Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич (прочитать книгу TXT, FB2) 📗

И Иван ушел к себе. И там лег и лежал без сна, потому что сон не брал, думал о всяком разном. Но больше, конечно, об Анюте и, привязалась же, о фрау Марте. А после опять об Анюте! После о Великих Лапах, как они сидят с Семеном, выпивают, и вдруг вбегает Базыль, голова разбита, и кричит: «Хвацкий во дворе! Хвацкий!» Они сразу вскакивают, выхватывают сабли и вбегают в сени! А там темно, дым, кашель, дышать нечем!..

И Иван проснулся. Было уже утро, даже уже довольно позднее. Иван сел на софе, взял колокольчик, побренчал. Пришел Степан. Иван велел докладывать, и Степан доложил, что господин майор Губин уехал по срочным делам, и их высокопревосходительство тоже уехали и тоже срочно, а вам, ваше благородие, велели их ждать. А так все хорошо? — спросил Иван. Все, ваше благородие, сказал Степан. А что с измайловским полком — спросил Иван. Степан сразу помрачнел и сказал (понятно, что с чужого голоса), что вот до чего доходит дело, когда подлому народу дают много воли. Дело говори, велел Иван. Тогда Степан сказал, что дела там как раз никакого и не было, а было одно воровское озорство, а именно: они перепились как свиньи и пошли будить царицу. И разбудили! Зачем, спросил Иван. Так спьяну же, опять сказал Степан, пьяные они тогда все были. Сколько они уже пили без просыпу? И вот допились! А тут еще у них в казармах кто-то пустил слух, что-де убили государыню и цесаревича тоже. Или идут убить! Вот они и собрались всем скопом, и повалили к царском дворцу. И привалили. А дальше что? — спросил Иван, потому что Степан замолчал. А дальше, нехотя сказал Степан, мужичье они все сиволапое, вот кто, а никакая не гвардия! Пришли под окна, начали орать, где, мол, наша заступница и где ее дитя, а то они обеспокоились. Ну и куда деваться? Собралась она, облачилась и вышла к ним показаться с балкона. И даже сказала им речь. Но им уже и этого стало мало! Им, кричали, покажи Павла Петровича. Тогда и его облачили, и его к ней на балкон. Он тоже жив, они это увидели, ну и конец театру. Пора знать честь! И их стали просить расходиться, возвращаться нести службу. Но они же пьяные как свиньи, и они же подлой крови, мужичье они вчерашнее, поэтому они еще долго куражились, и она даже изволила спуститься к ним под окна, и цесаревич с ней, и они их там внизу опять благодарили, а после даже пошли провожать и уже только с полдороги вернулись. Вот как полночи эти кончились. А что вторые полночи, спросил Иван, тоже, что ли, что-то у них было? Да уже почти что ничего, сказал Степан. Только еще сменили караулы по всему дворцу, а где их и удвоили. Боялись, что ли, что они опять придут? — спросил Иван. Да нет, сказал Степан, про них уже и разговора не было. А уже только про него: чтобы он к ней не прошел, вот что. Кто он — спросил Иван. Как кто, удивился Степан, ее бывший супруг, кто же еще. И усмехнулся. Супруг, переспросил Иван, так он же арестован! Может, и так, сказал Степан, и даже точно так. Но все равно простой народ болтает, что его вчера в трактире видели. Он пил водку с матросами, курил табак и кричал, что он внук Петра Великого и этой дуре еще косы выдерет! Простите, ваше благородие, тут же сказал Степан, но это не я придумал, а это они так болтают — что она дура и ей косы. И все равно, сказал Иван, надо полегче! Но тут же не утерпел и спросил, в каком трактире это было. Так вот в том-то и беда, ваше благородие, нехорошо улыбаясь, ответил Степан, что это многие люди такое болтают, потому что многие его там видели. Вот только одни видели его на Охте, другие на Васильевском, третьи в Адмиралтейской части, а кто и в совсем других местах. Но все божатся, что они не врут. И еще говорят: а если он не там, тогда где он? Пусть, говорят, тогда его супруга нам сама про это скажет! А она молчит. Так, может, и она тоже ничего об этом не знает, говорят. Потому что ведь как оно было? Вы же сами это видели, что когда он от себя, из Ораниенбаума, приехал, его в Петергофе возле правого флигеля сразу схватили, посадили в карету — и он сразу пропал. Ну, это мы-то с вами знаем, куда он пропал, но ведь народ не знает. Да и зачем народу правда? Народу нужны басни! И вот басня уже есть: уже болтают, что из той кареты он сбежал. Верный солдат, говорят, его выпустил, солдат на запятках стоял, а после открыл дверцу, и государь из кареты и выскочил. Иван поморщился, сказал: какая дурь. Может, и дурь, сказал Степан, а подлому народу очень нравится. А то, что мы им говорим, они и слушать не хотят, смеются. Говорят: какая это дурь, да где это такое видано, чтобы царь от престола отрекся. Сам по себе! Да быть такого никогда не может, говорят. Не отрекался он, а убежал и спасся, а теперь сидит в трактире и грозит ей косы… Но тут Степан замолчал, спохватившись. Иван строго сказал: иди. Степан пошел к двери, но при пороге вдруг остановился, потому что вспомнил, повернулся и сказал, что завтрак готов. Иван встал и пошел следом за ним на завтрак, на эту чертову кашку и кофе.

