Казанова - Кестен Герман (книги онлайн полные .TXT) 📗
Какое тщеславие! Чтобы не быть принятым за грязнулю, он бросает жизнь на кон и выдает тайну своей жизни и смерти.
Когда графа Фенароли через восемь дней освободили, они поклялись в вечной дружбе. На следующий день Лоренцо произвел расчет. Казанова получил четыре цехина, которые подарил жене Лоренцо. 23 августа он увидел свою работу оконченной и назначил побег на день святого Августина, на 27, потому что в этот день собирался большой совет и в «буссоле», в комнате, рядом с которой он должен был прокрасться, чтобы спастись, не оставалось никого.
Но днем 25 случилось нечто ужасное. Через сорок лет он дрожал от одной мысли об этом. Он услышал шум задвижки, у него началось столь сильное сердцебиение, что он подумал, что умирает. Он упал на стул. Лоренцо сказал через глазок: «Поздравляю! Хорошая новость!»
Он подумал, что освобожден, и уже боялся, что находка дыры в полу вернет его назад. Лоренцо вошел и приказал идти за ним.
«Подождите, пока я оденусь.»
«Не надо! Вы только перейдете из этой гнусной камеры в другую, где через два окна будете видеть пол-Венеции и сможете ходить в полный рост».
Он чувствовал, что близок к обмороку: «Дайте мне уксусу и скажите секретарю, что я благодарю трибунал за милость, но хочу остаться в моей камере».
«Вы с ума сошли? Вас переводят из ада в рай, а вы отказываетесь? Марш вперед! Я помогу перенести вещи и книги». Он почувствовал себя легче, когда Лоренцо приказал сбиру перенести кресло, где лежало его оружие.
Опираясь на Лоренцо, он прошел по двум коридорам и трем лестницам в большой светлый зал, в левом конце его через маленькую дверь в еще один коридор два фута шириной и двенадцать футов длиной, где в углу была его новая камера. Зарешеченное окошко смотрело на два других зарешеченных окна, освещавшие коридор; через них он мог видеть Венецию до самого Лидо. Лоренцо ушел, чтобы перенести вещи Казановы.
Как статуя сидел Казанова в своем кресле. Он не чувствовал раскаянья, только сожаление от потерянных трудов и надежд. Он считал это карой господней за то, что не убежал три дня назад. Два сбира принесли его постель и ушли. Два часа они не появлялись, хотя дверь новой камеры была открыта. Казанова страдал от целой вереницы мыслей. Он страшился всего и напрягался, чтобы достичь спокойствия духа, с которым можно было вынести все. Кроме Свинцовых Крыш и Кватро, государственная инквизиция владела еще девятнадцатью ужасными тюрьмами, подземными камерами в том же Дворце Дожей для несчастных, которых хотели приговорить к смерти, но не убивать. Их звали колодцами, потому что в них на два фута стояла морская вода.
Наконец влетел Лоренцо, обезображенный яростью, он проклинал всех святых и приказал Казанове немедленно выдать топор и другие инструменты и назвать сбиров, которые ему тайно помогали. Казанова хладнокровно ответил, что не знает, о чем говорит Лоренцо. Басадона приказал обыскать его, но Казанова с решительной миной встал, пригрозив сбирам и разделся догола: «Делайте свою работу, но ко мне не прикасайтесь!»
Они обыскали его матрац, солому, сиденье кресла. «Вы не хотите признаться, чем сделали дыру?»
«Если в моей камере дыра, то я признаюсь, что вы мне дали инструменты, а я их вам вернул.»
Сбиры засмеялись. Басадона топал ногами, рвал на себе волосы и как бешеный выбежал за дверь. Его люди принесли все вещи Казановы, кроме лампы и куска мрамора. До того, как Лоренцо запер камеру, он наглухо забил оба окна, так что воздух больше не проходил. Лоренцо не догадался перевернуть кресло, где он мог бы найти пику.
На следующий день Лоренцо принес тухлую воду, увядший салат, вонючую телятину. Он не позволял убираться, не открывал окна, сбир должен был простукивать палкой стены и пол, особенно под кроватью.
Казанова при этом стоял с каменным лицом игрока. Ему бросилось в глаза, что сбир не стучал в потолок. Этим путем я тоже могу убежать!, сказал себе Казанова. Ему пришлось дожидаться условий, которые он не мог создать сам.
Это были страшные дни. Он не мог не думать, что все потеряно. Допекала жара. Пот и голод ослабляли его тем более, что он не мог ни читать, ни прогуливаться. На третий день он потребовал бумагу и свинцовую палочку, чтобы написать секретарю. Лоренцо лишь засмеялся над этой угрозой.
