Ганнибал-Победитель - Алин Гуннель (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
— Конечно, человек замечателен! — воскликнул Исаак после паузы. — Он даже придумывает множество богов и законов, которые должны быть столь же непреложны, как законы природы. Грек выводит из космоса номос, то есть закон. Но безбожник отрицает этот закон. Я вывожу из атеистического космоса лишь собственную свободу.
— Я слушал тебя, Исаак, с интересом и в то же время с опаской. Но, услышав мысль, которая переворачивает мои представления, я всегда задаю один вопрос: что дальше? Изменится ли знакомый мне мир от этого нового тезиса? От твоей речи я тоже не замечаю никаких перемен. Даже сам ты не изменился от неё. После всего сказанного ты остался таким же дружески настроенным, каким был прежде. Твоё безбожие никак не отражается и на моём дружелюбии к тебе.
— Я сказал далеко не всё, Йадамилк. Очень важно ощущение свободы. Можно ещё добавить, что при сложившихся обстоятельствах атеистический космос способствует, скажем, не трагедиям, а скорее пародиям на явления и человеческие поступки.
— Есть нечто важнее пародии, а именно — предмет пародии.
— К этому я, собственно, и вёл. Но отсюда берёт начало тоска. Как отыскать бесхитростное и подлинное, если всё обращено в пародию?
— Из твоих речей явствует, что безбожник занимается разложением жизненных фактов. Впрочем, не зря говорится: дабы создать что-либо новое, нужно сначала разобрать по косточкам уже существующее. Нет, дорогой Исаак, твои муки мне неведомы.
— Вот и хорошо. Ты бы меня очень расстроил, если бы подпал под моё влияние. Я вовсе не хотел заражать тебя.
— По-моему, ты улыбаешься, а? Ты всё равно продолжаешь оценивать и взвешивать. Ты неотступно отсеиваешь добро от зла.
На самом деле наша беседа с Исааком оказала на меня очень сильное влияние. Сначала я не мог разобраться, что произошло. Но я потерял покой, пребывал в волнении. Больше всего меня беспокоил Ганнибал. Я увидел Ганнибала-Победителя в новом свете. Всё, что ставится ему в заслугу, можно повернуть и против него. Ганнибал подвергается серьёзным опасностям именно в силу того, что он Победитель. Его победа над Сагунтом расценивается в Риме как преступление. Кто защитит Ганнибала от самого себя? «Я!» — в смятении думаю я. Мне нужно как можно скорее поговорить с ним. Он представляет в одном лице закон и беззаконие. Он одновременно преступник и праведник. Понимает ли это он сам? Вряд ли. Ему кажется, что через победу Победитель вводит новую законность, которая обращает деяния преступные и наказуемые в правые и достойные награды. Ганнибалу нужно найти достойные основания для своих поступков. Я должен помочь ему в этом. Только великий эпос спасёт его от расщеплённости сознания.
II
После разговора с Исааком я весь ухожу в размышления о возможных опасностях. К сожалению, я не в силах ни описать, ни даже назвать их. Угроза — это как гром в небе, как трясение земли, как лихорадка в крови. Неужели один я замечаю двусмысленность чуть ли не всего вокруг, в том числе сомнительность теологии победы? Наше будущее отражается на нас уже сейчас. У меня в голове прокручиваются сцены грядущего. Когда вынашиваешь далеко идущие планы, невозможно спокойно посвящать себя заботам сегодняшнего дня. Намеченное путает маршевый шаг, а взгляд пытается различить, что там впереди. Наш поход внутренне динамичен, и он не утрачивает этой динамичности даже с наступлением ночи.
Естественно, я сознаю, что опасности сопряжены в первую очередь с Ганнибалом, человеком, который выглядит очень уверенным в себе при любых сменах настроений. Следовательно, угроза нависла и над моим эпосом, и над моей судьбой... и над благополучием Карфагена. По сути дела, она касается всего известного мира. Ганнибалу необходимо внушить, что нам не избежать катастрофы, что она уже назревает. Земля, по которой шагает наше войско, горит под его ногами. Загораются всё новые пламена. Некая могучая рука тянется к нашей победе и сотрясает её.
Чья же это рука? Что это за пламена? И кто зажигает их?
