Отречение - Балашов Дмитрий Михайлович (версия книг .TXT) 📗
— Стало, не может быть безгрешной мирской власти, крестник? — вопросил Иван. — И, стало быть, прав Христос, возгласивший: «Царство мое не от мира сего»? А мир сей, — продолжал Иван Калита, — игралище Сатаны, и люди токмо выдумывают себе оправдания мысленные, но живут по похоти своей, и побеждает тот, кто сильнее и кто хочет больше, аки и прочий зверь!
— Ежели так, — трудно возразил Алексий, — зачем тогда существуют честь, совесть, правда, понятия воздаяния и греха? Зачем даны нам заветы Господней любви?
— Но ты сам все это и разрушил, крестник! — живо перебил Иван. — Ты сам преступил клятву свою! Скажешь, ради счастья грядущих поколений? А ведаешь ты, в чем оно состоит и чего захотят и возжаждут грядущие за тобою?
— Единой власти, охраняющей смердов, их добро и зажиток и мирный труд… — начал было Алексий.
— Признайся, — перебил Иван, — что не ради смердов грядущих ты деешь все это, а потому, что ты таков и не возмог бы иначе, как и я иначе не мог! Я хотел власти, да, и не лукавил пред Господом! И живем мы отпущенный нам срок, постоянно творя усладу этому смертному телу своему, этой плоти. А смердам тем несносны усилия твои, лишающие их крова, зажитка и жизни, и лепше им было бы жить, не думая ни о чем наперед, яко птицы небесные по слову Христа! Ибо там, куда мы все уходим в свой черед, там все иное, там нет плоти и нету страстей, и даже памяти нет!
— Но тогда — кто ты?!
— Я, быть может, твоя совесть! Или же память твоя смертная. Когда же ты сбросишь эту ветшалую плоть, то и память плоти с нею вместе останет на земле.
— Ничто, Господом созданное превечною волей и из вечности, не может исчезнуть без следа! Как и душа человеческая! — сурово отверг Алексий.
— Ошибаешься! Ох, как ты ошибаешься, Алексий! — зудел тоненький голос над ухом. — Созданное — конечно, ибо оно — созданное. Превечно токмо несозданное, нетварное. Все же тварное подвержено гибели! И ты, говоря о бессмертии души, хочешь токмо собственного бессмертия, хочешь избежать гибели этого твоего бренного и греховного естества, этой ежели не плоти самой, то памяти плоти! А готов ты признать Господа и поклониться величию его, ежели он не сохранит твое смертное «я», но раздробит и разрушит? Не скажешь ты тогда: «Ежели нет бессмертия душе моей, то зачем мне Господь? Тогда и его нет!»
— Без Господа человек зверообразен суть!
— Но ты сам доказал, что человек зверообразен всегда! По твоей воле спасителя твоего сожрали волки, а ты жив и злоумышляешь далее! И мнишь себя князем земным! И не потому создаешь единую власть и прямое наследование власти, что это надобно Дмитрию или детям его, а потому, что это надобно тебе, тебе самому! Ибо ты митрополит «всея Руси» и хочешь создать власть княжую по образу и подобию власти, сущей в церкви Христовой! И в том именно и чрез то сохранить нетленным себя на земле! Постой! Ты хочешь возразить мне, что ежели ты грешен, то жертвуешь душою за други своя, а есть рядом с тобою и праведник — твой Сергий, игумен радонежский. Ты будешь грешить, а он — отмаливать, обеляя и себя и тебя. Как и я хотел, дабы ты, Алексий, отмаливал грехи мои! А теперь что получилось на деле? Ты принял грех мой и стал грешнее во сто крат, ибо нарушил слово, данное духовным главою Руси! Ты нарушил не лишь слово, но и нарушил саму идею духовной власти! Ты ниспроверг своими устами Святую Русь и мнишь Сергия молитвенником себе?
Ладно, пусть ты мыслил о грядущих веках, о людях иных, но что ты, смертный, дал тем, кто погинул в снегах, кто умер от ран и заеден хищным зверьем? Ты погубил малых сих ради тех, грядущих, но уведают ли и они хоть о том? Поклонят тебе или изрекут хулы и скажут, что вотще трудился есть, гордынею обуян, и прочая многая… Изглаголаху неподобь памяти твоея и хулению предадут духовное твое!
— Христос вручил нам свободу воли! — глухо ответил Алексий.
— А ты веришь, что он, а не диавол?
— Великий Палама рек: лицезрение света фаворского знаменует истинность существа Божия!