Казанова уже думал, что все случилось по приказу секретаря, которому Лоренцо послал рапорт. Он переходил от терпения к отчаянью. Он скоро умрет от истощения. На восьмой день его обуяла ярость. Громовым голосом он перед сбирами назвал Лоренцо палачом и велел принести расчет своим деньгам. Лоренцо обещал рассчитаться на следующий день.
Ярость Казановы стихла, когда на другой день Лоренцо принес корзинку с лимонами, которые прислал Брагадино, флягу хорошей воды, аппетитно зажаренного цыпленка, и кроме того велел открыть оба окна. В расчете Казанова глянул лишь на конечную сумму и попросил остаток денег подарить жене Лоренцо, оставив цехин для сбиров, благодаривших его за это.
Когда Лоренцо остался с ним наедине, он спросил, кто дал ему материал для лампы.
«Вы дали мне все своими руками: масло, кремень, серу; остальное у меня было».
«А инструменты для дыры?»
«Я все получил от вас!»
«Безжалостное небо! Разве я вам дал топор?»
«Все это я объясню секретарю».
«Молчите: я бедняк и у меня дети». Он держал голову обеими руками. В интересах Лоренцо, Казанова решил молчать.
Казанова велел купить сочинения драматурга Маффеи. Тюремщик жалел деньги. «Почему вам нужны новые книги?»
«Старые я уже прочитал».
«Я возьму для вас книги взаймы у тех, кто заключен здесь, если вы дадите им свои».
Казанова дал ему «Рационариум» французского иезуита Пето. Через четыре минуты Лоренцо принес ему первый том Христиана Вольфа ученика Лейбница и просветителя. Больше, чем книге, радовался Казанова возможности связи с другими заключенными, имея целью возможный побег. С удовольствием прочитал он на одном листе книги цитату в шесть стихов из сочинения Сенеки: «Calamitosus est animus futuri anxins». Несчастлив тот, кто волнуется перед будущим. Тотчас он сочинил шесть стихов и приписал их снизу. Он отращивал ноготь на мизинце, чтоб чистить им уши. Ноготь вырос очень длинным. Он заострил его и сделал из него перо. Чернилами служил сок тутовника. В уголке книги он записал список своих книг. В большинстве своем книги в Италии были переплетены в пергамент, за корешком получался кармашек. На первой странице он написал: «latet» (здесь спрятано). На следующее утро он попросил у Лоренцо другую книгу. Через минуту он получил второй том Вольфа. Едва открыв книгу, он нашел лист с латинской надписью: «Мы двое в одной камере. Нас радует, что жадность Лоренцо дала нам эту неожиданную привелегию. Я — Марио Бальби, венецианский нобиль и член монашеского ордена; мой товарищ — граф Андреа Аскино из Удино. Все наши книги, список которых вы найдете на корешке, находятся в вашем распоряжении».
У обоих была одна и та же мысль. Казанова прочитал каталог, написал, кто он, как его арестовали, что он ничего не знает о причинах ареста и надеется на скорое освобождение. На это Бальби написал письмо на шестнадцати страницах. Граф Аскино не писал.
Марио Бальби, дважды упомянутый в списках инквизиции, родился в Венеции в 1719 году и арестован 5 ноября 1754 в монастыре Падри-делла-Салюте, вначале помещен в Камеротти, позднее переведен под Свинцовые Крыши.
Андреа Аскино, канцлер Удине в Фриауле был в 1753 году приговорен к пожизненному заключению. Он был обвинен в разжигании противоречий между обоими общественными корпорациями города Удине — парламентом и крестьянами, причем он поддерживал партию крестьян. Аскино, который так проникновенно отговаривал Казанову от побега, сам сбежал среди белого дня 30 января 1762 года с шестнадцатью товарищами, среди которых был красивый парикмахер и соблазнитель графини Марчезини. Пытались заново арестовать графа в Пьяченце, но безуспешно, и он остался на свободе.
Бальби был арестован после того, как заслужил благосклонность трех молодых женщин, которым сделал по ребенку, по дружески окрестив детей своим именем. В первый раз он отделался порицанием от своего приора, во второй раз ему грозило тяжелое наказание, в третий раз его заключили в тюрьму. Отец-настоятель ежедневно приносил ему обед. Бальби называл трибунал и приора тиранами; они не являются авторитетами для его совести, он убежден, что эти три ребенка были от него, и как честный человек не мог лишить их преимуществ своего имени. Кроме того, хотя они могут осуждать его отцовство, голос природы говорит в нем в пользу невинных созданий. Он закончил свои объяснения так: «Нет опасности, что мой приор совершит ту же ошибку; его благоволие достойно его учеников».
