Росс непобедимый... - Ганичев Валерий Николаевич (мир бесплатных книг txt) 📗
А у французов палило больше чем шестьсот пушек, склады были заполнены еще со времен венецианцев порохом, бомбами и ядрами.
Вице-адмирал учил раньше стрелять проворно, «скорострельными спышками», а сейчас одергивал за быструю стрельбу – припас надо беречь. Поскочина приструнил еще в начале осады: «Снарядов не будет, да и вовсе нет, поэтому и не стреляйте, кроме важной необходимости».
Ну что за война, когда продовольствие не шлют, пороха не хватает, патроны на счет. С тяжелым сердцем написал Томаре: «Мы последними крошками уже довольствуемся и при всей бережливости едва еще одну неделю, делясь от одного к другому, пробыть можно». А купить продовольствие было не за что. Денег не было. Жалованье в эскадре не платили. Мундиры, мундирные деньги не выдавали. Моряки ходили в странной обувке из кусков кожи внизу и парусины, обвернутой вокруг ноги. Хороша эскадра – голодранцы!
Ну наконец-то поступили деньги из конторы Ахтиярского порта, так еще по первоначальному звали Севастополь. Вскрыли сумки. Ушаков пришел в ярость – прислали русские ассигнации. Куда их? В нужники? Печи топить? Болваны или нарочно? Что сие все значит? Где тут политика, где небрежение своими обязанностями? Почему вор и дубина с полномочиями облачен властью?
Отвечать на сие Ушаков не мог, да и не хотел. Не его дело. А его дело было, стиснув зубы, вести осаду, готовиться к штурму, штурмовать. И иногда думал, а не будь сих преград, кои в Отечестве всякому большему делу чинят, чего бы он добился, какие бы новые виктории одержал? Отгонял сии пустые мысли. На каждую препону отвечал новым рывком, на каждую трудность – вспышкой энергии, на каждую обиду и подлость сжимал крепко зубы, скрипел ими, не давал обиде вырасти больше дела. Но уж больно часто приходилось ему сжимать зубы, мрачнеть в этом походе, верша безотсрочно массу дел. Но сейчас ясно, надо решать главную задачу: взять Корфу! И тем самым авантаж, то есть пользу получить во всей кампании, перескочить через невзгоды, через трудности, прорваться к желанной победе, возвратиться домой с приобретенной викторией.
Из Петербурга вместо разносов разгильдяям и ворюгам неслись лишь окрики, недоумения или взбалмошные приказы отрядить корабли то к Рагузе, то к Мессине, то к Бриндизи, то к берегам Калабрии. Павел все спасал почти развалившееся Неаполитанское королевство. Но французы, те не петрушки на машкарате, кои своим наивством удивляют. Они сами нападают, терзают как тех, что вокруг крепости укрепились, так и эскадру. То один, то другой корабль, распустив паруса, вроде бы бросался на прорыв. Эскадра взбудораживалась, матросы зависали на реях, отвязывали канаты, артиллеристы вываливались из висящих кроватей, бросались к пушкам, стрелки занимали места у бортов, укладывали поудобнее ружья. Тревога!
Но французы, сделав пару выстрелов, взбудоражив, выманив русских на холодный пронизывающий воздух, поворачивали под защиту своих береговых батарей.
– Вот бестия! Все пробует, нельзя ли прорваться.
Вначале стреляли вдогонку, а потом только подготавливали пушки к бою – заряды берегли.
Французские генералы Директории хотели вдохнуть в гарнизон уверенность, сообщить о планах деблокады или, по крайней мере, прорыва группы кораблей. Большая операция намечалась на март. А малую операцию Ушаков неусыпным бдением пресек. Пытавшиеся прорваться со стороны Италии в конце декабря были рассеяны, а восемнадцатипушечный бриг и три транспорта были прижаты к берегу и захвачены моряками адмирала.
Он, однако, не успокоился. Усилил наблюдение – не должна выскочить ни одна мышь. Мышь и не выскочила, а проскочил целый корабль. Не к крепости проскочил, а оттуда…
– Смотри, паруса-то черные. Темнее ночи, – говорили в тот вечер солдаты. – А пошто они черные? Вера, поди, у них такая? Скажи!
Обескураженный боцман разводил руками:
– Не знаю… Может, капитана предупредить.
Тот внимательно посмотрел, приложил бинокль.
