Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады - Рубашкин Александр (читать книги полностью .TXT) 📗
И сейчас поражает разнообразие форм вещания блокадного радио: многосерийные инсценировки и отдельные сцены, целостный спектакль и композиция. Пользуясь фондами механической записи, давали отрывки из спектаклей в исполнении Качалова, Москвина, Тарасовой, Книппер-Чеховой, Юреневой. Так, по радио звучали «Анна Каренина», «Горе от ума», «Отелло», «Горячее сердце», «Много шума из ничего». Все эти передачи еще заглушались разрывами снарядов, но литература, музыка, театр, взятые на вооружение, помогали вынести тяготы блокады. Ленинградцы в 1943 году жили несытой, опасной, но уже полнокровной духовной жизнью. Они с гордостью носили врученные им летом и осенью медали со шпилем Адмиралтейства. Вместе с другими защитниками города их получили работники Дома радио.
ГОРЬКАЯ ПРАВДА
«Хождение по мукам». «О роли тов. Бабушкина».
16 апреля 1943 года. «Со слезами на глазах».
Еще об Ольге Берггольц.
Книга эта выходила трудно и долго – около четырех лет. Она прошла через пять (!) рецензий. Три из них написали партийные работники, разделявшие мнение издателей: слишком много о литераторах, журналистах, об искусстве; мало – о партийном руководстве и материалах политвещания. Автор книги как мог сопротивлялся, доказывая, что во время войны и симоновское «Жди меня», и музыка становились «политвещанием». Все же без потерь не обошлось. Третья (или четвертая) внутренняя рецензия была написана В. Тишуниным, на тот момент «старшим научным сотрудником Института истории партии», который был в шестидесятые «руководителем ленинградского радио, потом телевидения». Рецензенту не понравилось, как автор пишет о некоторых героях, а мне даже показалось, что и они сами.
Именно после получения этой рецензии директор издательства Б. А. Станчиц для усиления «политической составляющей» книжки предложил мне… соавтора. Оставалось лишь догадываться, кто он. Я вежливо, но твердо отказался, ссылаясь на условия договора, мною никак не нарушенного. Главные претензии касались оценки деятельности ряда работников блокадного радио, прежде всего Якова Бабушкина. Строгий рецензент выражал недовольство: недостаточно освещено в книге руководство Радиокомитетом со стороны обкома КПСС. «На этом фоне, – говорилось в рецензии, – нужно ли так подчеркивать роль тов. Бабушкина в руководстве редакциями?» Рецензент не мог не слышать о художественном руководителе блокадного радио. В 60 – нулевые еще работали в радийном Доме бывшие блокадники. Думаю, и о трагической судьбе Я. Бабушкина он был наслышан. Но…
Я почему-то уверен, что сказал о своем герое недостаточно, не воздал ему должного, почти не коснулся того горького, что омрачало жизнь искренних, преданных Родине граждан. Теперь, с запозданием, это делаю, тем более что появились новые важные свидетельства. Привожу отрывок из письма Фрица Фукса журналисту Евгению Биневичу: «Когда я узнал, что Яша ушел из Радиокомитета на фронт и там в первый день был убит, я просто заплакал. Потерял одного из самых хороших друзей… И причина увольнения: он был евреем. Я в это долгое время не мог поверить. Моя просьба: можете ли вы мне сообщить правду о смерти Яши Бабушкина? И были ли виновники этой смерти наказаны как следует?» 43 Наивный Фриц Фукс! Он не захотел понять, что это была расправа.
Примерно такие же вопросы задавала мне в одном из писем сестра Я. Бабушкина, жившая в Симферополе: «Не знаете ли Вы, почему Яша, больной дистрофик, любящий свою работу, ушел из Радиокомитета?» Что я мог ответить на этот вопрос? Что 16 апреля 1943 года машинистка Радиокомитета плакала, печатая приказ об увольнении Я. Бабушкина (одновременно уволили главного редактора политвещания Арона Пази, корреспондентку С. Альтзицер, редактора В. Гурвича и еще ряд сотрудников). Я. Бабушкин в одночасье оказался без работы, без карточек, без «брони». Его просто выбросили на улицу. Не только за «пятый пункт», но и за самостоятельность мышления, внутреннюю независимость.
