Юрьевская прорубь - Вронский Юрий Петрович (мир книг TXT) 📗
Много ещё чудесного рассказывал Николка о далёком Индийском царстве, а закончил свой рассказ так:
— И нету в той земле ни татя, ни разбойника, ни завистлива человека, потому что та земля полна всякого богатства!
Мартин долго молчал, размышляя о прекрасной далёкой Индии, наконец спросил:
— Откуда про эту землю известно? Там разве бывал кто?
— А как же! — с жаром отозвался Николка. — Конечно, бывали люди — вот хоть греческий купец Козьма Индикоплов! Ему и прозвище такое дали — Индикоплов, потому что он в Индию плавал!
— А ты откуда про всё это знаешь?
— Да я же к батюшке отцу Исидору хожу учиться грамоте! Это наш священник. Он нам, ученикам, всё рассказывает, про что в книгах написано. Книг у него — видимо-невидимо!
Мартин с содроганием вспомнил невыученный псалом и возможные розги, но постарался отогнать от себя неприятные мысли.
— Неужто на свете есть такие чудесные книги?
— А как же! — отозвался Николка. — Этот Козьма Индикоплов всю землю объехал и всё, что видел, в книге описал.
Эх, мне бы корабль, отправился бы и я в те земли! И тебя бы с собой взял. Ты бы поплыл со мной?
Мартин благодарно кивнул, и Николка продолжал мечтать:
— И захватили бы мы с собой моих голубей, моих сизых гонцов. И как приплыли в какую землю — сейчас голубя с вестью домой! Так, мол, и так. Приплыли в землю, где люди с собачьими головами. Мартин стал дразнить их, и один тамошний земец укусил его за ногу!..
Мартин, вздохнув, сказал:
— Да… Только где взять корабль?
Время от времени со стороны города доносился глухой отдалённый грохот, как будто где-то сбрасывали с телеги пустые бочки.
Вдруг по недвижной, точно уснувшей поверхности реки прошла полоса ряби, и зашумела, низко пригибаясь к земле, прибрежная трава. На мальчиков пахнуло сыростью и холодом, как из погреба.
— Смотри, какая туча! — закричал Мартин.
Из-за города быстро надвигалась иссиня-чёрная туча. Серая городская стена теперь казалась белой. Тучу расколола молния, и было похоже на трещину в печи, сквозь которую виден огонь. Через мгновение послышался треск, словно разодрали полотно.
Мальчики вскочили и натянули рубахи. У Мартина были ещё башмаки, но он не стал обуваться, а схватил их, и оба что есть духу помчались к дороге.
Налетел порыв ветра, и на дороге возник белый крутящийся столб пыли. Он понёсся им навстречу, но за несколько шагов до них вдруг рассыпался, будто его и не было.
Упали в пыль первые капли, и то тут, то там на дороге начали появляться маленькие дымки, словно в пыль падали не дождинки, а капли расплавленного свинца. Послышался легкий шелест, он стал нарастать и скоро перешел в сплошной шум. На мальчиков обрушился ливень.
То и дело вспыхивали молнии и почти одновременно раздавался оглушительный треск, от которого всё сжималось в груди и животе.
Мальчики добежали до Русской башни и укрылись под сводом ворот. И вовремя, потому что начался град. Полчища крупных градин скакали по дороге как бесноватые, и через несколько мгновений дорога стала белой. Некоторые градины залетали в проём ворот, прыгали здесь по сухой земле и, уже совершенно неопасные, подкатывались к ногам.
Николке и Мартину оставалось только радоваться, глядя из укрытия на неистовство стихии. Время от времени они что-нибудь отрывисто кричали, и каменный свод отзывался их же голосами. Они всегда так делали, проходя через городские ворота.
Но мальчики были мокрые, а по проёму гулял сквозной ветер. Скоро им стало холодно, и они, не дожидаясь, когда кончится дождь, едва только перестал сыпать град, припустились к Николкиному дому, благо он был недалеко.
Глава четвёртая. ТРИФОН АРИСТОВ
Убранство в доме Платоновых было самое простое, чтобы не сказать бедное: стол под образами, лавки, кованый сундук, возле печи ещё один стол, небольшой, для готовки, а над ним полка с глиняной, деревянной и начищенной медной посудой. Ничто в доме не напоминало, что его хозяин создаёт для храмов Божьих и для жилищ знатных людей великолепные дорогие украшения из серебра и золота.
