Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
— Э, куды как ловко повернул ты, боярин, — засмеялся Одноок. — Да у меня силки крепкие. Просто так ты от меня не уйдешь. Эко выдумал — расправу чинить... А мужиков кто наставлял?
— Ивач все это, — подал голос мужик. — С тиуна все и пошло...
— Цыц ты! — выдав себя, налился багровой кровью Конобей.
Верх взял Одноок, сердце запело у него петухом.
— Как же рядиться будем, боярин? Али ко князю с челобитьем идти?
Как сказал Одноок про князя, тут и совсем оробел Конобей. Дело простое, и послуха имать не надо — свой же мужик донес, от него не отмашешься. Придавил бы его, яко клопа, да не в силах боярин. Улыбнулся Конобей, как мог, приветливее:
— Почто же ко князю идти? Небось и сами урядимся...
Долго рядились, Одноок на темном деле свою выгоду искал:
— Ты мне за рожь-то потоптанную свою землицу возле россечи отдашь. Да за попа, да за то, что ко князю не пойду.
— Эко сколь нагреб, — пробормотал Конобей. — А не много ли будет?
— Да за мужика твово, — не слушал его Одноок, — за мужика сколь дашь?
— За мужика не дам ни ногаты... На что мне мужик?
— Разговорчивой он...
Все продумал Одноок, крепенько прилип к его паутине Конобей. Куда ни повернись боярин — везде пропал.
— А помнишь ли, как приходил я к тебе свататься? — наседал Одноок.
— Как не помнить...
— Срамил ты меня.
— Ничего не забыл...
— Да как позабыть-то? Должок за тобой, должок за тобой так и остался, боярин.
Почти нежно ворковал Одноок, еще крепче опутывал Конобея своею паутинкой.
— Ты вот что, боярин. Ты мне всю деревеньку-то откажи... Она у тебя подле моих Потяжниц одиноко стоит.
Конобей вытаращил глаза:
— Еще чего захотел!
— А ты не шибко поспешай, — охладил его Одноок. — Ты ладком подумай да пораскинь умом. А за то я тебе откажу лесное угодье за рекой...
— Осина там да болонья, мне ли про то не знать.
— Да разве осина не дерево? Лыко опять же на лапти — вона твой мужичишко совсем разут, смотреть тошно, на коробья там да на лукошки... Осина — дерево тож. Не упрямься, боярин.
Ай-яй-яй, сник Конобей, слова в горле застряли, рот разевается без звука. Сперло ему дыхание, глаза вот-вот вылезут из орбит. Жаль отдавать ему деревеньку, а видно по всему, что придется.
— Ты бы мне в ином месте угодье-то... Соснячок там какой али ельник.
— И, чего захотел! — помотал головою Одноок. — Бога не гневи, соглашайся, покуда, не передумал.
— Ладно.
Били бояре по рукам, договор свой скрепляли клятвою, попа звали, целовали крест.
Уехал Одноок от Конобея, радовался: ловко обошел соседа — и землицы себе прирезал, и за мужика получил откупное.
— Так, — сказал Конобей, сидя обескураженный у себя в тереме на лавке. — Нынче ты, Одноок, сверху, а завтра я.
— Так, — повторил он зловеще, обращая взоры свои к мужику, все еще стоявшему перед порогом на коленях. — С тобой-то что делать мне? Куды тебя подевать?..
Понял мужик, что не будет ему пощады. Заюлил перед боярином, подполз к нему на четвереньках, облизал сапоги.
— Помилуй, боярин, — просил без надежды.
— Куды там! Осрамил ты меня, а милости ждешь.
— Не по своей ведь воле...
— Попа резал ты, не мой был на то указ.
— Не хотел я попа-то...
— Того, что сделано, не вернешь. Подь ты!
Смазал боярин мужичонку сапогом по губам. Отполз мужичонка на прежнее место, кровь размазывает по лицу. Совсем тошно сделалось боярину
Затухала в нем злоба — трезвые мысли приходили на ум. Стал Конобей прикидывать, как бы на чем другом Одноока обойти. Никак не мог он смириться с потерей. И так вертел и эдак, но ничего путного не придумал.
Тогда кликнул он дворского:
— Холопа вот мово прихвати. Поезжай на Клязьму подале куды. Камень ему на шею — да в воду.