– Да, не в ночные ли плаванья готовятся? Турок предупредить надо.
Турок предупредили, усилили наблюдение. Ночью русское сторожевое судно обнаружило темные силуэты скользивших без шума кораблей. Дали сигнал турецкому линкору, стоявшему на траверзе французов: «Внимание! Враг!» Турки молчали. Силуэты чуть изменили направление. Со сторожевика выстрелили. Турки молчали. Доложили Ушакову: «Линкор уходит!» Он послал на шлюпе лейтенанта Метаксу к Кадыр-бею: «Понуди преследовать». Русские фрегаты стреляли, но силуэт был уже далеко. Турки так и не сдвинулись. А линкор «Женерос» бросился на всех своих черных ночных парусах в сторону Италии.
Ушаков ярился, ругался на турка. «Ну, берложный муж. – Потом успокоился: – Ладно, ведь оборона тоже ослабла. Чуть ли не на сотню пушек».
Не так уж им сладко тоже было там, за крепостными стенами, на выдвинутых фортах, в которые постоянно врезались ядра. Лишь генерал Пиврон на своем острове Видео и в бухте перед крепостью храбрился. Постреливал в сторону русской эскадры, в виду которой постоянно проводил учения, подъем флага, стрельбы.
…Сегодня Ушаков собирал совет. Все продумал, но надо обсудить вместе, каждому знать свой маневр. В его адмиральскую каюту собрались все боевые сподвижники, все его орлы-капитаны, пришли турецкие командиры, командиры батарей и штурмовых групп с суши, руководители греческих повстанцев. Было тесно, но перед адмиралом образовался широкий полукруг, все как бы ожидали, что вот сюда от командующего эскадрой устремятся упругие, весомые слова, указания, соображения, до предела должные заполнить все кругом.
– Мои боевые други, адмиралы, капитаны, доблестные союзники, командиры греческих ополченцев! Настал час! Завтра корабли и войски наши штурмуют бастионы крепости. Предстоит беспримерная морская операция. Флотом своим мы должны взять крепость приморскую. Войска сухопутные помочь в сем должны. Изо всей древней истории не знаю и не нахожу я примеров, чтобы какой флот мог находиться в отдаленности без всяких снабженцев и в такой крайности, в какой мы теперь находимся. Осадной сухопутной артиллерии, пушек, гаубиц, мортир и снарядов совсем ничего мы не имеем, не имеем пуль ружейных для войска, которое без них ничто: что есть ружье, ежли в нем нет пули. Но для дерзостного одного решающего штурма у нас есть все. Есть испытанные командиры, меткие стрелки, точные артиллеристы, не знающие испуга, неустрашимые моряки наши. План всех действий расписан. Каждому кораблю, отряду, батарее определена своя диспозиция, свой маневр в часы штурма. Всем розданы карты и расписан порядок действия военного. Суть первого этапа: взять ключ, да не взять, а вырвать у французов остров Видео, а с ним и решить судьбу кампании.
Прошу всех уважаемых участников совета высказать свое соображение о достижимости цели и возможности штурма завтра…
Установилось молчание. Все понимали, что с этого часа начинается новый отсчет времени, за которым было уже сражение, и смерть, и небытие, и ордена, и слава.
Первым из морских офицеров, как младший по званию, встал лейтенант Тизенгаузен. Речь была пылкой и короткой.
– Мы обращались к французам с предложением от командования нашего: дабы не было ненужного кровопролития, крепость сдать. Они в гордыне и в надежде на вызволение отвергли сии человеколюбивые предложения. За сие наказание получить должны. Все в плане разработано до мельчайших подробиц. Сейчас нам самим команды привести в порядок, сообразный предписанию, надо. К утру к бою готовы будем и мы. Веди нас к победе, славный адмирал наш, Федор Федорович!
Ушаков виду не подал, что доволен, ибо выступление началось не с сомнении и отговорок. Но первое одобрение принял за добрый знак.
Встали сдержанный Селивачев, быстрый Сенявин, рассудительный Тимченко, медлительный Салтыков, да все русские капитаны и командиры и Булгарис – глава греческих повстанцев, – поддержали план, внесли уточнения, заверили в боевом настроении и своих экипажей и команд.
Шеремет-бей слушал переводчика недоверчиво и потом, не глядя на Кадыр-бея, зыркая на Ушакова, встал и развел руки:
