Тилль - Кельман Даниэль (читать бесплатно полные книги TXT, FB2) 📗
Лиз развернула письмо. Оно был измято и испачкано, черные буквы расплывались. Но почерк она узнала с первого взгляда.
На мгновение, когда она уже охватила письмо взглядом и частью сознания, но еще не всем сознанием целиком, ей захотелось разорвать его и забыть, что когда-то держала его в руках. Но это, разумеется, было невозможно. Она собрала все силы, стиснула кулаки и стала читать.
Густав Адольф не имел права заставлять его ждать. Не только потому, что это нарушало все приличия. Нет, он буквально не имел такого права. Нельзя решать по своему усмотрению, как вести себя с другими персонами королевского звания, на этот счет имелись строгие правила. Корона Святого Вацлава была старше шведской короны, Богемия была старше и богаче Швеции, а значит, повелитель Богемии превосходил рангом шведского короля — и это не говоря о том, что как курфюрст он был равен королю, на этот счет пфальцские придворные юристы в свое время составили грамоту, это было доказано. Да, он находился под опалой, но ведь это была опала императора, которому шведский король объявил войну, а кроме того, Протестантская уния не признавала отозванное курфюршество; таким образом, шведский король обязан был вести себя с ним как с курфюрстом, что означало как минимум равное положение, а по древности рода пфальцская династия далеко превосходила династию Ваза. Как на дело ни взгляни, Густаву Адольфу никак не подобало заставлять его ждать.
У короля болела голова. Ему было трудно дышать. Он не был готов к запаху лагеря. Он понимал, что, когда тысячи и тысячи солдат с обозами разбивают бивак, чистоты ожидать не приходится; он помнил запах собственных войск, которыми командовал в Праге, пока они не исчезли, не испарились, не скрылись под землей, — но там все же не пахло так, как здесь, такого он себе не представлял. Когда они приближались, он почувствовал запах до того, как увидел лагерь, — над опустевшим ландшафтом веяло чем-то резким и едким.
— Ну и вонь, — сказал король.
— Просто ужас, — отозвался шут. — Ужас, ужас, ужас. Пора бы тебе помыться, Зимний король.
Повар и четверо солдат, которых с неохотой, но выделили все же Генеральные штаты Голландии для защиты, захохотали, и король на мгновение усомнился, дозволительно ли такое поведение, но именно для этого короли ведь и держали шутов, так уж было положено. Весь мир выказывал тебе почтение, и только шут мог говорить что угодно.
— Королю пора бы помыться, — повторил повар.
— Ноги помыть! — подхватил один из солдат.
Король взглянул на графа Худеница в соседнем седле, и так как лицо графа оставалось недвижимым, то и сам он мог сделать вид, что ничего не слышал.
— И за ушами, — добавил другой солдат, и снова захохотали все, кроме графа и шута.
Король не знал, как быть. Следовало бы ударить нахала, но он плохо себя чувствовал, кашель все не проходил — и потом, что, если тот вздумает дать сдачи? Солдаты ведь подчинялись Генеральным штатам, а не ему… Но, с другой стороны, не мог же он допустить, чтобы его оскорбляли, не будучи его шутами.
А потом их глазам с вершины холма открылся лагерь, и король вмиг забыл о своем возмущении, а солдаты — о том, чтобы над ним насмехаться. Лагерь простирался внизу, как зыбкий белый город: город, чьи дома колыхались и подрагивали на ветру, покачивались и трепетали. Не сразу можно было понять, что город состоит из палаток.
Чем ближе, тем сильнее запах бил в ноздри. От него кололо в глазах и жгло в груди, а если держать перед лицом платок, то он пробирался и через платок. Король зажмурился, его мутило. Он попытался дышать мельче, но от запаха было не спастись, и его замутило еще сильнее. Он заметил, что и графу Худеницу было нехорошо, и даже солдаты прижимали ладони к лицу. Повар был бледен как смерть. Шут и тот выглядел не так задиристо, как раньше.
Земля была разрыта, лошади проваливались, будто пробирались через болото. Нечистоты темно-коричневыми кучами громоздились вдоль дороги, и король пытался внушить себе, что это не то, что он думает, но знал, именно это оно и было — кал сотен тысяч людей.
