Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Оружейники вносили в дар городу наконечники копий, мечи, шлемы, щиты. Кожевники давали обувь и ремни, горшечники – сотни метательных амфор. Каждый помогал полису чем мог.
После этого собрание было закрыто.
Уже вечером при свете факелов жрецы совершили благодарственные моления. Только к половине ночи утомленные граждане начали расходиться по домам.
В числе мастеров-строителей, выделенных для ремонта городских стен, оказался и архитектор Скимн. Ему дали группу рабов, принадлежащих полису. Скимну казалось, что выделенных рабов недостаточно. Тем более что десять монет стояли перед его глазами и приводили его в возбуждение. Шагая по улице с Бионом-наставником, он с сердцем говорил:
– Всего восемь рабов, чтобы отремонтировать две куртины и башню! Это же смешно! Мне придется самому месить глину. На Боспоре или где-нибудь за морем на такую работу бросили бы сто рабов!
Бион с глубокомысленным видом покачал головой. Он был немножко философ, чем приближался духовно к своему знаменитому тезке – Биону Борисфениту, уроженцу Ольвии.
– Многочисленные рабы, – ответил он, – тяжелое бремя для полиса, друг мой. В Элладе или Понте не только много рабов-чернорабочих, но даже и рабов-архитекторов. Если бы так было и у нас, то моему соседу Скимну совсем не нашлось бы работы. Рабский труд дешевле.
– Дешевле? Значит, полису выгодно иметь много рабов.
– Как сказать! Рабов нужно охранять. Худо, если количество рабов в городе превышает число свободных. Рабов иногда охватывает дух разрушения, и они способны на страшные бунты.
– Рабов, конечно, надо держать в узде. Но ты неправ, считая, что я остался бы без работы. Наоборот, я стал бы тогда старшим архитектором на постоянной оплате, чего сейчас я не имею. Я руководил бы всеми строительными работами. Пускай дадут мне в подчинение хоть тысячу рабов, я сумел бы заставить их работать.
Скимн погрозил кому-то кулаком, казавшимся в темноте совсем черным. Бион рассмеялся.
– Друг мой! Счастье и долголетие Херсонеса именно в том, что он сохранил традиции старины и избегнул крайностей рабовладения. Его люди трудятся наравне с рабами, а труд свободных – основа демократии. Обилие рабов – загнивание свободных. Пала Греция, разложилась Спарта, на Боспоре растерянность и смятение. А Херсонес хранит свою умеренность, унаследованную от предков, и он прав.
– Он сохраняет равновесие внутри, но теряет его вовне. Херсонес слишком слаб. Недаром скифы так осмелели и готовятся поглотить нас!
– Но еще не поглотили и не поглотят! Скифы подобны буре, а буря не страшна, если дом крепок и живущие в нем дружны. Заметь, скифы напоминают догорающий костер, который вспыхнул, чтобы погаснуть. Скифия уже отживает, а Херсонес будет стоять!
В словах Биона чувствовалось много уверенности, убежденности.
Скимн охотно согласился бы с ним, но он был беден и страстно желал стать богатым и знатным. В городе недоставало условий для удачной карьеры. В Херсонесе хорошо жилось тем, кто уже обладал богатством и властью. Остальные должны были довольствоваться немногим, что могли дать мелкая торговля, ремесло, служба государству и работа по найму. Поэтому Скимн наряду со многими таил недовольство, жаждал преобразований, расширения государства по образцу Боспора. Там греки чувствовали себя аристократами и наживались за счет крестьян племени сатавков, угнетенных, подобно илотам Спарты или мариандинам Гераклеи.
Глава вторая.
После экклезии
1
После народного собрания улицы Херсонеса превратились в бурлящие каналы, по которым шумели потоки людей. Огромные факелы пылали, окрашивая стены домов и лица граждан в багровый цвет. Факелов было так много, что издали могло показаться, будто в городе вспыхнули пожары.
Постепенно толпы редели. Вслед за ними глухо топали грубой обувью вооруженные патрули, они звякали доспехами и перекликались с ночными сторожами.
– Эй, вы, давай сюда! – слышались хриплые голоса.
Дюжие гоплиты сопровождали толпу плохо одетых рабов, волочащих по мостовой тяжелые цепи, предназначенные для перегораживания перекрестков. Цепи оглушительно звенели.
На сторожевых кораблях в гавани, а потом на стенах города зашевелились светящиеся точки.
