Пламя грядущего - Уильямс Джей (книга жизни .txt) 📗

Позже узнал, что некоторые приписывали авторство этих строф самому Пейре. Бог с ним. Я умолкаю.

Дамой сердца я избрал Маурину, жену кастельяна замка Дофина, изящную, темноволосую, жизнерадостную женщину, бросавшую по сторонам соблазнительные взгляды. Она ничего не говорила, ее глаза говорили за нее. Она охотно слушала обращенные к ней речи. И все-таки я никак не мог добиться от нее ни «да», ни «нет» в ответ на мои мольбы о любви. Как часто я слагал стихи в ее честь и пел их для нее, а потом бросался на колени и клялся, что умру от любви к ней! Она же только тихонько кивала головой, словно мысли ее унеслись неведомо куда, с туманной улыбкой дотрагивалась кончиками пальцев до моей руки и говорила: «Ей-Богу, милый Дени, лучше сыграй еще на своей виоле».

Случилось так, что однажды летним вечером все мы вышли из замка посидеть на травке, и госпожа Жанна, супруга Дофина, дабы развлечься, предложила учредить Суд Любви, последовав примеру королевы Алиенор [30], той самой, что вышла замуж за короля Англии. Потом госпожа Жанна возложила на себя обязанности председателя, а также назначила судьями трех своих дам и вслед за тем спросила, хочет ли кто-нибудь представить свое дело на рассмотрение суда по всем вопросам любви. Бернард из Сен-Труа спросил, может ли мужчина нарушить свое слово без ущерба для чести, если он вручил свою любовь даме и поклялся исполнить все, что она потребует, и если притом ее первое же приказание таково, чтобы из любви к ней он больше не говорил ей о любви? После непродолжительного спора, сопровождавшегося смехом, судьи вынесли решение, что мужчина должен неукоснительно следовать закону, записанному в Предписаниях любви [31], который гласит: «Любовь любви ни в чем не отказывает». Следовательно, он не может, не утратив достоинства, отказаться выполнить первое же повеление своей дамы, даже если она захочет, чтобы он бросился в море. Однако госпожа Жанна своим грубым голосом, который больше подошел бы мужчине, промолвила: «Нет, ибо гораздо сильнее закон, который гласит, что воистину не влюблен тот, кто противится непреодолимым желаниям любви. А стало быть, поскольку самое естественное желание влюбленного – говорить о любви, воспевать любовь, шептать признания в любви, ни один мужчина не в силах с полной добросовестностью хранить молчание, и я считаю даму виновной, ибо она пожелала невыполнимого». Тогда все зааплодировали и признали ее решение справедливым.

Остальные также стали предлагать трудные задачи того или иного рода, и все это время я не мог удержаться от того, чтобы смотреть на Маурину взглядом, исполненным нежности. Наконец я смело выступил вперед, воззвал к милосердию суда и попросил составить мнение о моем деле. Я сказал: «Достопочтенные судьи и вы, мадам Верховный судья, я прошу, чтобы суд рассмотрел мою жалобу на некую даму, которая не желает признаться, любит она меня или нет. Ибо, посудите сами, существует ли на свете большая жестокость, чем та, когда дама отказывается дать определенный ответ „да“ или „нет“, но оставляет возлюбленного висеть на длинной веревке, так что временами его ноги касаются земли, отчего он может перевести дух и ложно уверовать в то, что останется жив? Поскольку нет худшей пытки, чем несбывшиеся надежды».

Услышав это, судьи по большей части, разумеется, рассудили, что подобная жестокость заслуживает самого сурового осуждения, Маурина при этом изменилась в лице, однако не подняла опущенных долу глаз и ни разу не посмотрела на меня. Но госпожа Жанна бросила взгляд из-под своих темных, густых бровей на меня и на Маурину, и я понял, что она очень хорошо осведомлена о том, что происходило между нами, и о какой даме я повел речь. Она заговорила: «В каждом случае надлежит исходить из существа самого дела, а об этом деле кое-что не было сказано, то, о чем неизвестно истцу, но известно мне. Суть в том, что означенная дама любима другим мужчиной и отвечает ему взаимностью. Тем не менее, будучи мягкосердечной, она не смогла в этом признаться, а кроме того, верно сказано: не достоин любви тот, кто ведет себя нескромно. Потому при всей своей доброте она не в силах помешать естественному желанию другого человека говорить ей о своей любви, ибо, согласно Предписаниям любви, одну женщину любить двоим ничто не препятствует. А следовательно, я нахожу, что вина не может быть возложена на нее, но проситель должен, если он истинный влюбленный, проявлять терпение и всегда помнить, что влюбленный обязан во всем уступать желанию своей дамы».