После одной из публикаций М. Ф. Берггольц («Апрель», вып. четвертый, 1991) стала очевидной еще одна причина столь жесткого отношения власти к Я. Бабушкину. Оказывается, секретарь ГК ВКП(б) Н. Д. Шумилов запретил выступление О. Берггольц с чтением поэмы «Февральский дневник». Вопреки «указанию» Я. Бабушкин и В. Ходоренко взяли это на себя, и поэтесса выступила. Такое не прощалось.
В 1941-м Бабушкин рвался на фронт. Его не отпустили. И в 1942-м он мог сгореть в этой топке войны. Но весной 1943-го расправились с талантливым, деятельным человеком. А. Пази, снимая с работы, объяснили, что его должность следует отдать человеку «коренной национальности». Все же ему предоставили место в издательстве. А Бабушкин, после недолгой работы на заводе, был уже в конце июня мобилизован. Потом сам попросил отправить на передовую.
Свою книгу, отразившую часть работы на радио, О. Берггольц выпустила своевременно (1946), пока это еще было возможно 44. Вот что двигало ее пером: «Я посвятила свою книжку „Говорит Ленинград“ прекрасной памяти работника Радиокомитета Якова Бабушкина, погибшего под Нарвой… памяти работников Радиокомитета Николая Верховского, Всеволода Римского-Корсакова, Леши Мартынова, умерших от голода…» Как видно, место Я. Бабушкина подчеркнуто выделено. Без него нет блокадного радио, как нет его без Берггольц (повторю ее слова: «Один оркестр чего стоил»). В письме другу юности Г. М. Фридлендеру, будущему академику, уже из «учебки», незадолго до гибели, Я. Бабушкин писал: «Я горд сознанием того, что в обширной истории страшных лет нашего народа не смогут быть обойдены и плоды малой, но моей личной работы».
Чтобы так произошло, я возвращаюсь на этих страницах к трагедии одного из самых талантливых лидеров блокадного радио. Акция апреля 1943-го была началом выдавливания «инородцев» из многих сфер деятельности, особенно идеологической. Все это была линия высшего партийного руководства. Летом 1943 года в Москве сняли со своего поста главного (ответственного) редактора «Красной звезды» генерала Д. Ортенберга. В Ленинграде увольняли директоров заводов. Думали ли А. Кузнецов и П. Попков, что после победы городу предстоят такие удары (постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», «ленинградское дело», борьба с космополитами), которые их самих уничтожат?.. Летом 1945 года в Ленинграде Ольга Берггольц встретилась со знаменитым в годы войны публицистом, писателем Ильей Эренбургом. Она спросила: не повторится ли 1937 год. Эренбург ответил, что нет, но Берггольц сказала:
«А голос у вас неуверенный».
В конце сороковых начались на радио новые увольнения. Неудовольствия властей не сводились к «пятому пункту», хотя совпадение по времени антисемитской кампании и «ленинградского дела» оказалось знаковым. Теперь опальными стали Моисей Блюмберг, Лазарь Маграчев, Любовь Спектор, Давид Беккер. Последним, уже в марте 1953 (!) года изгнали Михаила Меланеда: он не вовремя, в часы всенародного горя, закашлялся в эфир. Больше его голоса (и кашля) там не слышали. Даже известность, публичность становилась опасной, тем более когда пожелание провести передачу исходило от ставших опальными партийных деятелей.
Был забыт военный подвиг В. Ходоренко – ордена за блокаду получили другие. Ольга Берггольц ушла в поэзию, ни по какому из «дел» не проходила, но ее объявили «плакальщицей», осуждали за теорию «самовыражения». Может быть, потому, что не скрывала своего почтения к ославленной, исключенной из Союза писателей Анне Ахматовой 45. Но не исключено – помнили: Берггольц была из репрессированных… Во всяком случае, ее блокадная поэзия, лучшие поэмы (особенно «Твой путь») никак не были поощрены. Сталинскую премию (1951) дали, как бы в утешение, за весьма среднюю поэму «Первороссийск», отмечая прежде всего революционную тему. О трагическом, тяжком блокадном времени она говорила: «Такою мы свободою дышали, что внуки позавидовали б нам». К концу сталинского правления чувствовала себя по-другому. Усиливалась болезнь, которая подтачивала здоровье, ограничивала творческий порыв. Прежней связи с читателем-слушателем не было.
