Великий поход - Белов (Селидор) Александр Константинович (читать книги .TXT) 📗
В то утро Трита встал раньше обыкновенного и долго маялся с костром, пытаясь воскресить его былое огнесилие. Дадхъянч слышал сквозь сон эту возню и тихую ругань у пепелища.
Он зарылся с головой в сено, чтобы прогнать из ушей раннюю дурню своего беспокойного товарища. Дадхъянчу и в голову не пришло, что беспокойство давно уже перестало одолевать Триту. И что сегодняшний день был особым.
Трита отправился подбирать хворост. По низкорослой поросли креозота. Затоптался и занервничал Ашва. Фыркая вслед Трите на своём топчище.
Какое-то время шума не было слышно, и Дадхъянч уже было опять приластился ко сну. Но тут Трита вскрикнул. Как-то по-особому. Испуганно и обречено. Так не кричат от невезения или неудачи. В этом крике слышался трагический приговор его суете и неприкаянности. Возможно, поэтому Дадхъянч позволил разбудить себя окончательно, открыл глаза и разметал над собой сено.
Трита оторопело брёл ему навстречу. Придерживая на весу руку.
– Проклятье, меня укусила змея, – сказал он с интонацией удивления и даже недоверия к случившемуся. – Я принял её за палку.
Дадхъянч решительно осмотрел рану. На припухшей руке отпечаталась пара змеиных зубов.
– Ты понимаешь в этом что-нибудь? – морщась спросил Трита.
– Понимаю. Как она выглядела?
– Такого бурого цвета, длинная. Извернулась кольцом…
– С треугольной головой?
– Вроде.
– Это куфия. Нужно отжать яд из ранки.
Пальцы Триты судорожно тискали опухоль. Рана кровоточила.
– От яда этой твари кровь перестаёт свёртываться, – сказал Дадхъянч, распаковывая свои снадобья. Он не нашёл того что искал, и это окончательно испортило ему настроение.
Трита ни о чём не спрашивал. Он погружался в бесчувственное равнодушие. К происшедшему и к самому себе. Дадхъянч развёл огонь и торопливо готовил жаркое пойло для Триты. Дадхъянч не хотел, чтобы пострадавший видел эту нервную спешку рук, но игра в спокойствие досаждала знахарю, придавая каждому его движению неуклюжесть и разлад.
Трита заглянул в глаза своему бывшему ученику:
– А помнишь, перед тем как мы расстались, всё было наоборот? Тебя свалила лихорадка.
– Молчи, не трать силы.
– Да что там, ты же знаешь… – Трите стало трудно дышать, и он запнулся. – Ты же знаешь, что это – всё.
– Я знаю другое. У тебя столько же шансов выжить, сколько и умереть. Жаль, конечно, что я не взял листьев батаки, но это не меняет дела. Стяни жгутом руку выше укуса: нам надо остановить кровотечение.
Трита и не пошевелился. Ему пекло глаза и прижимало грудь.
– Помнишь, – заговорил он щурясь и охрипляя голос, – я говорил тебе о шести светильниках?
Дадхъянч промолчал.
– Ну, вспомнил?
– Тебе лучше не разговаривать.
– Так вот, я не хотел это говорить раньше… Мне пришло время. Потому… Потому что шестой мой светильник погас… Я сам это видел. Мне пришло время.
– Ты просто устал, – возразил Дадхъянч.
– Нет. Я видел.
К лежащему подошёл Ашва, наклонился и ткнул Триту тёплой губой. В щёку.
– Иди-иди, – вмешался Дадхъянч, – тебя здесь только не хватало.
– Не гони его, – прохрипел Трита, – пусть смотрит, как я умираю.
Знахарь приготовил отвар и, обернув плошку краем телушника, чтобы не обжигать пальцы, направился к пострадавшему.
– Знаешь, – заговорил Дадхъянч, – я много видел больных людей. Некоторые из них просят свою болезнь о смерти. И не потому, что устали от мук, – просто они за всю жизнь не научились сопротивляться чужой власти над собой. Можно сказать, не научились жизни. Для них лучше уж умереть, чем заставить себя бороться.
Трита слушал и пил.
– Другие, – продолжил знахарь, – ведут себя так, будто смерть прибавит им чести. Жизнь не принесла чести, а смерть, стало быть, даст. Они становятся такими светлоликими, такими правильными и умиротворёнными. Разговаривают спокойно и тихо. А вчера ещё ругались из-за коров. Да так, как и собаки не лаются.
