Башня молчания - Ильясов Явдат Хасанович (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Омар запер калитку, достал из подвала кувшин чистого красного. Ячменную водку он в рот давно не брал.
«Все семь чудес света, – усмехнулся Омар, наполняя чашу, – созданы народами, поклонявшимися виноградной лозе».
Он вспомнил кстати легенду из своей «Навруз-намэ». …Однажды царь Шамиран сидел у окна, при нем находился Бадам, его сын, отменный стрелок. Вдруг перед ними на землю с криком опустилась птица-феникс с толстой змеей, обвившейся вокруг ее шеи. Змея готовилась ужалить красивую птицу. Бадам, по приказу отца, вскинул свой перламутровый лук и пришил стрелой к земле змеиную голову, не причинив никакого вреда несчастному фениксу. Он с благодарным криком улетел.
Через год, в тот же день, на том же месте, они вновь увидели его. Феникс что-то положил на землю крикнул несколько раз и взмыл к небу.
– Посмотрите, что он оставил, – сказал вельможам царь Шамиран.
Они принесли три маленьких твердых зерна. Царь приказал посадить эти зерна в саду. Из них весной выросла тонкая гибкая ветвь. Она постепенно превратилась в длинную упругую лозу с широкими зубчатыми листьями.
Это растение люди видели здесь впервые, и не было в саду куста веселее. Как украшения на невесте, на нем густо висели гроздья. К осени ягоды потемнели, из зеленых сделались черными, как блестящий агат, и стали осыпаться с лозы на землю.
– Выжми их, слей сок в чан и посмотри, что получится, – велел садовнику царь Шамиран.
Спустя несколько дней, садовник ему доложил:
– Сок без огня кипит, как вода в котле.
Когда сок перестал кипеть, он сделался ясным, прозрачным, словно рубин.
«Назначение растения – в этом, – решил царь. – Но мы не знаем, полезно оно или, может быть, ядовито».
Из тюрьмы привели убийцу, приговоренного к смерти, дали ему чашу перебродившего сока, посмотреть, что из этого выйдет.
Выпив чашу, невольник скривился: «Горько!» – «Хочешь вторую?» – «Хочу». После второй развеселился, начал петь и плясать. И попросил третью чашу. После нее лег под кустом и крепко уснул. Когда он проснулся, его привели к царю.
– Что ты почувствовал, когда это пил? – спросил Шамиран.
– Я почувствовал себя царем, – сказал невольник.
Царь простил ему совершенный им грех. И сам научился пить вино и петь при этом. И тому же научил других…
Ночь была серебристо-белой. При этой белой огромной луне можно читать, не напрягая зрения. На деревьях четко виден каждый лист, во дворе – каждый камушек. И в ручье струится жидкое серебро.
Омар сидел у своего просторного окна и смотрел на стену соседнего дома. На ней – косая черная тень с перекладиной, как от виселицы. Сама же лестница сиротливо обнажена, она забыто и холодно белеет под ясной луной, будто инеем ее обнесло.
Как страшно все изменилось! Еще вчера по этим перекладинам ступали горячие ножки Эль-Мирры, – они всегда у нее горели.
И Омар принимал все, как должное. Все было в порядке вещей. Как быстро мы привыкаем к счастью, когда его обретаем, и перестаем ощущать в первоначальной остроте и свежести. Перестаем, короче, ценить.
А ценить бы надо его. Каждый миг. Один внезапный поворот судьбы – и ничего больше нет. Пустота. Сиди и вой на луну, как собака.
Горечь утраты, переполнив грудь черной отравой, горячей волной прихлынула к голове и хлестнула из глаз обильными слезами. Он плакал навзрыд, как женщина. И шептал на греческом языке стихи из Каллимаховой «Гетеры»:
И, как бы услышав его вздохи и стоны, на соседней крыше, в черно-зеленой тени чинары, возникло белое видение.
Оно заструилось по лестнице вниз, белым вихрем пересекло яркий дворик и через несколько мгновений впорхнуло в комнату. И в ней стало еще светлее. Отражение лунного света от белой повязки на голове Эль-Мирры казалось нимбом вокруг нее. И пятно на повязке – кровавой звездой.
