и весенний вечер, и мирные тучки в небе, и вы, Глаша, — взаправду!! И вы, только вы можете принять мое сердце в свое! И нужно сделать все, чтобы вы стали на всю жизнь родной и единственной. И я должен верить, что все сегодняшнее — не минутный дар судьбы. Должен отогнать страх и опасения. И во что бы то ни стало удержать вас и то огромное счастье, что в вас… в вас одной! — Ивлев крепко прижал Глашу к своей груди…
А Глаша? Ее ничто не пугало. Она верила: Ивлев будет с ней и завтра, и послезавтра. Глядя на деревья, на темный холм, на мерцающие над ними звезды, она коснулась горячей щекой щеки Ивлева:
— Пусть бухают пушки… Их удары только прочнее сближают меня с тобою. «День грядущий» ничего не отнимет ни у тебя, ни у меня. Он будет нашим. Поверь, я не слабый, наивный подросток, какой была прежде. Когда понадобится тебе, мои силы станут твоими. Я не слепо гляжу в наш грядущий день. И он не должен оторвать тебя от первейшего дела твоей жизни!
Глаша, нечаянно перейдя на «ты», горячими руками обвила шею Ивлева. Он перестал слышать орудийные раскаты. Страх перед грядущим уступил желанию ответить порывистому Глашиному сердцу, и он самозабвенно стал целовать ее, как, казалось, не целовал еще никого…
Домой Ивлев пришел часу в одиннадцатом, совершенно опьяненный всем тем, что у него было с Глашей.
