Голгофа - Гомин Лесь (бесплатные версии книг TXT) 📗
Соломония поднялась и присмотрелась к человеку.
— Кто ты? Как тебя зовут?
— Я? Я несчастный отец, потому что у меня украли ребенка. Я несчастный муж, потому что у меня украли жену. Я потерял сон, лишился жизни — все забрал Иннокентий. Я — Василий Синика, из Липецкого.
— Василий? Синика? Сосед Мардаря?
— Да… Сосед Мардаря.
Соломония немного пришла в себя.
— Пойдем быстрее. Быстрее пойдем.
Взяв Синику за руку, Соломония двинулась вперед, вслед за Иннокентием. Шагала осторожно, присматривалась, чтобы не заблудиться. Шатаясь, Синика шел за ней, держался за ее плечо. Силы покидали его, он терял сознание, падал. Соломония поднимала его и тянула, почти несла дальше. В ней горело страстное желание вырвать этого человека из рук смерти и вместе с ним догнать Иннокентия, отомстить за все, что вытерпела, выстрадала она, начиная от Добруджского монастыря до этой дикой, неприветливой степи. Ни на секунду не останавливалась.
Когда слабел и падал Синика, она натирала ему виски снегом, дышала на руки, грела их под кожухом и тянула его дальше.
Наутро впереди показались избы города Каргополя. Соломония осмотрела Синику с ног до головы.
— Мэй, Василий, нельзя вам так в город входить. В таком виде полиция нас задержит.
Слово «полиция» вернуло Синике сознание. Он осмотрел себя. Действительно, в окровавленной монашеской рясе нельзя идти в город. Соломония сняла с себя кожух и надела его на Василия. Снегом вымыла ему лицо, и через полчаса в город входила странная пара: мужчина, лицо которого было бледно-зеленого цвета, и женщина, крайне истощенная, бледная, словно с креста снятая. На первой же улице они взяли извозчика и поехали на постоялый двор на окраину города. Здесь, в номере, Соломония спросила Синику, как он попал к Иннокентию и оказался один в снегу, да еще избитый. Василий, теперь уже вымытый, побритый, в чистой одежде, тяжело вздохнул и хмуро ответил:
— Если ты в самом деле пойдешь со мной против Иннокентия — расскажу тебе все. Но помни, это смертельная тайна. Поклянись мне, что никому не скажешь — ни кто я, ни откуда.
Соломония встала и торжественно произнесла присягу.
— Клянусь тебе моей ненавистью к тому, кто искалечил мою жизнь, мою душу, что я до конца дней своих не отрекусь от союза с тобой и никогда никому не скажу ни кто ты, ни откуда, ни где я тебя видела. Аминь.
Синика выслушал спокойно и торжественно. А потом лег в постель и устало, словно сквозь сон, сказал:
— Соломония, слушай: у меня была жена — ее нет, Иннокентий забрал; у меня был сын — его нет, Иннокентий забрал; я убил свою жену за то, что родила сына от Иннокентия. Я женился второй раз, ушел из дому. Я сделал так, что люди подумали, будто я утонул в Буге, в Вознесенске. А потом пошел за ним, чтобы своей рукой его убить. Одежду я оставил на берегу. Потом я слышал, что одежду отослали ей, и она живет теперь в моем доме, воспитывает сына… не моего, а Иннокентия. А я вот хожу за ним, чтобы перерезать ему горло. Я уже не Василий Синика, а Степан Маркович Луценко. За бумаги триста рублей дал. Вот и все.
Он устало закрыл глаза и крепко уснул. Соломония сидела возле него и смотрела на его лицо, покрытое глубокими морщинами. Ей жаль было его и себя, и… вспомнилась Катинка.
Окрепший Синика проснулся рано. Удивленно посмотрел на Соломонию. Она сидела возле него, как и вчера. На вид бледная, с затуманенным взором. Он встал с кровати и пошел умываться. Вернулся, а Соломония так же сидела и молча смотрела на кровать, где раньше лежал Синика. Он тронул ее за плечо.
— Умойся, Соломония, освежи голову.
Она посмотрела на него. Взгляд был какой-то холодный, мутный, безразличный. В нем было мертвое, тупое равнодушие ко всему.
— Голова? Чья голова? Разве ты не знаешь, что у меня гвоздь в голове сидит? У меня уже нет моей головы. У меня старая бадья на плечах, а в ее днище гвоздь вбили… Га-га!