4
Возвращаясь от Конобея, встретил сына своего Звездана на улице Одноок. Не вдруг признал, посторонился перед дружинниками, ехавшими во всю ширину улицы. Словишу сразу приметил — плечист, светловолос, улыбчив, да и конь под ним особой масти — тонконогий, высокий боевой конь. Выторговал его Словиша у византийских купцов, что возвращались в прошлом году от булгар. Много дал он им соболей и лисьих шкур — две недели про то шли суды да пересуды по городу. Когда проезжал он мимо, выходили взглянуть на Словишиного коня стар и млад.
Раньше-то, бывало, боярин едет — все перед ним расступаются; нынче побаивался лишний раз соваться княжеским милостникам на глаза. Обнаглели бывшие холопы и каменщики, а после того, как высмеял Одноока Веселица, и вовсе отпала у него охота показываться дружинникам.
Свернул Одноок на обочину, глаза долу опустил. Только когда сам наехал на него Словиша, когда сам закричал: «Здорово, Одноок! Аль старого знакомца своего не признал?!» — воспрянул боярин.
Тут только и увидел боярин рядом со Словишей Звездана, заколотилось сердце — растрогался старик, подъехал ближе. Звездан тоже пришпорил своего коня, привстал на стременах, вытянув шею, вглядывался в лицо отца. Перегнувшись с седел, поздоровались они, коснувшись друг друга руками.
— Сколь уж времени прошло, а не кажешь носа ко мне на двор, — упрекнул сына Одноок.
Не хотел обижать его Звездан, отвечал невнятно:
— Служба княжеская — не ежедень пир.
— Аль и минутки свободной не выдалось?
— Так и не выдалось...
— Обижаешь меня, сын. На весь город ославил, а мне каково?
— Снова ты, батюшка, взялся за старое. Сколь раз говорено было — на твоей усадьбе я человек подневольный, а здесь — сам себе хозяин. У князя служба хоть и тяжела, а — почетна.
— Служи у князя, кто ж тебе не велит? Вона сколь боярских сынов у него в дружине.
— Однооков сын я один.
— Нешто род наш не знатен? Нешто мы хуже других?
— Род родом, а честь честью. Не вернусь я к тебе, и не проси.
Приблизившийся Словиша попытался их примирить:
— Как погляжу я на вас: вместе тошно, а розно скучно. Что снова распетушились?
Боярин отвел глаза:
— Кому скучно, да не Звездану. Никак не пойму, чем приворожил ты его, Словиша?
— Не сладким пряником, не красной девицей...
Дружинники, сдерживая коней, посмеивались издалека:
— Живем — не тужим, меды пьем — не хмелеем. Шибче уговаривай, боярин, сына...
Махнул Одноок рукой, печально тронул коня:
— Прощай, Звездан.
— Прощай. Не поминай лихом...
Разъехались. Оглянулся Одноок, не утерпел. Оглянулся и Звездан. Скрестились они взглядами — простились тихо.
Ехал Одноок в свою усадьбу без прежней радости. Думал, как встретит его конюший, как будет осаживать коня, похлопывая его по холке. Потом подержит стремя, помогая выпростать ногу, заглянет услужливо в лицо, побежит впереди, чтобы помочь на всходе. Покряхтывая, поднимется боярин на крыльцо, войдет в терем. Отдуваясь, сядет на лавку. Отрок стянет с него сапоги, ключница выставит на стол высокий жбан с холодным квасом. Всё заведено от веку, всё так и будет впредь. Ничего не изменится в жизни Одноока, и с утра всё потечет своим чередом...
Да чередом ли? Да тем ли же заведенным порядком?.. Ой, не хитри, боярин, зря себя не успокаивай. Не забудешь ты Звезданова прощального взгляда. Не привык ты, боярин, к потерям: всю жизнь всё к себе да к себе. А тут оторвалась родиночка, покатилась во чисто поле — не поймать. Никаким золотом не вернуть, не соблазнить никакими посулами.
Когда умирала жена у Одноока, он локотков не кусал, рук не заламывал, — ждал кончины спокойно. Сам же в могилу ее свел; заказав богатую домовину жалел, что потратился, но не потратиться все равно не мог — боялся наговоров: и так прошла о нем худая молва. А сына отрывал от себя с мясом. Кажется, поступился бы и заветным ларем — ничего не пожалел бы, чтобы снова видеть его в своем терему...