Языки пламени поднимаются от земли из-за присутствия самого Ганнибала, оно же грозит сотрясти каждый горизонт. Угроза заложена в Ганнибаловых намерениях, в самом существовании его войска. На этот раз речь идёт не о нескольких средиземноморских островах — Сицилии, Сардинии, Корсике. На карту поставлено гораздо большее. Иначе не было бы такой спешки. Ведь нужно бы иметь время для дипломатических ходов. Нужно было бы успеть снарядить боеспособный флот. Ганнибал либо не видит, куда ведёт его стратегия, либо замалчивает свои конечные цели.
Необходимо как можно скорее переговорить с ним. Я уже пытался сегодня поймать его, но пока безрезультатно. Ганнибал скачет туда-сюда, объясняют мне. Кого бы я ни спрашивал, все что-то знают. Он только что был здесь, а теперь направился туда-то, говорят мне. Однако я никак не могу найти его. И раз за разом возвращаюсь к своим думам о неясных опасностях. Что я могу ему сказать? Однако теперь я вижу, что меня уже с начала похода волновала эта проблема. В самой нашей кампании чего-то не хватает. В ней есть какой-то недочёт, недостаток, изъян. Но какой? Я всегда чувствовал, что мне нужно что-то сказать Ганнибалу. Честно говоря, я никогда целиком и полностью не одобрял его планов. Я был настроен сдержанно, даже критически. Мой эпический инстинкт, с одной стороны, толкает меня ближе к Ганнибалу, с другой — велит соблюдать дистанцию. Вот почему я рано заметил сомнительность исхода и понял, что один-единственный неверный шаг может усилить эту сомнительность и сокрушить всю Ганнибалову затею.
В данном положении моя задача — преодолеть смутность и неопределённость, увидеть что-то как нечто определённое. Иногда мне кажется, что достаточно предстать перед Ганнибалом — и нужные слова польются сами собой. Стоит мне увидеть его лицо и позу, услышать его обращённый ко мне голос — и я соображу, что ему нужно узнать от меня. Политика Ганнибала, в том виде, в котором он обрисовал её нам, порочна. Его стратегия, при всей её дерзости, страдает изъянами. Его конечная цель не выражена чётко и ясно. Он плохо знает, как добиться длительного мира.
Кое-что он знает достаточно твёрдо. Он собирается отомстить за тяжкие унижения, которые претерпели и Карфаген, и его отец Гамилькар в последней войне [125]. Он освободит италийские государства из-под римского владычества. Он надеется, что эти государства одно за другим восстанут — начиная с богатой Кампании, торговля которой понесла серьёзный ущерб, обернувшийся выгодой для Рима. В том, что на его сторону перейдёт Этрурия, Ганнибал просто убеждён. Он также надеется набрать непобедимое воинство среди многочисленных кельтов в долине Пада. Кельты ведь однажды захватили Рим и сожгли его [126]. Они явно не забыли этого. Не могут они забыть и проигранной несколько лет назад битвы при Теламоне. Всё это требует исправления. Ганнибал также рассчитывает на поддержку Македонии и Сиракуз. Эти монархии кровно заинтересованы в том, чтобы сдержать экспансию Римской республики и покончить с уже завоёванным ею могуществом. Птолемеи ссудят Ганнибала деньгами на приобретение оружия и прочего снаряжения. Но самое основное и главное, самое точное и определённое — это великая цель восстановления карфагенского господства в Западном Средиземноморье.
Разве этого мало? Разве сия цель недостаточно высока? Не пора ли на этом угомониться и, установив мир, пожинать плоды победы?
Победы должны выливаться в мир. Необходимо остановить диалектическое развитие, при котором одна одержанная победа требует следующей, за ней ещё и ещё; необходимо прекратить эту нескончаемую игру в диалектику. А это возможно лишь с помощью решающей победы.
Я обдумываю всё это, разъезжая по округе в надежде хотя бы мельком увидеть Ганнибала. Совершенно неожиданно мысли мои обращаются к Европе как отдельной части света, и я вспоминаю, что ещё Гекатей поделил мир на два материка [127], Европу и Азию, симметрично расположив их на нарисованной им карте. Об этом я узнал от своего уважаемого наставника, Эратосфена [128]. В его «Землеописании» частей света уже три. С прибавлением Ливии карта утратила прекрасную симметрию. Любопытно, что все континенты носят женские имена и это никого не удивляет. Затем я вспоминаю, как Эратосфен ругал греков за то, что они поделили человечество на эллинов и варваров [129]. По его словам, многие греки — жулики, тогда как многие персы и индусы — благороднейшие люди. Нужно судить о человеке не по расе, а по индивидуальности, настаивал он.