У Платоновых был гость — старинный приятель Варфоломея, псковской купец Трифон Аристов. Варфоломей и Трифон сидели за столом. Возле них на лавке стоял бочонок с пивом, из которого они время от времени черпали деревянными ковшами.
В другом углу избы Николкина мать чинила рубаху. На полу перед большим комком воска, не обращая ни на кого внимания, сидел Саввушка, трехлетний Николкин брат. Он был поглощён своим любимым делом — лепил из воска собак, лошадок, голубей и кошек.
Николка с Мартином забрались на печь и лежали там, высунув головы из-под занавески. Они быстро согрелись, потому что печь в доме Платоновых никогда не остывала — ведь здесь не было особого очага для готовки, как в доме Мартина, — и теперь с замиранием сердца слушали захватывающий рассказ купца Трифона.
По Трифону было заметно, что он уже давно начал утолять жажду: у него было красное, лоснящееся лицо и немного осоловелый взгляд. Меж тем он продолжал рассказывать:
— Ну, думаем, пришёл наш последний час. Бросили мы вёсла, повалились на дно, лежим, Богу молимся — всяк по-своему. А ветер в снастях стонет-завывает, сердце рвёт, будто мы уже покойники. Посудина моя скрипит, того и гляди развалится. С каждой новой волной думаю: теперь конец. А сам уж по горло в воде и — веришь, Варфоломей? — плачу. Да, лежу и, как дитя, плачу…
Трифон зачерпнул из бочонка и выпил. Это был плечистый мужчина с кудрявой чёрной бородой. На нём была чистая белая рубаха с черно-золотой вышивкой у ворота, схваченная в стане жгутом, тоже из чёрной и золотой пряжи.
Николка попытался представить себе Трифона плачущим и не смог. Мальчик кривил лицо, думал о жалостном, сам чуть не расплакался, но лицо Трифона в его воображении оставалось медно-красным, лоснящимся и сонным от хмеля.
А Трифон продолжал свой рассказ:
— — Да… Лежу и плачу. Вспомнил обиды, какие причинил жене своей безответной, безропотной… Вспомнил малых своих детушек — тоже и перед ними я оказался небезгрешен! Вспомнил, кого когда обманул-обвесил. Кого словом неласковым ушиб, кого — кулаком, а кого — кистенём. Да… Много в жизни было всякого, Варфоломей! Больше, конечно, кулаком. Вот этим!
И он поднял крепко стиснутый пудовый кулак и поднёс его близко к глазам, отчего глаза его немного скосились к носу и лицо приняло как бы недоумевающее выражение. Разжав пальцы и бессильно уронив ладонь на стол, он продолжал:
— Всех вспомнил. И помолился я в сердце своём: Никола-угодник, смилуйся! Как же мне умирать, не заслужив перед людьми великие вины свои? С какими глазами предстану я Спасителю нашему и Матери Его Пречистой, Заступнице нашей? Да… А сам плачу. Вдруг меня словно кто толкнул и посветлело будто. Поднял я голову и — веришь, Варфоломей? — вижу: идёт к нашему судну Никола-угодник. Да… Совсем как на иконе. Волосы и бородка курчавая белеют, что пена морская. Облачения не подбирает — не боится, верно, полы замочить. Идёт себе по волнам, как по горочкам. Да…
Слушатели затаили дыхание, В это время избу потряс сильный удар грома. Все перекрестились. Трифон сказал:
— Вот и Илья-пророк подтверждает, что всё так и было! Ведь сам себе не верю порой, Варфоломей! Да… Ступил он на корму, весь светлый, словно серебряный. Гляжу: а полы-то и правда не замочил! И говорит он мне: «Трифон! Что это вы вёсла побросали и лежите вповалку, как кули с солью?» А я отвечаю: «Отчаялись мы, Никола-угодник, настал, дескать, наш последний час — вот, лежим, Богу молимся!» А он мне и говорит: «Ну-ка, говорит, беритесь за вёсла! Кто сам себе помогает, тому и Бог помогает! А молиться за вас буду я». Ну, мне, сам понимаешь, повторять не надо. Он молиться начал, а я кричу работникам: «А ну, ребята, навались!» И сам первый схватился за весло. Их тоже уговаривать не надо. Встрепенулись мои молодцы, навалились! Тут вроде и буря помаленьку стихать стала, и вой в снастях уже не такой заупокойный. Глядь — а на корме никого нет! Посмотрел на нос — тоже нет!
