Киммерийское лето - Слепухин Юрий Григорьевич (е книги TXT) 📗
— Я спрашиваю не вас! И воздержитесь от идиотского жаргона хотя бы в разговоре с преподавателем… который уже пять лет безуспешно пытается научить вас изъясняться на человеческом языке. Так что же, Борташевич, насколько я понимаю, этот Вадик к вам приставал?
— Да, — сказала Ренка после долгой паузы.
— И это вас возмутило. Я понимаю. Вы ожидали, что он будет вести себя более корректно. А почему, собственно, вы этого ожидали? У вас было право ожидать к себе уважительного отношения?
Ренка молчала, закусив губу.
— Не хотите говорить? — сказала Татьяна Викторовна, так и не дождавшись ответа. — Хорошо, в таком случае я вам скажу! У вас, Борташевич, этого права не было. У вас, Ратманова, тоже. Как вы думаете, какими глазами молодые люди определенного сорта должны смотреть на девушек, которые являются в незнакомую квартиру, чтобы повеселиться?
Ренка жалостно захлопала накрашенными ресницами:
— Татьяна Викторовна, я думала…
— К сожалению, Борташевич, этого вы никогда не умели. Так вот, Лукин! Вы только что провозгласили себя мужчиной, но тогда уж запомните одну вещь: когда мужчина идет куда-нибудь с девушкой, он отвечает за нее головой. Скажите, вам хоть понаслышке знакомо чувство мужской ответственности?
— Ну… знакомо.
— Ничего подобного, вы и понятия о нем не имеете. Стыдитесь, Лукин! Вы приводите свою одноклассницу черт знает куда и даже не умеете оградить ее от оскорблений!
— Я ему знаете как дал! — обиженно возразил Игорь.
— Знаю! Его мамаша заявила, что у него выбито два зуба. За это я готова простить половину вашей вины, но половина все равно остается, и самая важная. Вам, Лукин, просто повезло, понимаете? Если бы этот мерзавец оказался сильнее, он бы вас избил и выкинул вон. И вы ровно ничем не смогли бы помочь своей спутнице, что бы с нею потом ни произошло. Вам не приходила в голову такая возможность? Убирайтесь, Лукин, видеть вас не хочу. Тоже, мужчина!
Игорь с неестественной быстротой исчез за дверью. Татьяна Викторовна прошлась по комнате, машинально поправила висевший косо щит с наклеенными фотографиями космонавтов и села за стол.
— Меня иногда охватывает отчаяние, — сказала она усталым голосом, не глядя на стоящих рядом преступниц. — Просто отчаяние. Месяц за месяцем, год за годом, на протяжении всей вашей школьной жизни вам пытаются вдолбить в голову какие-то самые элементарные понятия о девичьей чести, о девичьей гордости, о девичьем достоинстве… Об этом вам говорят родители, педагоги, об этом вы читаете… И вот! — Она постучала по столу согнутыми пальцами. — Как горох об стенку! Доживет такой оболтус в юбке до шестнадцати лет, уже воображает себя взрослой и умной, и вдруг откалывает такое, что просто диву даешься! Я тут ругала Лукина, но это уж так, из воспитательных соображений… Он-то виноват меньше вас обеих, уже потому хотя бы, что мальчишка. Вы старше его, понимаете вы это или нет?
Она посмотрела на Нику, потом на Ренату.
— Борташевич, кто из ваших родителей сейчас в Москве?
— Мама прилетает в воскресенье, — жалким голосом пролепетала та. — Вчера пришла телеграмма…
— Вот и прекрасно. Скажите своей маме, что в понедельник я ее хочу видеть.
— Татьяна Викторовна!
— Пусть зайдет к концу рабочего дня, я буду в школе часов до шести.
— Татьяна Викторовна, ну миленькая, — умоляюще затараторила Ренка, — ну не надо, ну зачем ее сразу так огорчать, она ведь полгода была в экспедиции…
— Вот этого я тоже не могу понять, зачем вам понадобилось встретить ее таким подарком. Можете идти. А вы останьтесь, Ратманова.
Выждав, пока закроется дверь, Татьяна Викторовна встала, подошла к Нике и взяла ее за плечо.
— Ну? — спросила она. — Что с тобой происходит?
Ника быстро взглянула ей в глаза и снова отвела взгляд.
— Ничего, — ответила она негромко после паузы.