Она нагнула голову и показала на темя.
— Вот здесь вбили мне гвоздь… Катинка приходила вытаскивать его, но замерзла она. Мой сын приходил вытаскивать, но ручонки маленькие у него, не мог вытащить. Иннокентий приходил вытаскивать, да еще глубже вбил. И теперь сидит этот гвоздь вот тут. Я веселая сегодня. Я за него замуж выхожу. Ты знаешь моего жениха?
Соломония не вынесла всего пережитого. Теперь, когда ее тело отошло в теплой хате, прошло напряжение, миновала опасность умереть среди снегов, ее разум помутился. В голове все перепуталось. Далекие картины детства, райское блаженство с Иннокентием, затем другой «рай», путешествие в Муромский монастырь, побег оттуда, похороны, самоубийство Катинки — все это помутило ее разум, и она потеряла ощущение реальности.
Синика со страхом смотрел на Соломонию. Он колебался: бросить сумасшедшую или взять ее с собой. Но, узнав об аресте Иннокентия, решил не бросать несчастную. Нанял подводу и, одев Соломонию, поехал с ней к поезду. Соломония не сопротивлялась.
В дороге она не причиняла ему хлопот. Тихо сидела в вагоне и чему-то улыбалась. Иногда обращалась к Синике с добрым словом и снова предавалась грезам. Только на одной из станций, где их поезд догнал эшелон паломников, отправленных домой, услышав молдавскую речь, она вдруг насторожилась и задрожала. Что-то пробудилось в ее сознании. Рванулась к двери, но тут же села и тихо запела молдавскую песню. По дороге в Одессу к Соломонии иногда возвращалось сознание, и она рассказывала Василию об Иннокентии многое такое, чего он и не знал. Он услышал от нее, что его «порезали» в Одессе по приказу Иннокентия, который давно затаил зло за украденные деньги и хотел отомстить Синике за разрушенные тогда планы в Добруджском монастыре. Иннокентий и Домаху принял, хорошо зная, чья она жена, он очень хотел, чтобы у нее был от него, Иннокентия, ребенок. Так она поведала Синике историю балтского инока. Он следил за каждым ее словом, как и за тем, чтобы этих разговоров не услышал кто-то из посторонних.
И чем ближе подъезжал Синика к Одессе, тем больше беспокоился о больной. В Одессе он поместил ее у знакомых, а сам снова принялся за дела. Он повертелся вокруг «рая», разузнал, что Иннокентий в Соловецком монастыре, расспросил, кто из райских мужей остался с ним, а кто в Липецком, и окончательно осел в Одессе, чтобы, отдохнув, снова начать мстить Иннокентию.
18
Арест Иннокентия, суд в Петрозаводске и ссылка его в Соловецкий монастырь, а больше всего его декларация, словно громом, поразили «раян». К этому времени «рай», который назывался Гефсиманским садом, был оборудован как громадный подземный монастырь. Число пещер увеличилось, они протянулись под землей на два с половиной километра в длину и на полтора в ширину. Построенные в два этажа, они могли вместить восемь тысяч человек. Правил монастырем брат Иннокентия Семеон, который стал настоящим подземным князем: множество слуг, большие доходы, за счет которых он окончательно уладил дела с балтской и ананьевской властями. Он уже мечтал расширить влияние Гефсиманского сада и дальше на Бессарабию — основать свой собственный монастырь, за которым бы присматривал младший брат Марк. Случившееся с Иннокентием разрушило его планы. Теперь нужно было выручать Иннокентия, на котором держалась и его собственная власть над тысячами темных, обманутых людей. Он понимал, что разгром Иннокентия в Петрозаводске мог привести к переменам и здесь, мог заставить Станислава Эдуардовича быть не столь снисходительным по отношению к Гефсиманскому саду, как до сих пор. Поэтому-то он в первую очередь перевел богоматери Софии солидную сумму на киевский банк и просил ее не приезжать в Липецкое, а оставаться в Киеве. Сам же немедленно отправился к отцу Амвросию за советом. Трусливо спросил: закрывать монастырь или нет?
— Если хочешь побывать на каторге-принимайся. Православный монастырь живет не лаской вахлаков, а лаской божьей, и он будет стоять вечно. Не твоего ума дело то, о чем бог судит. Езжай домой, и правь дальше, как стану указывать. Сам ничего не делай, меня спрашивай
