Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович (книги без сокращений TXT) 📗
Одежда казака быстро пропиталась вонючим потом и грозила вскоре превратиться в лохмотья, сделав его мало отличимым от старожилов адской каторги. От ожогов солнца на лице вздулись волдыри, в желудке постоянно ощущалась сосущая пустота, и нестерпимо хотелось пить, но рабы получали лишь по несколько глотков теплой протухшей воды.
Машинально двигая веслом, Головин размышлял, пытаясь понять, почему толстяк вступился за него на невольничьем рынке. Джафар рисковал жизнью, но не побоялся встать между натянувшими луки стражниками и вооруженным саблей казаком. Что двигало им? Жадность? А если нет, то какую же ценность представлял для него купленный раб, если ради сохранения его жизни турок решился рискнуть своей? Неужели только ради того, чтобы спасенного невольника приковали к веслу галиота? Спас, чтобы обречь на медленную мучительную смерть? Как-то не вяжется одно с другим. Конечно, среди турок и татар, как в каждом народе, есть разные люди. Но купить раба-славянина, да еще казака, а потом закрыть его своим телом от стрел стражников — это уж слишком даже для доброго турка!
От размышлений его отвлек незнакомый звук: по проходу между скамьями гребцов бежал до глаз заросший сивой бородой низкорослый человек, почти карлик. На его сморщенном лице застыла блаженная улыбка идиота. В коротеньких ручках он держал огромный деревянный ковш — от него к браслету на запястье человека тянулась цепочка. Расплющенные босые ступни карлика казались приставленными к его ногам от чужого тела. Они звонко шлепали по настилу, и этот звук заставил многих гребцов поднять головы.
— Течь, — шепнул болгарин, но Тимофей уже и сам догадался, что видит черпальщика: когда в трюмах начинала хлюпать вода, черпальщик вылезал из конуры под настилом и, ловко орудуя большим деревянным ковшом, выплескивал жижу за борт.
Джаззар не обратил на карлика никакого внимания — для него он был частью корабля и вызывал у мясника не больше интереса, чем крикливые чайки, кружившие над мачтой. Черпальщик скрылся под носовой платформой, на которой были установлены пушки, и вскоре застучал о борт своим ковшом, выплескивая воду…
К вечеру капитан направил галиот в спокойные воды большой бухты. Гребцы почуяли приближение долгожданного отдыха и без понуканий налегли на весла. Меньше чем через час корабль уже стоял на якоре. Надсмотрщики выволокли в проход между скамьями корзины с сухарями и начали раздавать ужин. Ложек не полагалось, баланду хлебали прямо через край щербатых мисок. Их было всего десять. Джаззар зачерпывал миской из котла чуть теплое варево и отдавал рабу. Тот должен был быстро перелить в себя баланду и вернуть миску. Медлительные награждались ударом бича.
Проглотив скудный ужин, Головин уткнулся лбом в отполированное ладонями весло, и устало прикрыл глаза. После целого дня напряженной работы ночь покажется удивительно короткой, а сон не принесет отдыха. Чуть только на востоке забрезжит заря, опять начнет щелкать бич, и ударят в гонг. Весла опустятся на воду, и томительно потянется время до вечера, пока галиот не бросит якорь в новой бухте.
Неожиданно казак почувствовал легкий толчок в спину. Он украдкой оглянулся и встретился глазами с сидевшим сзади рабом. Тот приложил палец к губам и показал под скамью. Головин посмотрел вниз и увидел совсем рядом со своим сиденьем вытянутую вперед грязную ногу незнакомого раба: между ее заскорузлыми черными пальцами торчал какой-то предмет. Пальцы нетерпеливо шевельнулись, словно призывая собрата по несчастью действовать быстрее. Казак незаметно опустил руку, принял передачу и чуть не вскрикнул от радости. Это была пилка! Тонкая, не больше пальца длиной, стальная вещичка показалась ему ключами от райских врат!
Крепко зажав пилку в кулаке, Тимофей затаился: не ровен час, проклятый Джаззар что-то заметит. Если у галерного раба обнаруживали пилку, его немедленно предавали смерти, а у всех остальных проверяли оковы: надсмотрщики прекрасно знали, что если не меньше половины гребцов перепилят кандалы, то, пользуясь внезапностью и численным превосходством, они могут захватить корабль.
