Евангелие от Фомы - Наживин Иван Федорович (читать полную версию книги TXT) 📗
Она вцепилась в его старый плащ. Он с силой рванул его. Послышался трухлявый треск старого сукна. С лоскутом его полы в руках Сарра упала лицом в пыль, а когда поднялась, отца уже не было…
Ни страшное слово, брошенное ей в лицо отцом, ни его угрозы не испугали ее и на мгновение. Убьет? Ну, так что же?.. Но если не удалось спасти этого, то надо скорее спасать того… Маленькая черная тень, задыхаясь, понеслась по лунным улицам за город, в гору, на маленький хуторок среди серебристых оливок, в Гефсиманию, где, как говорили, проводил он в последнее время ночи… Вдоль всей дороги, вокруг тлеющих костров, там храпели на все лады, там потихоньку пели, там потушенными голосами разговаривали в серебристом сумраке. К ней пробовали было приставать, но она, задыхаясь, все бежала и бежала. Вот и знакомый, белый от луны забор, и воротца, и беленький домик. А во дворе, у огня, народ…
— Тебе кого, красотка?
— Рабби Иешуа…
— Здесь. Он спит на кровле… — отвечали голоса. — Но разве можно молодой девице бегать по ночам к рабби?.. Ай-ай-ай!.. Ба, да это маленькая Сарра!.. Иешуа, рабби, смотри, какая гостья к тебе пожаловала…
На краю кровли стояла уже высокая, черная тень с алебастрово-белым лицом и большими темными впадинами глаз. Он не спал.
— Что ты, Сарра?.. — послышался голос, от которого она всегда вся трепетала.
Она быстро поднялась по зыбкой лестнице на кровлю. Она забыла свой постоянный, непобедимый страх перед ним, забыла все — скорее, скорее открыть ему дверь спасения… И, подняв к нему свое маленькое, умильное личико и сжимая руки у нестерпимо бьющегося сердца, она заговорила быстрым, жарким шепотом о том, что она вдруг узнала… Он опустил голову. И долго стоял так, отвернувшись…
— Ты, верно, ошибаешься, Сарра… — сказал он. — Зачем ему делать это? Ведь я не скрываюсь — каждый день они могут взять меня в храме или на улицах…
— Но… какой ты… — укоризненно залепетала опять девочка. — В храме… Разве ты не знаешь, как волнуется народ… Они остерегаются… Ты точно ребенок… И отец…
От волнения она не могла говорить и только ловила ртом свежий ночной воздух….
Он думал… Не о том, чтобы бежать, нет… Куда бежать, зачем? Человек везде один и тот же… Он просто проверял что-то. С утра сегодня он ушел в город. Ему не только не кричали уже «осанна!», но огромное большинство просто совсем и не узнавало его. В храме узнали его и провожали косыми взглядами: то баламутил народ, а в нужную минуту испугался… И он даже не пробовал говорить в этот день… А вокруг грозно бродил бунт.
Он взял холодную руку девушки и, нежно гладя ее, заговорил этим своим колдовским голосом:
— От всего сердца благодарю тебя, Сарра, милая!.. Ты сделала доброе дело… И я всегда, всегда буду помнить это… Но — пусть все останется как есть…
И он подавил вздох…
Сарра заплакала жалкими, детскими слезами: не удалось ей спасти ни того, ни этого!.. Что-то было в его тоне такое обреченное, безнадежное, что она не посмела его уговаривать — она только целовала его руки мокрыми поцелуями. Безнадежная, она спустилась вниз и потащилась, не видя дороги, домой. О Калебе она совсем забыла…
Вскоре после нее пришел домой и Иуда. Она не спала, но старалась не дышать. Он встал рано, метнул на нее, свернувшуюся в комочек, злой взгляд и ушел неизвестно куда…
XL
У Каиафы состоялось совещание важнейших членов синедриона о текущих событиях. Ни к какому определенному решению верховники не пришли, и на другой день было назначено общее собрание уже всех членов синедриона. В роскошный зал заседаний, освещенный горящими светильниками, сходились они поодиночке и кучками, те, в руках которых так недавно была вся власть не только над храмом, но и над всем народом израильским…
Римляне, следуя обычной политике своей, овладев Палестиной, не тронули религиозные власти в стране и только немного ограничили синедрион в правах и потребовали, чтобы в храме приносилась жертва за цезаря и за римский народ… Синедрион во всем подчинился завоевателям. Дух независимости нашел убежище в фарисейских школах и синагогах. Фарисеи с этого времени в синедрионе всегда были в меньшинстве, предоставив все садукеям, всегда готовым на всякую сделку с господами положения…
Слово синедрион не еврейское, а греческое и значит заседание.
