Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
А буквально через день московским стольникам, стряпчим, дворянам и жильцам было сказано, чтобы первого декабря все они явились в Преображенское, где происходило формирование новых полков для похода под Азов. Делалось и послабление. Кто не мог или не желал идти в поход сам, либо не желал посылать своих людей, те обязывались уплатить по сто рублей за себя, либо за каждого своего служивого человека и освобождались от похода.
Осенний день в Москве краток. Туда-сюда — и вместо солнышка хмарь предвечерняя спешит, в двери стучится, в окошки скребется. Опасаясь ночных татей, воротные перегораживают улицы решетками. Сами же, усиленно топая валенками, греются у очагов — больших бочек из железных прутьев и пластин, в которых прячется огонь. Осторожность от пожаров. Москва, как и другие русские города, почитай сплошь деревянная. Малой искры достаточно, чтобы полыхнуло! А полыхнет в одном месте — целому граду не сдобровать! Тут же весь займется!.. Потому огонь и прячут в железные бочки. Так он, вроде, и свет, и тепло служивым дает. И не так опасен.
Добравшись под вечер до своей вотчины, Шеин, продрогший в пути, не раздеваясь, прошествовал скорым шагом в светелку. Хотелось увидеть сына. И чего греха таить — Параску. Что ни говори, а за девять месяцев похода отвык от женских ласк и женского тепла. Теперь хотелось наверстать упущенное. С лихвой наверстать.
Ойкнув, служанки и слуги, приотстав, чтобы захватить подсвечник с горящими свечами, топали в сумраке боярских хором позади.
«И чего они, дурни набитые, ойкают? — пронеслось в голове воеводы, пока он открывал тяжелую дубовую дверь светелки. — Радоваться должны, что хозяин жив-здоров вернулся. А может, радуются, потому и ойкают…»
Распахнув в светелку дверь, ни сына, ни Параски там не обнаружил. Обернулся к слугам:
— Где?
— В детской опочивальне… сынок-то, — растолкав остальных, вышел вперед лысоголовый, словно одуванчик, оставшийся без своих пушинок, и сивобородый постельничий Прошка. — С нянькой… Степанидой.
— Хворый что ли?
— Слава Богу, здравый, — набожно перекрестился Прошка.
— А Параска? Параска где? В церковь на вечерню что ли пошла?.. Так поздно уже.
— Нет, боярин Алексей Семенович, Параски-то…Совсем нет…
— Как нет? — удивился Шеин. — Отъехала что ли?..
— Не отъехала и не сбежала, — вздохнул Прошка. — Убита. Татем убита.
— Как убита? — опешил воевода. — Кем убита? Когда убита? За что убит?
— Да, вроде, ейным мужем…
— Так сгинул же он! — вырвалось против воли у Алексея Семеновича.
— Видать, не сгинул… — развел в темноте руками Прошка.
— Ладно, — взял себя в руки Шеин. — Что в переходе бестолку стоять да слова в ступе толочь. Возьми подсвечник, — приказал кратко, — и пойдем в опочивальню. Надеюсь, истоплено там?..
— Истоплено.
— Что истоплено — хорошо, — двинулся Шеин в сторону собственной опочивальни. — Там все обскажешь по порядку.
— Откушать изволите? Небось, проголодались…
— Что проголодался, то тут ты, Прошка, прав. Только после услышанного что-то и есть расхотелось. Ну, разве винца чарку да стерлядки малость…
— Слышали? — обернулся постельничий к слугам, гуськом топавшим поодаль. — Сей момент приготовить боярину повечерять!
Слуги, подчиняясь приказанию, засуетившись, горохом сыпанули вниз, ближе к печи и остальному хозяйству стряпухи Матрены.
Проводив боярина до опочивальни, Прошка хотел затеплить от свечи подсвечника еще несколько свечей. Но Алексей Семенович остановил его:
— Не стоит. И от одного подсвечника свету достаточно. Лучше помоги разоблачиться.
Прошка тут же поставил подсвечник на столешницу и в зыбком полумраке помог воеводе освободиться от набравшихся холода верхних одежд. Быстренько нашел в опочивальне теплый бухарский халат, гордость обладателя, который тут же сноровисто водрузил на хозяина.
— Так-то лучше…
— Да, так лучше, — согласился Шеин. — Теперь сказывай, когда сие произошло и как.