— Свет? — возразил Калита. — Или образ света в уме своем? Уверен ли ты, что Варлаам не прав, а прав Григорий Палама? Да, он канонизирован, он признан святым! Ты еще не знаешь сего, но послание в пути, и скоро ты уведаешь о сем! Но свершенное свершено всё равно не Богом, а людьми, и по их людской волевой похоти и токмо потому, что власть предержащая, земная не возмогла восстать противу! Мыслишь, что ты спас Родину? А уверен ты, что без воли моей и твоей, без воли государей московских, погубивших Тверь, Русь погибла бы? Что тверские князья не содеяли бы лучшее и крепчайшее нашего с тобою и Русь воссияла бы в веках ярчайшим светом?
— Я мню… Орда… Литва и латины… — начал было митрополит.
— Ох, Алексий! Ответь мне теперь токмо одно: в чем есть истина? Когда ты был в монастыре и удален от мира, ты был непорочен и свят. Быть может, токмо в бегстве от мира, в полном отвержении всего земного и есть истина? Быть может, прав был токмо Христос, а все, кто привержены мирскому, — что бы ни говорил и ни писал твой Палама, — уже грешны?
И ежели принимать мирское, то надобно разрешить всем всё и принимать кишение твари должным, пока она не уничтожит самое себя, и смерть — должною, должным воздаянием твари! И не судить о Божьем предначертании, ибо оно неведомо нам и не будет ведомо никогда. Тем паче, что возможно и такое, что Божье произволение как раз и предначертало людям их грешный и временный путь… И тогда грешнее всего тот, который бежит этого пути, спасается в лесах, умерщвляет плоть, отказываясь от продолжения рода, в коем токмо и положил Господь бессмертие племени человеческого?
— Крестный, это ты или дьявол говорит со мною? Тогда — изыде, отметниче!
— Крестник! Вот я стою на молитве рядом с тобою! Видишь, чуешь меня? Разве враг рода человеческого станет молиться честному кресту? Ты опять впадаешь в грех неверия и гордыни, крестник! И потом, очень просто отвергнуть сказанное, повторив: «это дьявол», или «этого нет», или «об этом не сказано в мудрых книгах», или по любой другой причине, измышленной для себя людьми… Но ты вникни в сказанное! Возрази, ежели способен на то, ибо по воле твоей нынче погибли тысячи и впредь погибнут, ибо ты не престанешь творить волю свою! Не престанешь, крестник? — переспросил Калита, заглядывая в лицо Алексию. — Не престанешь?! — повторил он настойчиво, и холодная испарина выступила на Алексиевом челе.
— Не престану, да! — с трудом разомкнувши уста, отмолвил он.
— Так ответь мне теперь, что это: твое произволение или замысел Господа?
— Наша свободная воля! — с трудом отмолвил Алексий.
— Стало быть, Господь не всесилен?
— Господь всесилен, но сознательно ограничил себя, ибо иначе ни к чему была бы дана человеку власть разумения и понимание причин и следствий!
— Так, так! Значит, всё едино, есть Бог или же его нету вовсе! И как люди понимают их — эти «причины» и «следствия»? Или же бесконечно выдумывают всякий раз по-иному, на потребу себе?
И опять тихонький мерзкий смешок раздался над ухом Алексия.
— Ты не крестный мой, ты дьявол! Или упырь! — убежденно сказал Алексий, крестя пустоту.
— Да, я не крестный твой, — ответила пустота, — но я крестный всякого, рожденного во гресех, и, значит, всякого, рожденного на земле!
Голос смерк, и повеяло погребной сыростью.
— Повиждь и помоги, Господи! — сказал Алексий, опоминаясь. — Помоги, ибо я слаб и не в силах человеческих без тебя, Господи, одолеть нечистого!.. Уходи, крестный! — сказал он в пространство. — И не надо тебе приходить больше! Аз уже старее тебя и сам ведаю, что творю. И не говори, что я взял твой грех на рамена своя. Грех этот — мой. Так, Господи! И — «избави ны от лукавого!»
Да, крестный! — вновь произнес он вслух. — Всё так! Но по-прежнему повторю: нет жизни вне Господа! Да, я слаб, нетерпелив, лукав и жалок, и гордынею обуян. Но по-прежнему повторю: нет жизни вне Господа! Да, и всему сущему, всякой плоти живой! А без тебя — нет надежды. И тогда мы все — гробы повапленные, и жизнь наша не надобна ничему на земле, ибо в нас — разрушение и зло!
