Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Первым предложил новый, щадящий способ пришивания кожи к краям разреза при вскрытии дыхательной трубки во время удушья, широко применяемый и сегодня такой технической тонкости до Ибн Сины ученые ни у кого не встречали [136].
«Я опишу тебе лучший способ зашивать живот, — пишет Ибн Сина в „Каноне“, — научу зашивать глаз женским волосом».
Ибн Сина оставил богатую и тонко разработанную главную хирургию. Его рекомендация по лечению симблефаронов хирургическим путем были разработаны впоследствии одесской школой академика В. Филатова. Принципы и цели хирургического лечения трихиаза, описанные Ибн Синой, почти ничем не отличаются от современных методов [137].
Его способы вправления переломов костей черепа, челюсти, ключицы, лопатки, грудины, ребер, позвоночника, плеча, предплечья, запястьев, пальцев, костей таза, бедра, голени, стопы, позвоночника… действенны И по сей день И носят в большинстве случаев название «способ Авиценны».
Он разгадал и механизмы вывихов. Его взгляд на это ничем не отличается от современного. Блестящее объяснение не мертвого участка тела, что раскрывает анатомия, а живого, увиденного без рентгена, потрясает. «Некоторые люди, — пишет Ибн Сина, — предрасположены к вывихам в суставах, ибо ямки в костях суставов у них неглубокие, так что входящие в них головки держатся неплотно, а лежащие между суставами связки не крепкие, а слабые и тонкие от природы или влажные, легко поддающиеся растяжению, или к ним изливаются вязкие, способствующие скольжению жидкости, или обламываются края костей суставов, в которые входят головки, и ямки оказываются заполненными, щербатыми, без перегородок».
— Мне кажется, — говорит Бурханиддин, — если он сейчас встанет И объяснит нам, как «вывихнулась» из своего сустава планета или звезда, я не удивлюсь. Все он знает. А все знать может только гордыня. Омар Хайям, считавший Ибн Сину своим учителем, тоже был пьяница, развратник и еретик, каких свет не видел. Но я прощаю ему все за одну только его фразу, которую он сказал перед смертью: «Господи! Прости мне мое знание тебя»…
«В Дихистане я заболел тяжелой болезнью и вернулся в Гурган, — пишет Ибн Сина в „Автобиографии“. Но не лихорадка выгнала его, а слава. Славой он обнаружил себя… Много лечил, и к нему стали приходить даже из Гургана! Слава его, словно ветер, долетела и до Махмуда, И нельзя было подвергать султанскому гневу рыбаков.»
— Так почему же Ибн Сина сжег книгохранилище Самани? — спросил Хусайн у рыбаков при прощании.
— А ты не понял?! — удивился старик, рассказавший легенду. — Он боялся, что войдет в Пещеру человек с несовершенной душой. А знания, соединенные со злом, могут погубить мир.
Как не было горько Ибн Сине расставаться с рыбаками, он все же покинул их и в ненастье вдоль темного, неуютного, спорящего с ветром Каспийского моря, через болота и тростники, кишащие кабанами: вдоль стен и башен, бегущих с руслом Атрека, дошел до Гургана, и вместе с Атреком вошел в город.
На этот раз Гурган удивил Ибн Сину снегом. Пальмы в снег! Такого он еще никогда не видел. Снег лежал и на башне Кабуса с северо-восточной стороны. «Значит, ветер дул со стороны Бухары… — подумал Ибн Сина с щемящей болью. — Летел через Каракумы, может, даже над могилой Масихи, — и вот, перевалив Хорасанские горы, принес мне снег детства…»
— вдруг сложилась строка, —
На базаре, покупая лепешку, Ибн Сина получил сдачей монету, отчеканенную в этом Году В Бухаре, на монете имя Арслана Глухого — младшего брата илек-хана Насра, завоевавшего Бухару в 999 году.
А Наср в это время шел, утопая в снегах, из Узгенда в Кашгар биться со старшим своим братом Туганом, заключившим против него с Махмудом союз.