— Дней так с дюжину назад, — пошевелил губами, припоминая, Прошка, — средь бела дня в ворота постучался какой-то стрелец. «Чего надобно?» — спросил его воротный. «А повидать Параску да привет ей от курских знакомцев передать», — отвечает тот.
— Ну, и… — перебил нетерпеливо боярин.
— Позвали Параску, — поспешил с рассказом Прошка. — Подошла она, бедняжка, к стрельцу тому. Увидав, вроде отшатнулась. Но тот ее схватил за руку. О чем-то стали говорить…
— О чем? — тяжело уставился взором Шеин на постельничего.
— Прости, боярин, не знаю, — повинился тот. — Кто мог подумать…
— Ладно уж… — поморщился воевода. — Сказывай далее.
— А далее, — смахнул легкую старческую слезу Прошка. — Далее он ее, голубушку, пырнул ножом — да и был таков. Пока опомнились, «Караул!» крикнули — его и след простыл, — поник лысой главой постельничий. — Хорошо, что Сереженьки-света с ней рядом не было. Перепугался бы бедненький… Мог и родимчик приключиться…
— Что сына рядом не было — это хорошо, — согласился Шеин. — Еще неизвестно, что на уме у этого изверга было. — Перекрестился на едва угадывавшиеся в полумраке образа. — Знать, Господь уберег. А то и подумать страшно… Впрочем, что о том… Лучше скажи, как узнали, что тать — муж Параски? Словили что ли?..
— Не, не словили, — покаялся Прошка. — Куда там!.. Так стреканул, что только его и видели.
— Так откуда узнали? — вновь проявил нетерпение Алексей Семенович.
— Так она, голубушка, сама и молвила о том. Мол, муж ее, кажись, Никишка, злое дело учинил, — поспешил с пояснениями постельничий. — Ведь еще несколько минуток жива была… потому и сказала. Просила не мстить за ее смерть. «Грешна, — говорит, — я перед мужем». А в чем грешна — не сказала, — потупился Прошка. — Только это молвила, и тут же дух из нее вон.
— Надеюсь, похоронили-то по-христиански? — окончил расспрос Алексей Семенович, подумав про себя, что Семка Акимов, видать, не ошибался, когда в неожиданном подмосковном разбойничке стрельца Никишку приметил.
А еще он подумал о том, что судьбу, как и суженого, ни пешком обежать, ни на коне не объехать. «Даст Бог, еще свидимся, — наливаясь внутренним гневом, как чирей гноем, дал себе зарок воевода, — и тогда посмотрим, за кем будет…»
Какой-либо вины за собой воевода Шеин не видел.
— А как же, а как же… — проявил суетливость Прошка. — По-христиански… Чай, не басурмане же… На кладбище, у церкви Покрова похоронили… Честь по чести… И крест справили… Хороший крест, дубовый…
Тут распахнулась дверь, и слуги со свечами стали вносить приготовленный стряпухой ужин.
Долго скорбеть по поводу гибели Параски Шеину не приходилось. И не потому, что был жесток сердцем, а потому, что царская служба такие человеческие чувства среди прочих дел не видела, да и видеть не желала.
Повидав сына и обласкав, как только мог, уже через пару дней Алексей Семенович сутки напролет проводил то в Преображенском, где шло формирование новых полков, то в царском дворце, в чертогах царя Петра Алексеевича, то в Боярской думе.
Царь Петр Алексеевич — не чета князю Василию Васильевичу Голицыну, сникшему после неудачного похода к Перекопу. Он только злее стал да острее посверкивал глазищами. «На Руси так повелось, — шутил без тени улыбки, — что за одного битого двух небитых дают. У нас же ныне битых — пруд пруди. Все учены, как в ступе толчены. С ними — куда ни пойти, никак мимо виктории не пройти».
И пока в Москве и других городах по всем церквам указы о сборе воинства читались, царские посланцы, настегивая коней, в мороз и холод, в легкую поземку и крепкую пургу скакали к воеводам с царским рескриптом о подготовке городов и уездов к новому походу. Денно и нощно, при свете смолистых факелов, скакали.
Под угрозой смертной казни воеводам предписывалось по всему пути следования заготовить провизию для воинства и фураж для коней. А еще требовалось немедленно отправить в Воронеж плотников и других мастеровых людей для валки и пилки леса и строительства кораблей.