Отряды вооруженных граждан шли во все стороны от гимнасия, где начальник стражи стратег Никерат совместно с гиппархом Полифемом и тремя таксиархами основали что-то вроде штаба всех вооруженных сил полиса. Здесь формировались дозорные патрули, распределялись сторожевые посты в порту, у ворот, на стенах и башнях города.
Небольшая площадь против гимнасия была освещена факелами. Все время шли новые и новые группы воинов-граждан, чтобы получить задание по ночной охране. У коновязей фыркали и бились лошади под скифскими седлами, не имеющими стремян.
– Эй-ла! – кричал один другому. – Иди за Койраном, я буду ждать тебя здесь, около колонны, отсюда пойдем в первую стражу к воротам!
– Подожди, я пойду скажу Никерату, что пекарь Полигнот заболел, а за него вышел я, хотя эту ночь я должен отдыхать!..
Гиппарх Полифем вышел из гимнасия и орлиным оком оглядел все пестрое скопление людей, освещенное факелами. В перспективах улиц поблескивали наконечники копий и полированные шлемы. К нему подошел, прихрамывая, Бабон. Он тоже выглядел воинственно в пластинчатом панцире и железном шишаке с перьями.
– Послушай, достойный муж, – обратился он к гиппарху, – я еще не вполне оправился после ранения, но уже несу ночную стражу.
– Это похвально, – сухо отозвался Полифем, натягивая на руки рукавицы из мягкой козлиной кожи. – Совет оценит твое рвение.
Полифем бросил косой взгляд на приземистую фигуру Бабона и отвернулся в сторону коновязей. Конники уже заметили его и дружной гурьбой кинулись разбирать лошадей.
Двое подвели гиппарху жеребца под красным чепраком. Бабон осмотрел лошадь и с видом знатока щелкнул языком.
– Не позже, как через десять дней, Полифем, я смогу опять сидеть на коне и помогать тебе не только советом, но и мечом! Запомни, взятие передовых крепостей сразу остановит скифов!
– Совет решит, брать или не брать нам Хаб и Палакий. Посторонись!
Гиппарх взялся за гриву лошади и молодцевато вскочил в седло.
– По коням! Садись! – скомандовал он.
Загрохотали копыта. Конный отряд проследовал по темным улицам, обгоняя пешие отряды. Со зловещим скрипом и лязгом медленно распахнулись ворота города, окованные листовой медью. Пропустив конницу, они опять наглухо закрылись. Конники направились дозором по берегу залива в сторону тех троп, что шли с гор.
Городской эргастерий охранялся с особой бдительностью. В прошлом он был большой мастерской, где руками тогда еще немногочисленных рабов выделывались разные вещи на потребу горожанам или для продажи скифам. Со временем рабовладельческое производство колонии все более сосредоточивалось в частных руках. Однако эргастерий не запустел, он стал надежной невольничьей тюрьмой, охраняемой вооруженными стражами. Здесь содержались рабы, принадлежащие полису, а также и отдельным гражданам. Днем их использовали на работах во всех концах города, к вечеру приводили сюда. Это было очень удобно, предотвращало побеги и заговоры. Тем более что с каждым десятилетием рабы становились строптивее, чаще проявляли опасные наклонности к групповым побегам и – это более всего пугало херсонесцев – к бунтам.
Всех рабов подвергли тщательному обыску. Многих на ночь приковали цепями к стенам. Одним из прикованных оказался молодой рослый раб Меот, телосложением напоминающий Геракла. Его недавно привезли на корабле из Фанагории. Уже на пристани были замечены его рост, чугунные плечи и выпуклые икры.
Начальник городского эргастерия Морд, сопровождаемый двумя вооруженными факельщиками, обходил мрачные казематы рабского узилища, проверял прочность оконных решеток, исправность замков и оков, которыми были отягощены руки и ноги невольников. Старый тюремщик остановился около Меота и колючим взором ощупал на нем железный ошейник и цепь, примкнутую к ржавому кольцу на стене. Ему не понравилось мрачное выражение лица этого богатыря, прикованного к камню, подобно Прометею. Морд рядом с рабом казался злым старым карликом, заманившим в свое подземелье великана. Морщины на лбу тюремщика изменили свое расположение, отразив неудовольствие и озабоченность. Он в раздумье пожевал сморщенными губами, глубоко втянутыми в рот.