Но зловоние шло не только от него. Пахло ранами и язвами, пахло потом и всеми болезнями, которые только знало человечество. Король моргнул. Ему показалось, что он видит запах — ядовитое желтое сгущение воздуха.
— Куда?
Дюжина кирасиров преградила им проход: высокие, спокойные солдаты в шлемах и броне, какой король не видел с тех самых дней в Праге. Король посмотрел на графа Худеница. Граф Худениц посмотрел на солдат. Солдаты посмотрели на короля. Кто-то должен был заговорить, должен был объявить о его прибытии.
— Его величество король Богемии, его светлость курфюрст пфальцский, — произнес король после долгой паузы сам, — направляется к вашему повелителю.
— Где его величество король Богемии? — спросил один из кирасиров. Он говорил на саксонском диалекте, и король вспомнил, что на шведской стороне воевало мало шведов — да и в датском войске почти не было датчан, и в Праге у ворот в свое время стояла только пара сотен чехов.
— Здесь, — сказал король.
Кирасир поглядел на него с ухмылкой.
— Это я. Его величество — это я.
Другие кирасиры тоже ухмылялись.
— Что вас забавляет? — спросил король. — Мы располагаем охранной грамотой, приглашением короля Швеции. Немедленно ведите меня к нему.
— Ладно, ладно, — сказал кирасир.
— Я не потерплю неуважения, — сказал кораль.
— Ну-ну, не волнуйся, — сказал кирасир, — пойдем, величество.
И он повел их через внешние круги лагеря во внутренние; с каждым шагом зловоние, казалось бы, уже предельно отвратительное, делалось еще тошнотворнее. Они добрались до фургонов обоза: оглобли торчали вверх, больные лошади валялись на земле, дети играли в грязи, женщины кормили грудью младенцев и стирали одежду в лоханях с коричневой водой. Среди них были и продажные девки, и жены наемных солдат. У кого была семья, тот брал ее с собой на войну, куда бы ей иначе деться?
Тут король увидел страшное. Сперва он глядел и не понимал, картина не поддавалась пониманию, но, если не отводить взгляда, увиденное складывалось в понятое. Он быстро отвернулся. Граф Худениц рядом с ним застонал.
Это были мертвые дети. Вряд ли кто-то был старше пяти, большинство младше года. Они лежали бледной кучей с пятнами светлых, карих и рыжих волос, а если присмотреться, у некоторых были открыты глаза; детей было сорок или больше, и воздух был темен от мух. Когда они проехали мимо, король почувствовал желание обернуться, он ни за что не хотел снова увидеть это и в то же время хотел; он удержался и не обернулся.
Они добрались до глубины лагеря, до солдат. Всюду стояли палатки, мужчины сидели у огня, жарили мясо, играли в карты, спали на полу, пили. Здесь все было почти обыкновенно, если бы не больные: больные в грязи, больные в сене, больные на фургонах — не только раненые, а люди с язвами по всеми телу, люди с бубонами на лице, люди со слезящимися глазами и слюнявыми ртами; многие лежали, неподвижно свернувшись, и неясно было, они уже умерли или еще только умирали.
Вонь стала совершенно невыносима. Король и его сопровождающие давно уже не отнимали рук от лица, они пытались не дышать, а когда вдохнуть все же становилось необходимо, хватали ртом воздух перед самыми ладонями. Короля снова мутило, он сдерживался изо всех сил, но становилось только хуже, и тогда он свесился с лошади вбок, и его вырвало. Тут же это случилось и с графом Худеницем, и с поваром, и с одним из голландских солдат.
— Все? — спросил кирасир.
— К королю обращаются «ваше величество», — сказал шут.
— Ваше величество, — сказал кирасир.
— Он все, — ответил шут.
Они отправились дальше. Король закрыл глаза, и это немного помогло, запах чуть ослабевал, если ничего не видеть. Но только чуть. Он услышал, как кто-то что-то сказал, что-то воскликнул, потом смех со всех сторон, но ему это было неважно, пусть над ним смеются. Только бы не чувствовать больше этого зловония.
