Бросок на Альбион - Торопцев Александр Петрович (книги полностью TXT) 📗

Что еще может сочинить мать в ожидании сына, ушедшего на войну? Больше ничего. Ни японка, ни китаянка, ни тюркютка, ни монголка, ни арабка, ни гречанка, ни итальянка, ни норвежка, ни исландка… Никакая другая мать на этой земле. Так у них, матерей, заведено, так устроены их души.

Не рассчитывала она ни на кого, даже на Бога не рассчитывала, просить не смела, чтобы Он помог песнь ее короткую доставить сыну. Никто не слышал песни ее, лишь дочери Керлаза, проходившие мимо. Они умолкли, заслушались, застыдились громких своих голосов. Тоже ведь – женщины, хоть и незамужние, хоть и молодые да звонкие.

Пошла в то утро мать на пристань, передала свою ленточку воину, отправлявшемуся на Альбион. Тот обещал ей помочь. Женщина она была известная в округе, муж ее, смельчак, погиб в бою против нормандцев еще пятнадцать лет назад. Теперь сын ее с нормандцами воевал на Альбионе.

Очень похожи матери мира друг на друга. Очень похожие песни поют и пели и будут петь люди Земли своим матерям. В них так много общего, родного. Что нужно сделать тому или иному человеку, чтобы убедить подданных пойти войной на кого-либо? Нужно убедить людей в том, что этот кто-то – враг. Но почему он – враг? Потому что он не такой, как ты. А разве это отличие (в чем-то, очень малом, несущественном) дает любому из людей право убивать? Разве Бог дал человеку такое право? Разве не Бог творил и творит и будет творить во веки веков грустные песни матерей, очень похожие во всех точках земного шара? Разве сыновья не отвечают матерям тем же?

Почему же удается убедить человека в том, что точно такой же человек – не точно такой человек, но враг, вражина проклятый? В чем тут дело?

Сильвестик – так звала его мать, Сильвестром звали его рыцари – отправил на родину письмо. Он так сказал матери:

– Вернусь домой через три года и один день.

И прислал он матери богатые подарки, и она на некоторое время успокоилась, поверила, что так надо, что на Альбионе живут «не точно такие же люди», а значит их можно грабить, насиловать и убивать. Но прошло время, и мать опять затосковала, и вновь сын прислал ей богатые дары, которые, естественно, видели не только бедные соседи Керлазы, но и люди побогаче.

И так прошло три года.

И собрался Сильвестик домой. Очень богатый. Очень знатный. Теперь он мог купить в окрестностях прихода Пульдрегата и прихода Пуларе большое имение, построить замок. И мать знала об этом, и ей было хорошо. Корабль с рыцарями, разбогатевшими на чужой земле, на чужой крови людской, почти уже пересек пролив, уже крутые берега Бретани были видны, пока еще неясные. Как вдруг разразился небывалой силы шторм. Он бросил корабль Сильвестика на острые скалы с такой силой, что почти все пассажиры и матросы погибли.

Шторм бушевал еще день, будто там, в глубине моря, кто-то очень злой правил тризну по погибшим. Буйную тризну, страшную.

Мать узнала о несчастье на третий день после крушения. Сына своего она отыскала под обломками корабля, похоронила, крест на могиле поставила, крепкий, дубовый, хотела сходить в монастырь Ле Бек к Херлуину, но раздумала, не решаясь тревожить человека, с которого началось у нее в жизни все хорошее и нехорошее. На могилы сына и мужа ходила часто, но потом – все реже. Умерла она в один год с основателем монастыря Бек, хотя и не знала об этом.

Херлуин в последние годы жизни, казалось, смирился со всем, со всеми. Ланфранк, хоть и стал архиепископом Кентерберийским, не забывал о Ле Беке, о Херлуине, да и Вильгельм часто посылал в этот монастырь дары с Альбиона. Только не нужны они были Херлуину. Он мечтал в последние годы лишь об одном. Он умереть хотел позже Вильгельма. Он зла ему не желал. Он лишь хотел умереть после дюка Нормандии, ставшего королем Англии. Ему это не удалось. Он умер раньше, в 1078 году.

КТО ПРЕНЕБРЕГ ХАРАЛЬДОМ СУРОВЫМ

Слухи о победах Вильгельма сына Роберта Дьявола, ставшего королем Англии, доходили до Эллисив. Она относилась к ним равнодушно. Ее не интересовали дела королей, князей, императоров, она жила в доме, построенном еще при Харальде на скалистом берегу моря, иной раз выходила по вечерам под навес, где когда-то англичанин Тости уговаривал ее мужа пойти войной на Англию, на короля Гарольда. Море слушало ее думы, порою что-то шептало недовольное, со злобой било волной о скалы, а то и ревело штормово, но никогда Эллисив не замечала в голосах моря осуждения ее мужа, короля Норвегии Харальда сына Сигурда Свиньи. Быть может, дочь конунга русов так себя настраивала: слышать только хорошее о муже. А, может быть, море и люди жалели скромную, тихую женщину. Кто знает? Но ей было приятно, что о бывшем конунге Норвегии, Харальде Суровом, плохо не говорят.

Однажды – три года минуло после гибели Харальда – в дом на прибрежной скале прибыл путник из Альбиона, сказал, что ему нужна Эллисив по важному делу. По какому, не сказал, хотя все в Норвегии знали, что у Эллисив самым главным делом жизни является память о погибшем муже.

– У госпожи нет важных дел, – слуги пытались отказать бедному путнику.

– Есть. Я знаю, – упрямо заявил тот и спокойным голосом добавил: – Я не уйду отсюда.

Из покоев вышла во двор Эллисив. Путник узнал ее, смело сказал:

– Я был на корабле Харальда. Меня ранили. Я потерял много крови и чудом остался жив. Я должен передать тебе вису Харальда.

– «Висы радости», все до единой, он прислал мне по пути из Византии в Гардарики.

– Он сочинил еще одну вису.

– До чего же упрям! – не сдержался слуга, слушавший их разговор. – Тебе ясно сказано…

– Сказано мне, но зачем говоришь ты?

– Тебе нужны деньги? – спросила Эллисив.

– Много вас тут шляется, – буркнул слуга.

– Я не шляюсь.

– Проходи, проходи в дом! – Эллисив заметно устала от словесной перепалки двух мужчин, путник охотно последовал за ней.

Она указала ему скамью в большой затемненной комнате, он отказался сесть, извлек из котомки свиток, передал ей. Первые несколько строк Эллисив читала без воодушевления, но вдруг лицо уже пожилой женщины, судьбой приученной ждать, напряглось.

– Но почему?! – шепнула она, продолжив чтение висы.

Эллисив несколько раз прочла неслышным шепотом последние две строки, удивленно посмотрела на путника, спросила:

– Где взял ты эту вису? Здесь – рука Харальда.

– Он пел ее перед тем, как мы высадились на берег. Я удивился, потому что он записал вису на свитке. Мне удалось сохранить его.