В синедрионе было семьдесят членов. Председателем теперь по назначению от римлян был Каиафа, а товарищем председателя и в то же время председателем судебного отделения — Гамалиил, внук знаменитого Гиллеля, наследовавший от своего деда известную широту взглядов и отзывчивое сердце. Про него рассказывали, что он не только не закрывал глаза на женщин, подобно суровым фарисеям, но всегда не прочь был полюбоваться проходящей мимо хорошенькой язычницей. У него была своя школа, которая пользовалась широкой известностью. В это время в ней блистал Савл Тарсянин, бойкий и самоуверенный человек, который был готов учить всех чему угодно и сколько угодно. Члены синедриона разделялись на три разряда: первосвященники настоящие и бывшие, по-гречески архиереи, старейшины, по-гречески пресвитеры, и писцы, законники, по-гречески грамматики. Все они должны были быть чисто иудейского происхождения с родословными, доказывающими это…
Синедрион обнародовал законы, отправлял «правосудие», разбирал дела о лжепророках, наблюдал за жреческим сословием, разрешал войну, определял границы городских владений, наблюдал за календарем, очень подвижным и очень несовершенным у иудеев, — словом, он одновременно был и парламентом, и собором, и городской думой… Раньше он имел право жизни и смерти над преступниками, но теперь это право было отнято у него в пользу римских наместников. Он не очень огорчался этим: как раз в эти бурные годы всякие преступления, а в особенности убийства, усилились в Палестине чрезвычайно, и не было никакой возможности выносить всем таким преступникам смертные приговоры, тем более, что чаще всего преступления эти носили характер религиозный и патриотический. Народ, несомненно, стал бы кричать, что верховники бьют по патриотам, единственное преступление которых это желание освободить свою страну. В таких случаях синедрион очень охотно прятался за спину прокуратора. Но когда раз застали на прелюбодеянии дочь одного жреца, ее по приказанию синедриона тут же обложили дровами и сожгли…
В Галилее был свой отдельный синедрион, который не оставил по себе никакой памяти. Был синедрион и в каждом маленьком городке при синагоге. Там состоял он всего из семи членов, которые и правили всеми делами синагоги и всеми местными делами. Из семи трое выбирались для дел судебных. Они должны были — так, по крайней мере, предполагалось — обладать следующими качествами: мудростью, мягкостью, благочестием, ненавистью к Маммону, любовью к истине, должны были быть любимыми от людей и пользоваться хорошей славой. Для дел особенно серьезных собирались все семеро и вели свои рассуждения у городских ворот, этом форуме востока, утром, по холодку… Присуждать к смерти эти маленькие синедрионы права не имели, но… излишнее усердие в таких случаях не очень преследовалось…
Иерусалимский синедрион имел право приговаривать виновных к тюрьме, штрафу, телесным наказаниям и — до прокураторов — к смертной казни. Древний закон возмездия око за око к этому времени был уже заменен пеней, причем размеры пени были разработаны с чисто еврейской точностью: «Ударивший ближнего своего по уху, платит ему мину, а если по скуле, то двести динариев». Но если кто отдерет ближнего своего за ухо или вырвет у него волосы, или плюнет на него, или сорвет с него одежду, тот платит четыреста динариев так же, как и тот, кто снимет покрывало с женщины. Все эти пени, однако, соразмерялись с достоинством пострадавшего: нельзя же, в самом деле, равнять какого-нибудь жреца или ученого рабби с чумазым погонщиком мулов! Оскорбление словом не ставилось ни во что, а потому самые цветистые ругательства процветали во всех классах общества и были обычным украшением всякого оживленного разговора…