— Неправда, я ведь вижу. Ника, пойми — в юности мы иногда склонны преувеличивать масштабы своих бед, но в то же время самонадеянно думаем, что можем справиться в одиночку, не прибегая к помощи старших. Это один из парадоксов психологии шестнадцатилетних, и парадокс довольно опасный… Давай-ка сядем и поговорим как следует, я наконец хочу разобраться. Я вижу, с тобой последнее время неладно. Меня очень обеспокоила субботняя история. Когда директор сказал мне, что к нему поступила жалоба на двоих наших десятиклассников, я отнеслась к этому довольно спокойно… такие жалобы, к сожалению, не редкость. Но когда я узнала, что и ты «развлекалась» там вместе с ними…
Она сделала паузу и взглянула на Нику искоса. Та сидела по обыкновению очень прямо, сложив руки на коленях, и смотрела перед собой безучастным взглядом.
— Игорь меня не удивляет, — помолчав, продолжала Татьяна Викторовна. — Мальчишка, шалопай, что с него взять. Рената, к сожалению, тоже… Тут можно лишь удивляться, как она до сих пор не попала в какую-нибудь историю похуже. А вот ты, Ника, ты меня… испугала! Что же это такое, думаю, — если такая девочка, если даже она смогла оказаться в подобной компании, то чего ждать от других? Но потом я поняла, что тебя за эту дикую выходку нельзя судить так строго, как следовало бы — по первому впечатлению. Наверное, то, что я говорю это тебе, не очень педагогично… но мне сейчас хочется совершенно откровенно представить тебе ход своих мыслей — в надежде, не скрою, на ответную откровенность! Так вот, я уверена, что в нормальном состоянии ты не пошла бы на эту идиотскую вечеринку в незнакомый дом. Ведь не пошла бы, правда? С тобой что-то происходит, Ника, я это заметила уже давно; и меня, признаться, удивило, что твоя мама уехала в отпуск именно сейчас. Впрочем, тут есть и моя вина, мне следовало с ней поговорить…
Она встала и отошла к окну. За окном была осень — мокрый асфальт внизу, голые деревья в палисадничке за пустым кортом, мокрые крыши старого купеческого Замоскворечья и — дальше, правее — острая звонница, купола и филигранные кресты Вознесения в Кадашах. В воротах школьного двора, очевидно поджидая Нику, топталась все та же разношерстная компания — Андрей, Катюша Саблина со своим Питом; Игорь в какой-то радужной куртке и Рената, азартно размахивающая руками. Нет, с сыновьями все-таки проще…
— Когда твои возвращаются? — спросила Татьяна Викторовна, глядя в окно.
Ответа не последовало, она подняла брови и оглянулась. Ника сидела на том же месте, но теперь извернувшись боком, положив руки на спинку стула и уткнувшись в них лицом, вся сотрясаясь от судорожных и беззвучных рыданий. Татьяна Викторовна постояла секунду, потом подошла к двери, заперла ее и, вздохнув, села рядом с Никой.
— Ну? — спросила она, помолчав, и осторожно провела ладонью по ее спине. — Так что же все-таки случилось? Сердечные какие-нибудь неурядицы?
Ника отрицательно мотнула головой.
— Что-нибудь дома?
Ника заплакала сильнее, теперь уже навзрыд. А потом вдруг начала говорить — сбивчиво, торопливо, несвязно, захлебываясь слезами и сморкаясь. Татьяна Викторовна терпеливо слушала, не перебивая и не переспрашивая.
— Я все-таки не совсем поняла, — сказала она осторожно, когда Ника умолкла — У твоей мамы и раньше бывали такие приступы?
— Да нет же! — с отчаянием выкрикнула Ника, отбрасывая прилипшую к мокрой от слез щеке прядь волос. — Никогда, вы понимаете, никогда ничего подобного!
— Да, но… ты же понимаешь, Ника… всякая болезнь когда-то проявляется в первый раз, не правда ли? Особенно сердце — это, как правило, всегда внезапно.
— Но почему именно тогда? Почему именно при том разговоре? Почему мама с тех пор всегда избегает ос… оставаться со мной на… нае…
Так и не сумев договорить, Ника опять прижалась щекой к своим стиснутым на спинке стула пальцам и заплакала еще громче. Татьяна Викторовна пошла в учительскую, достала из аптечки валерьянку, накапала в стакан двадцать капель, потом подумала и добавила еще полпипетки, без счета.
— Что, до валерьяночки дошло дело? — жизнерадостно закричала вошедшая в учительскую следом за ней молоденькая преподавательница химии. — Правильно! Это они, паразиты, могут. У меня сегодня в химкабинете такую содому подняли — ну, думаю, сейчас всё!
