Смерть Аттилы - Холланд Сесилия (е книги .txt) 📗
На рассвете всадники все еще ездили вокруг костра на равнине. Дитрик слышал их песни, пока ехал к деревне гепидов. Когда он проснулся на рассвете и стоял в сером холодном воздухе, натягивая одежду, слушая песни, у него были крепко стиснуты зубы. Юноша подошел к окну и отворил его. Он ничего не мог видеть, если даже далеко наружу высунуть голову. Ничего, кроме крыш соседних домов. Но он знал, что там они делали.
Все уже были готовы. Дитрик последним спустился вниз. В комнате рабы готовили завтрак. Дитрик накинул плащ — в конце лета холод не проходил все утро. Мимо столпившихся рядом с отцом людей он прошел к огню. Раб подал ему чашу бульона и хлеб. Ардарик продолжал есть. Он увидел сына и показал в направлении гуннов:
— Ну, что ты теперь о них думаешь? Орут и воют, как дикие звери. Такие обычаи не подобают для великого человека, каким был каган! Так вот!
Дитрик сел и начал жевать хлеб.
— Они все пьяны или сошли с ума, — добавил кто-то.
— Дитрик все вам может рассказать о них, — хитро заметил Ардарик. Он быстро ел и вытирал руки о ляжки. Он откинулся назад и поставил руки на широко раскинутые ляжки.
— Дитрик, что они пьют?
— Кровь детей германцев!
Дитрик захохотал, но все вокруг него вздрогнули и с ужасом посмотрели на Дитрика. Ардарик поставил свою чашу на пол и позвал собак, чтобы те вылизали ее до блеска. Собаки грызлись и шумели миской у его ног.
Ардарик сказал:
— Нам нужно ехать. Вчера я разговаривал со старейшинами и нашими священниками. Сегодня мы должны все собрать и ночью уехать отсюда. Но это — тайна! Только богу известно, что они сделают, если узнают о наших планах.
Дитрик стоял, как после удара молнией, молча уставившись на отца. Все остальные выражали облегчение и согласие с планом Ардарика. Дитрик посмотрел на чашу с бульоном, которую он держал на коленях. Он понимал, что больше никогда не увидит Такса.
— Откуда он явился? — спросил Монидяк, присаживаясь слева от Такса. Он покачал головой. Такс столько выпил, что никак не мог сфокусировать взгляд. Он видел монаха в центре юрты только в виде тени, которая загораживала ему свет. Везде пахло Белым Братом. У Такса забурчало в животе, и он чуть не начал блевать. Юммейк сидела рядом и пела низким красивым голосом.
Такс почувствовал, как он ее любит, даже если она — жена Яя. Было трудно дышать плотным теплым воздухом в юрте. Кругом полыхали оранжевые отсветы огня.
Монидяк смотрел на монаха. Его руки поднимались и опускались, как крылья журавля в такт с пением, которое звучало где-то рядом. Монидяк толкнул локтем Такса и сказал:
— Это тот самый монах, которого каган вышвырнул с пира, когда здесь были римляне. Он — шаман христиан. Что он говорит?
— Что?
— Что он говорит?
Такс прислушался, пытаясь что-то понять, поднял кувшин ко рту и отхлебнул из него. В вино был добавлен отвар Белого Брата. Желудок сжался от прикосновения маслянистой жидкости. Он постепенно понял, что именно монах пел странную песню на латыни и размахивал руками. Ему захотелось увидеть его лицо. Трудно понимать слова, если ты не можешь видеть лица говорящего. Но Такс различал только мазки красного, золотого и коричневого, которые двигались и переливались в такт движениям монаха и его пению.
— Что-то насчет души и духов, — объяснил Такс Монидяку. — О Прародителе христиан и насчет Христа.
Он снова поднял кувшин, не удержал его и облил всего себя вином. Монидяк не сводил глаз с монаха.
— Может, это тот самый монах, который сглазил нашего кагана? За то, что тот выбросил его на дождь!
Такс осторожно поставил кувшин на пол и смотрел, как тот стал кругами вращаться по полу. Юммейк встала, спокойно подняла кувшин и унесла его подальше.
Такс сказал:
— Шаманы сказали, что не было никакого колдовства и сглаза.
Он закрыл глаза, но стало еще хуже, под ним поднимался и опускался пол, и опять забурлило в животе. Он открыл глаза.
— Это они так говорят, — заметил Монидяк. — Но как может человек умереть подобным образом, если только не из-за колдовства.
— Что?
Монидяк затряс головой.
— Я поговорю с тобой утром.
Он подобрал под себя ноги и начал хлопать в такт пению монаха.