Шел и думал О жизни… Белый конь, тяжело дыша, с трудом вытаскивал ноги из сугробов, зло косил на Насра огромный красный глаз. Потом останавливался. Ребра ходили ходуном. «Вот так же встала, не пошла дальше и моя судьба, — подумал Наср. — Из чего состояла жизнь? Из вражды с братьями. В детстве мы спали На одной кошме, и ластились к отцу, когда он возвращался из дальних походов, скакали по весенней степи под горячим ветром, пьянея от густого запаха цветов. Цветы в травы доходила до брюха коней. А теперь до брюха доходит снег: „Брат идет навстречу брату с одной целью: убить“.
Наср круто развернул коня и поехал домой. Потом, уже из Узгенда, послал к Махмуду поела с просьбой помирить его с братом.
То же сделал и Туган… О, великая сказка! Вечная сказка Вечной Матери, настойчиво вплетаемая в узор на попоне коня, колчане, кисете, рубашке под кольчугой, походной суме:
Сыплет в сыплет снег. Ибн Сина не знает, куда идти. Переночевал в ханаке для дервишей. На рассвете вышел на улицу, закружил бесцельно по городу, согревая себя мыслью, что ходили здесь когда-то Масихи и Беруни… В котомке за спиной — страницы начатого первого тома „Канона“, написанные в Дихистане. Пахнут еще рыбой и морем…
Ходит Ибн Сина по улицам, как загнанный зверь. Думает, где бы склонить голову, чтобы продолжить работу. И может, проходит мимо маленького мальчика, играющего в камушки, не ведая, что это Гургани, — тот самый изысканнейший в будущем стилист, автор „Вис и Рамина“, которому кланяемся мы за этот его труд, но настанет время, и он проклянёт Ибн Сину и откажется совершить молитву над могилой Фирдоуси, а на вопрос Джуллаба: „Каковы условия общности среди людей?“ — ответит: „Человечность“.
В это же время приходит в Гурган в Абу Убайд Джузджани, никому не известный философ в законовед из маленького селения под Гератом, тот самый Джузджани, которому начал Ибн Сина как-то рассказывать о себе и который продолжит затем „автобиографию“ до последних дней учителя. Джузджани сделается ему преданнейшим другом, будет скитаться с ним, спасая его книги, вытаскивая их из огня, плача над пеплом исчезнувших мыслей, многие из которых он восстановит по обгоревшим кусочкам.
Джузджани и после смерти Ибн Сины много сделает дли сохранения его трудов. Но… пока они еще не знают друг друга. И может, это интуиция сорвала больного Ибн Сину из Дихистана и понесла его в пасть тигра, в капкан, в этот проклятый город Манучехра, зятя Махмуда, но… навстречу Джузджани.
Нам не известно, как они встретились. Позже, в предисловии к „Книге знаний“ Ибн Сины, Джузджани напишет: „Я пришел к шейху в Гурган, когда ему было около 32 лет“.
Как это понять? „Я пришел к нему“? Ведь Ибн Сина его не знал. Даже имени никогда не слыхал! Значит, нашел Ибн Сину Джузджани, Ибн Сина, вернувшись в Гурган, скрывался. Джузджани мог встретить его на улице, в мечети, на базаре, а рядах книготорговцев и, потрясенный его лицом, пойти за ним. Мы не знаем, какой был Ибн Сина. В 1954 году при переносе его праха в новый мавзолей в Хамадане иранскому ученому Саиду Нафиси удалось сделать два снимка черепа Ибн Сины: в профиль и в три четверти. Фанатичная толпа разбила фотоаппарат и не дала сделать главного снимка: в фас. По этим снимкам советский ученый М. Герасимов сделал реконструкцию лица Ибн Сины. Вот и все, что мы имеем.
Джузджани остановила, вероятно, необыкновенность лица Ибн Сины, его сосредоточенность, отрешенность, гордость и обаяние ума. Джузджани, наверное, долго ходил за Ибн Синой, прежде чем, набравшись смелости, подошел к нему и сказал:
— Здравствуйте, Абу Али. Я друг вам. Ваша жизнь — моя жизнь. Не прогоняйте меня, учитель.