И тогда суд постановил, что дама невиновна, а я, хотя и поклонился с улыбкой, был преисполнен ревности. Я твердо решил, что узнаю имя мужчины, которому она отдала свое сердце. Поэтому я посоветовался с Пейре Овернским, чистосердечно рассказал ему обо всем и попросил помочь мне. Когда он узнал, что я имел в виду именно донну Маурину, он похлопал меня по спине, покачал головой и воскликнул: «Что? Так ты не знаешь, кто ее возлюбленный? Ибо воистину все на свете, кроме тебя, знают, что это сам Дофин».

Услышав эти слова, я задохнулся от горя, и слезы полились из моих глаз. Я бился головой о стену и так рыдал, что Пейре преисполнился тревогой и принес мне вина, сдобренного пряностями, и мокрую тряпицу на лоб, чтобы приложить к ушибленным местам. И он утешал меня, как мог, мудро приговаривая: «У кого нет щита, должен привыкнуть к ударам», – и еще: «Болезнь, которую нельзя вылечить, приходится терпеть», – и дальше: «Гибкий тростник клонится от ветра», – и продолжал в том же духе, пока я не попросил его замолчать, ибо очень ослабел.

Так вышло, что как раз на следующий день небольшая компания играла в игру под названием чикана, которая состоит в том, чтобы ударом деревянного молотка послать деревянный шар с одного конца поля на другой. И когда подошла моя очередь бить по мячу, я увидел, что моим соперником по игре оказался Дофин. Гнев, родившийся от ревности, овладел мною, и не задумываясь о том, что делаю, я ударил по мячу изо всей силы, направив его прямо в сторону Дофина. Мяч попал ему в ногу чуть повыше колена. Он выронил свой молоток и, схватившись за бедро обеими руками, принялся скакать на здоровой ноге и поносить меня сверх всякой меры. Он покинул поле, опираясь на одного из своих оруженосцев. Вскоре после этого происшествия ко мне с мрачным видом подошли Понс де Капдюэйль и Пейре Овернский и сказали, что поскольку оба относятся ко мне по-дружески, то полагают так: самое лучшее для меня – это собрать свои вещи и уехать из замка, ибо Дофин более не питает ко мне расположения, какое до сих пор выказывал.

Я расстался со своими товарищами, вздыхая и проливая слезы, но так и не попрощался с донной Мауриной, хотя именно ее холодность явилась причиной постигшего меня несчастья. При расставании Понс де Капдюэйль позволил навязать ему последнее су [32] из моего кошелька. Он клялся, что искренне любит меня и обязательно отдаст долг в скором времени.

Я не буду описывать подробно свои странствия в продолжение нескольких последующих лет. Ту первую зиму я путешествовал по провинциям Фуа и Безье. В 1184 году я отправился в королевство Арагон [33] и не возвращался во Францию вплоть до 1185 года. На обратном пути меня ограбили. Рождественские празднования 1186 года я провел в Париже. Там произошел со мной такой случай: однажды, прослушав мессу [34], я выходил из церкви и увидел, как шайка жуликов набросилась на какого-то беднягу с побоями, и хотя я обычно осторожен сверх меры, я воспылал гневом и бросился ему на помощь. Мне удалось прогнать их всех. Увидев, что несчастный дрожит от холода, поскольку разбойники утащили его плащ, я сжалился над ним и отдал ему свой, который был уже старым и сильно поношенным. Продрогнув на холоде, я на другой день заболел и слег с кашлем, насморком и лихорадкой. Однако обратите внимание, как блаженный св. Дени вознаградил меня за благое дело, совершенное из бескорыстных побуждений! Ибо в тот же самый день давешний незнакомец посетил меня в моей комнате и признался, что на самом деле он – состоятельный горожанин. Он дал мне денег, а также прислал вина и дров, дабы подбодрить меня. Я сложил песнь в его честь, которой он остался весьма доволен, и таким образом я пережил ту зиму.