Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Но Баранов, оглядев каюту, не подумал об этом. Напротив, под режущий скрип фонаря, глухо различимые с палубы слова команды, удары колокола он, подобно Воронцову, ощутил в груди прилив бодрости. Да, и для него день начинался радостным ощущением своей силы и ожиданием счастливого его продолжения. На смуглом, с резкими морщинами лице Александра Андреевича выразилось удовлетворение. Губы отвердели, лоб разгладился от морщин, глаза оглядывали тесный мир каюты с живым любопытством.
Баранов вспомнил Охотск, проводы галиота, мореходов за столом предотвального застолья, по давнему обычаю устроенного компанией, и подумал: «Ежели бы год, два назад сказали — вот так-де однажды он проснётся в каюте галиота, летящего по волнам океана, — ни за что не поверил бы». Охотск, предотвальное застолье, каюта были для него неожиданными и почти невероятными.
Язычок огня в фонаре завился штопором, пыхнул копотью. Пламя стало притухать, но тут же выровнялось и ярче осветило каюту. «Да, — подумал Баранов, — куда уж как неожиданными». От этой мысли он даже усмехнулся, морща губы: «Хм, хм...»
Прежде чем дать согласие на предложение занять место управителя американских земель Северо-Восточной компании, Баранов, каргопольский купец, вёл пушную торговлю, брал питейный откуп, вновь занимался пушной торговлей. Видел всякое. Жестокие пурги заносили его в тайге, не раз бедовал он в тундре, и молва говорила о нём, что купец он рисковый, из тех, что ни Бога, ни черта не боятся. Славу смелого человека принёс ему случай.
В Иркутске по весне в виду всего города провалились под лёд сани с перебиравшимися через Ангару крестьянином и двумя бабами. Санный путь вроде держался крепко, но вот тебе на — подтаяла дорога, и лошадь и люди пошли под лёд. Такое не раз случалось. Народу в весенние дни гибло на Ангаре много.
Баранов, по случаю оказавшийся на набережной, схватил подвернувшуюся под руку лесину, бросился на лёд. Ангара пучилась, трещала. Смотреть было страшно, как перепрыгивает он со льдины на льдину. Народ на берегу замер. Бабы платки позакусили, мужики головы склонили.
Прыгнув на иную льдину, Баранов тут же и назад подавался. Не выдерживала веса. Выскальзывала, выпрыгивала из-под ног. Баранов петлял по льду, как заяц. «Конец! — ахали на берегу. — Всё! Пропал!» Но Александр Андреевич добежал до гибнущих и спас и баб и мужика.
Ан в торговых делах Александр Андреевич не был так удачлив. Да к тому же немирные чукчи разграбили в Анадырьске товары Баранова. Загоняя собак, он примчался в затерянную в тундре крепостцу и увидел: тяжёлые ворота его лабаза разбиты в щепы. На промерзшей земле, припорошённой сквозь проломы в стене снегом, валялся оторванный песцовый хвост. Это было всё, что осталось от его богатства. Александр Андреевич сжал хвост в кулаке и так простоял с минуту. Затем швырнул ненужную рухлядь в угол и вышел. «Кончено, — решил, — с торговлей кончено». Разом поперёк горла стали ему мятые денежные бумажки, яростные глаза конкурентов, крики и шум торгов, да и вся купеческая свара с бесконечными счётами и пересчётами, увёртками, тайными и явными торговыми ходами. Баранов вышел из лабаза.
Комендант бормотал что-то беспомощное. Баранов мог вчинить ему в вину разграбление лабаза, но понимал, что это лишнее, и даже не упрекнул коменданта. Слова были бессмысленны. Знал: на жалобы уйдут годы, а толку из них выйдет пшик. Анадырьск отстоял от Иркутска на тысячи вёрст, и ещё тысячи вёрст отделяли Иркутск от Питербурха — долгая дорога для бумаги, далее и орлёной.
Баранов посмотрел на дымящую порошу, сказал:
— Значится, так... Значится, теперь будет вот так...
А в голове билось: в Иркутске за товары должен, в Якутске должен... И всё хотелось подсчитать — сколько же долгу? Но цифры не складывались. Одно ведал — много.
В комендантской избе купец сел поближе к печи, протянул руки к огню. Его трясло, как в ознобе. Думал — огонь обогреет. Но бурлящее в печи пламя не согревало и не успокаивало. Языки огня плясали, освещая то багровыми, то кроваво-красными отсветами застывшее в мучительной неподвижности лицо.