Нет, кажется, Мясник ничего не видел: он сидит у трапа на корме в компании галерного старосты и второго надсмотрщика, надзиравшего за гребцами другого борта. Мучители тоже нуждались в отдыхе.
Так, а что лучше пилить: вбитую в основание скамьи скобу, цепь или браслет кандалов на ноге? Наверно, браслет: вернее, его заклепку. Она тоньше и быстро поддастся. А потом он разожмет кольцо на ноге — силы на это хватит, кандалы железные, а не стальные. Тимофей нащупал заклепку и принялся за дело, стараясь действовать бесшумно, но болгарин услышал слабое шарканье пилки по металлу и проснулся. Настороженно прислушавшись, он положил жесткую ладонь на локоть казака. Тот понял, что таиться бесполезно. Да и зачем? Разве они не прикованы к одной скамье, не ворочают одно весло, задыхаясь в зловонном трюме? И разве он потом не должен передать пилку болгарину? Глупо подозревать, что кто-то из рабов выдаст, надеясь получить за это лишний сухарь или вторую миску баланды: здесь всех ждет одна участь — смерть и выброшенный за борт труп!
Головин дал болгарину пощупать пилку. Тот возбужденно засопел и вдруг начал громко храпеть. Тимофей понял, что товарищ хочет заглушить скрежет пилки, и начал действовать смелее. Вскоре пилка больно оцарапала ему ногу, проскочив через ушко браслета кандалов. А ну-ка, если попробовать разжать кольцо? Крепко ухватившись за края браслета, он, как тисками, зажал его в пальцах и потянул. К его удивлению, басурманское железо поддалось легко: наверное, было рассчитано только на то, чтобы удерживать голого безоружного гребца.
Теперь наступила очередь казака изображать храпуна. Он передал болгарину пилку и показал, как лучше справиться с кандалами. Тимофей стонал и храпел, напряженно вглядываясь в темноту, чтобы не подкрался проклятый Джаззар.
Услышав возню, проснулись грек и француз. Их очередь пилить кандалы наступила еще до полуночи. Потом пилку передали арнауту.
— Я-я! — с радостным изумлением пробасил он, но франк зажал ладонью его волосатую пасть.
Один из турок, лежавший под фонарем у кормы, поднял голову, но, успокоенный привычными звуками, доносившимися из трюма, вновь уронил ее и заснул. Мерно расхаживал на мостике вахтенный матрос, шлепали по борту волны, на темном берегу резко прокричала ночная птица.
Наконец арнаут закончил работу, и пилка вернулась к Тимофею. Толкнув в, спину сидевшего впереди гребца, он передал ему инструмент уже испытанным способом — зажав между пальцами босой ноги. Теперь на скамье перед ними все пришло в движение, и раздался могучий храп: рабы быстро перенимали науку, как приблизить желанную свободу.
— Когда? — чуть слышно спросил нетерпеливый франк.
— Когда все, — шепотом ответил болгарин…
Гребцов разбудил свисток Джаззара. Корабль словно утонул в висевшем над морем плотном тумане, и из него медленно выплывали помятые лица рабов и ненавистная рожа Мясника. Надсмотрщик, что было сил дул в свисток, а потом схватился за бич: сначала раздались удары, а следом дошла очередь до сухарей и баланды. Когда Джаззар отошел, болгарин шепнул:
— Пилка уже на другом борту.
— Шторм будет. — Грек поднял голову и вглядывался в небо. Туман уже рассеялся, и над бухтой сияло солнце. Небо было пронзительно голубым и чистым. Лишь на горизонте плыли легкие белые облачка.
Франк недоверчиво улыбнулся и пожал плечами: какой шторм? Болгарин не обратил внимания на предсказание грека, а Тимофей был слишком занят своими мыслями. Только арнаут согласно закивал головой и прищелкнул языком. Гребцы разговаривали на галерном жаргоне: жуткой смеси татарских, турецких, славянских и греческих слов, но прекрасно понимали друг друга. Тем более что разговор обычно ограничивался одной короткой фразой — на большее не хватало ни сил, ни времени.
— Шевелитесь, свиньи! — заорал Джаззар, щелкая бичом. — Весла на воду!
Подняли якоря, и галиот вышел из бухты. Море было удивительно спокойным, ветер стих, поэтому парус не ставили,