А после кофе ему было сказано, что господин майор вот-вот вернется, просил не скучать. Иван поднялся и сказал, что подождет его в бильярдной. Как пожелаете, сказал Степан и повел его в бильярдную.

Бильярдная у Никиты Ивановича была знаменитая. То есть она Ивану сразу и очень понравилась. Там же было просторно и светло, и стол был какой-то очень ловкий, к нему так прямо и тянуло. И лузы были, как говорится, луженые, шары бегливые, кии киястые. Киев там, кстати, было как мушкетов в оружейной — полстены. Иван их перепробовал штук пять, и все были хорошие. И гонялось тоже очень хорошо: Иван подряд сделал три партии, а играл он в рокруа, и при этом совсем не устал, потому что за час справился, не больше. После позвонил, пришел Степан, Иван спросил про Семена, Степан сказал, что они скоро будут, и спросил, не нужно ли чего. Иван подумал и сказал, что пока ничего. Степан ушел, а Иван, еще немного посидев и посмотрев в окно, на облака, опять стал играть. И сделал еще два рокруа, прежде чем пришел Семен.

Семен был задумчивый, тихий, он, как вошел, вначале просто смотрел на Ивана, как тот играет, и молчал. И Иван ничего у него не спрашивал, потому что не было у него такой привычки — лезть вперед. И он доиграл партию, положил кий на стол и посмотрел на Семена.

— Ловко! — сказал Семен, который играл плохо, Иван это знал. — Ловко, — еще раз сказал Семен. После усмехнулся и сказал уже такое: — А кто знает! А может, я и вправду скоро к тебе приеду и мы с тобой там сыграем, в твоих Лапах. И еще на Хряпского наедем!

— На Хвацкого, — сказал Иван.

— Точно так, на Хвацкого, — сказал Семен. — Но про это, — сказал он, — пока что еще рано загадывать. У нас еще есть время. Выставляй! Сыграем!

И Семен пошел к стене за кием. А Иван вывалил шары на стол и начал готовить новую партию. После бросили монету, разбивать выпало Семену. Семен разбил — как всегда, криво. А Иван положил первый шар.

— Ловко! — опять сказал Семен.

Иван продолжал бить. То есть ходил вокруг стола, выбирал и бил, перебивал, а Семен стоял, смотрел на это, улыбался и помалкивал. А потом вдруг заговорил — как будто сам с собой. Вначале он сказал такое:

— А что, может, вполне поедем. Будет куда ехать, вот что главное!

Иван перестал целиться и посмотрел на Семена. Тогда Семен сказал еще:

— Я его хорошо знаю. Значит, я знаю, что говорю. Он что пообещает, то и сделает. Это она сперва одно пообещает, а после говорит: я тогда ошибалась! Это теперь не годится, она говорит. Это зачеркнуть и надорвать для верности! А он не такой. Он же над этим давно думал. Двадцать лет думал! И со шведской моделью сравнивал, и с английской. И посчитал, что шведская модель нам более всего подходит. Да ты играй, играй!

Иван опять стал целиться, ударил и попал. Семен молчал. Иван опять походил вокруг стола, нашел еще одно хорошее место, долго примерялся, ударил — и промазал, да так сильно, что свой вылетел за борт.

Но Семен его поймал и выставил. Иван опять стал целиться. А Семен опять заговорил:

— Я знаю, что про него говорят. Что он насмотрелся на чужое и теперь хочет у нас это насадить и привить. А не привьется, потому что чужое! У нас своя земля, свои законы и свои порядки. Бей!