Комендант, в стороне, за столом, поохивал не то притворно, не то с истинным сочувствием: «И чёрт эту чукчу принёс... Грехи наши, грехи...»
Вздыхал тяжко, колыхал тяжёлым чревом: «Да... Беда-а, беда-а-а...»
Глаза у него были прищурены. Хитрые глаза, и он их прятал. Понимал, знать: купца-то в прах разорили. И его, комендантская, вина в том немалая.
Люди ломаются и не от такого. Но Баранов твёрдо знал: хорош не тот, кто не упадёт, но тот лишь, кто, упав, поднимется. Он дал согласие пойти в управители заморских земель Северо-Восточной компании. Новые земли лёгкой жизни не обещали, но Александр Андреевич сказал:
— Ничего, поглядим, — и сильно закусил губу. Глаза стали жёсткими.
«Кремушек, кремушек, — глядя на него, в первый же день встречи подумал Шелихов, — ну да такой мне и нужен». Так и решилось: быть Баранову управителем.
Галиот качнуло сильнее, на палубе явственнее прозвучали слова команды. Потолочная переборка каюты пошла вверх, и отчаяннее заскрипели, застонали шпангоуты. Как удары бича, защёлкали паруса.
Баранов торопливо сбросил ноги с рундука и поднялся. Стало видно: человек крепок и плотен телом. Однако приметить можно было и то, что Александр Андреевич немолод, так как во всей фигуре угадывалась та прочная основательность, которая появляется в человеке, перевалившем за сорокалетний предел.
Баранов наклонился за сапогами. Из-под рук со злым писком метнулась рыжая тень. Шмыгнула под рундук.
— Тьфу, погань! — отдёрнул руку Александр Андреевич. Не мог привыкнуть к корабельным крысам — длиннохвостым, крупным, словно кошки. Галиот был стар, и крысы одолевали мореходов. Их ловили капканами, как зверя в тайге, но всё одно — глянешь в угол, а она скалит жёлтые зубы, блестит глазами.
— Тьфу, — плюнул Баранов. Но надо было привыкать и к этому.
Он натянул сапоги, набросил тулупчик и, прогремев каблуками по крутому трапу, вышел на палубу.
В лицо ударил более резкий, чем в каюте, запах моря, дождём с ног до головы окатила разбившаяся о борт волна. Порыв ветра ослепил, рванул на груди тулупчик и чуть не вбил назад, в каюту. Александр Андреевич ударился спиной о косяк, с трудом захлопнул дверь. «Однако, — подумал, переводя дыхание, — балует море». Хватаясь в предрассветной серой мгле за леера", неуверенно ступая по уходящей из-под ног палубе, шагнул к капитанской рубке.
Галиот вздымало, как на качелях. Моря не было видно. Но постепенно глаза обвыклись, и Баранов увидел несущиеся с левого борта на галиот громады валов. Они показались много выше корабельных мачт. На вершинах чёрных валов закипала белая пена.
Такого он ещё не знал и невольно вжал голову в плечи. Вал упал, не дойдя до борта, рассыпался пенными брызгами. И сей же миг следом за ним полез горой к небу второй вал — ещё грознее, ещё круче. Горб набухал, вздымался медленно и неотвратимо, наливаясь пугающей чернотой. Вал прорезали ослепительно белые жгуты пены, как грозовую тучу сполохи молний. Можно было подумать со страху — конец утлому судёнышку. Но галиот скользнул наискось и, развалив вал на две пелены, выскочил на гребень.
Александр Андреевич, не выпуская из рук спасительного леера, оглянулся и увидел капитана. Тот стоял у мачты, выглядывая в море, видимое, наверное, только ему. Александр Андреевич с опаской отпустил леер и перебежал к капитану.
Капитан Бочаров оборотил к Баранову мокрое лицо.
— Гудит? — собравшись с духом, крикнул ему в ухо Александр Андреевич. — Черно море-то, черно!
Бочаров взглянул странно: что-де, мол, земляной человек, или и впрямь боишься? Но о страхе не сказал. Крикнул только:
— Гроты и кливера поставлены. Больно тяжёл галиот. Грузу взяли лишку.
Слова капитана рвал и путал ветер, но всё же голос выдал волнение. Баранов понял: дело нешутейное. И разом собрался, скрепился душой, как всегда, предчувствуя опасность.