Трита слушал и пил. Дадхъянч поддерживал его под спину и вспоминал:
– И только самые достойные не делают из своей болезни представления. Даже когда знают, что эта болезнь последняя. А насчёт твоего светильника мы потолкуем, когда я тебя вытащу. Ведь ты не дашь мне уронить честь своего ремесла? Трита слушал и пил. Ему очень хотелось помочь Дадхъянчу. Он целый день пил отвары, которые готовил знахарь, пока у того не кончилась целебная трава.
Вечером Дадхъянч отправился на поиски птичьих гнёзд, чтобы поразжиться птенячиной и сварить товарищу бульона. Ашва поплёлся следом.
Они добрались до чахлого ракитника, обнёсшего сухое русло ручья, и долго высматривали птиц, но так и ушли ни с чем. Если не считать наломанных веток нимы – дерева, с помощью которого арийцы сохраняют свои зубы от гниения. Сок нимы содержит вещество, убивающее всю эту тухлеющую по зубным щелям дрянь.
Дадхъянч подумал, что слюна с соком нимы будет полезна для раны Триты. Ещё Дадхъянч подумал, что лучше ему не оставлять сейчас Триту надолго одного.
Когда они вернулись к месту ночлега, Трита лежал тихо и ветер тормошил ему волосы. Дадхъянч подумал, что он спит. Знахарь даже не сразу подошёл к нему. Чтобы не разбудить. Но когда Дадхъянч, терзаемый недобрым подозрением, всё-таки подошёл к лежащему, то увидел, что Трита был мёртв.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Посмотри, что это? – спросила Ратри, показав куда-то в сторону солнца. Индра нехотя обернулся. Прямо на них двигалось странное существо, напоминавшее человека, но с головой лошади.
– Человек с лошадиной головой, – сказал Индра, – должно быть, данав.
– Ты об этом говоришь так спокойно?
– Тебе, во всяком случае, ничего не угрожает.
Индра легонько отстранил от себя девушку и с готовностью предстал перед видением. Он отпустил перевязь жуха, стеснявшего движения, черпнул носом воздух и выступил вперёд.
Демон между тем, преодолев солнечную ослепь, благополучно превратился в обыкновенного человека, тянувшего за собой коня. На верёвке.
– Я не знал, что этих зверей можно приручить, – удивился воин.
– Я тоже не знал, – ответил Дадхъянч и прошёл мимо. Ратри и её заступник долго смотрели ему вслед. Девушка первой нарушила молчание:
– Не кажется ли тебе, что это…
– Стоп! – перебил её Индра. – Ничего не говори. Я должен сам. Я могу сам… – он погрузился в кипень внезапно взбудораженной мысли и осторожно тронул языком её прозревшую плоть:
– Какой смысл таскать за собой коня? Не лучше ли, чтобы он сам таскал тебя повсюду?
Индра побоялся обнаружить в Ратри подтверждение своей догадке. Поэтому и не посмотрел в её сторону. Получалось, что все его прозрения она знает наперёд.
– Догони его и сообщи ему это, – то ли шутя, то ли серьёзно предложила девушка.
Индра укололся о её совет. В последнее время их отношения изменились. Ему казалось, что Ратри поглощена странным соперничеством с ним. Перетягиванием владычества. Возможно, это называлось так.
Когда она узнала о славных выдумках Индры, о приживлении молодого риши к бхригам и о Кавье Ушанасе, в её глазах воин прочитал досадливую иронию, тронутую налётом капризного равнодушия. Его это удивило. Задиристый характер девушки должен был сдаться. Тогда. Сдаться их любви. Индра чувствовал, что Ратри ему не принадлежит. Всякий раз прикасаясь к её золотистой коже, молодой воин встречал в сиддхе притаённую, нервозную напряжённость. Будто по плечу дочери Диводаса в этот момент ползла гусеница.
Зачем она приходила сюда, так далеко от своего покоя и благополучия? И что влекло её к Индре? Воин хотел дознаться, но Ратри не позволяла ему говорить об этом.
В Индре медленно и больно умирала влюблённость. Ставшая сперва тоской, искусавшей ему душу, а потом долгой, болеющей неразлюбчивым упрямством обидой.