Юммейк, улыбаясь, вернулась назад и села. Она принесла с собой еще один кувшин.
— Он — полон.
В таинственной теплой темноте ее глаза были прекрасны и холодны. Такс безмолвно смотрел в них. Юммейк опустила глаза вниз, потом вообще отвела взгляд. Она покачала головой, запрещая Таксу так смотреть на нее. Она — жена Яя… Такс поднял кувшин и, поддерживая его другой рукой, начал пить. Темнота вокруг него стала более плотной, иногда он начинал понимать слова монаха, но это были слова без всякого смысла. Монах снова и снова повторял латинское слово, означавшее нарушение табу, но это было нечто иное. Табу не имели смысла. Они не приходили от предков человека или из-за его образа жизни. Еще несколько человек стали, как Монидяк, хлопать в ладоши, и громкие звуки оглушали Такса. Монах сказал слово, означавшее очищение человека, нарушившего табу. Такс начал дрожать. Ему стало стыдно, что он напился, когда каган лежит снаружи мертвый. Он попытался подняться и ползком добраться к двери.
Снаружи было тепло, воздух был чистым и пряным. Рядом с юртой Яя женщина причитала по мертвым — вялая мелодия иногда срывалась на крик. По всей стоянке раздавались причитания, а издали доносились крики и пение всадников, продолжавших скакать вокруг костра.
Такс отошел немного дальше, и его вырвало. Некоторое время он стоял на четвереньках, свесив голову вниз. Ему было стыдно и грустно. Он с трудом выпрямился.
Но ему стало получше. Такс видел между хибарок стоянки равнину и погребальный костер на ней. На равнине горели костры, а в темноте, вокруг огромного погребального пламени, носились лошади с всадниками. Теплый ветерок ласкал кожу Такса. Ему хотелось присоединиться к обряду, и Такс начал искать свою черную лошадку. Он думал о том, как каган учил и вел их вперед, и заботился о них, и в груди начали подниматься рыдания от потери и горя. Такс отправился к загородке для лошадей и остановился там, пытаясь немного прийти в себя.
— Такс?
Он свистнул лошадке.
— Такс, — Яя, спотыкаясь, брел к нему. Он обнял его за плечи. — Куда ты отправляешься? Идем внутрь, выпей со мной.
Что-то энергично расталкивало остальных лошадей, потом появилась черная лошадка. Такс схватил ее за гриву. Яя продолжал его удерживать.
— Пойдем выпьем, маленький лягушонок. Пошли! Ты обладаешь магией и можешь удрать от врагов, а у нас с тобой одинаковые враги, и разве я не брат Марага?
Такс прислонился к Яя.
— Яя, друг мой. Я люблю Юммейк. Ты должен о ней заботиться!
— Конечно, — хихикал Яя. Лошадка подошла к ним. Она пролезла под загородкой и отшатнулась от вони вина. Такс наклонился вперед и обнял лошадку за шею. Яя пошел за ним и вытянул вперед руку. Лошадка отвела уши назад, начала фыркать и напрягла передние ноги.
— Я поеду справлять траур по кагану, — Такс прижимался лицом к гриве лошадки.
Яя подошел к нему ближе. Лошадка резко рванулась назад, тащя за собой Такса. Такс почувствовал запах крови и понял, что лошадка волновалась из-за этого. Руки и грудь Яя, и его волосы — все было покрыто кровью. Она была еще свежая и блестела в свете огня от соседней юрты.
— Есть и другие пути оплакивать кагана, — заметил Яя.
— Что случилось?
Яя широко расставил руки и чуть не упал.
— Они даже не сопротивлялись и были похожи на рыб в запруде. Тебе просто нужно немного поработать ножичком!
Такс взобрался на лошадку. Он не понял, что ему сказал Яя.
— Я еду оплакивать кагана.
— Всего несколько германцев, — Яя, спотыкаясь, отправился мимо хибарок.
Такс глядел ему вслед. Яя подошел к своей двери, открыл ее, и наружу вырвался свет и шум. Такс движением ног развернул лошадку и поехал по поселку между юрт и кибиток. Он нашел кибитку, где висела, охлаждаясь, шкура с водой. Такс напился и тщательно вымыл руки. Отсюда он не видел равнину и костры на ней. Вокруг царил серебристый полумрак, и юрты стояли, как ульи. Причитания женщин были похожи на шум пчел. На руках у него блестела вода. Он вспомнил, как отливала блеском кровь на руках и волосах Яя, и ему вдруг стало страшно. Он оглянулся и поскакал, чтобы быстрее добраться до костра и скачущих вокруг всадников.