Изнуренный Омар, не веря в удачу, – таким теперь все сделалось шатким, неуловимым, припал мокрым лбом к босым ногам Эль-Мирры и омыл их слезами. Последние радости. Последнее свидание…
– Убежим! – предложила Эль-Мирра порывисто, когда они, жарко оплакав друг друга, уже успокоились.
И глубоко озадачила этим Омара.
Он бы, может, и убежал вместе с нею. Если бы знал за собой вину. Но любовь – не преступление! Если это не так, то почему же тогда мы уже тысячу лет кричим что любовь – счастье, благо и прочее? Любовь в пределах узких правил – не любовь.
И к тому же – книга. Ее надо писать. Он писатель. Он должен писать! Неужели это непонятно? В бегах в грязных кельях шумных караван-сараев не много сделаешь. Работа над книгой, особенно такой, какую он задумал, требует тишины, обстоятельности, полной свободы и душевного равновесия.
Но какое уж тут душевное равновесие, если будешь чувствовать себя беглым преступником, которого могут в любой миг схватить?
И, честно сказать, и возраст уже подходит у него к черте, когда, как ни петушись, дает себя знать усталость и человек начинает бояться всяких передряг и приключений. И вообще он с детства был склонен к миру, покою и созерцанию. Это жизнь вертела им так и сяк против воли его.
Может быть, он смалодушничал, сказав неуверенно:
– А книга?
– Скажи прямо, – резко вскинулась Эль-Мирра и тут же со стоном схватилась за голову в белой повязке с кровавым пятном, – что для тебя важнее: твоя книга или моя любовь?
Умна, чертовка, не по возрасту! Но вопрос – глупый. И каверзный. Как будто книгу можно оторвать от жизни. Но уж такая, видно, у женщин логика. Или – или. Ты, мужчина, как хочешь, так и выкручивайся.
– Книга, – сказал Омар с душевным скрежетом. – Все-таки звание у меня – Поэт, а не Жених. Я принадлежу не только тебе. И не только себе. Я принадлежу тем, кто читает мои книги. То есть народу.
Она – запальчиво:
– Народ не умеет читать!
– Зато у него хорошая память. В Нишапуре, – что в Нишапуре, во всем Иране и Туране, – нет человека, который не знал бы моих стихов наизусть. Даже на музыку их кладут.
– А! Ну что ж… если так. – Она поднялась, обтянула небольшое ладное тело ночной белой рубахой и, сев на край тахты, задумалась о чем-то своем…
Во дворе – внезапный грохот. Чей-то сдавленный возглас. Старуха-швея, косматая, страшная, с деревянным молотком в руке, свалившись вместе с лестницей, вломилась, шипя и хромая, в их тихий приют.
– Наслаждаетесь? Воры! – Бедняга считала, что племянница, а теперь и Омар, обирают ее. Она не кричала, она лишь негромко рычала, боясь разбудить соседей, будущих родственников. – Убью стерву! – Опрокинув столик, тетка ринулась с молотком к Эль-Мирре.
Он схватил ее за руку, вырвал молоток. Старуха, забывшись, завопила на весь двор. Омар закрыл ей рот ладонью. Сейчас сюда сбежится весь квартал.
Швея вцепилась ему в бороду. Никогда не думал, что женщина может быть такой злобной тварью. В припадке безумия, со сладострастной яростью способна убить кого угодно. Разговоры о ведьмах-кровопийцах, пожалуй, не случайны.
Он швырнул ее в угол, старуха села у стены и заревела низким и отвратительным голосом. И Омар с ужасом увидел, что Эль-Мирра уже не с ним, а с теткой своей, хлопочет возле нее, по ту сторону рабочего стола, а не по эту. Горе поэту!
– Это и есть счастье женитьбы? – вскричал Омар. – Все! Убирайтесь обе к чертям. Я не женюсь, раз такое дело. Никогда уж больше не женюсь. Век не служил никакому идолу, – женщине тем более не стану. Чего вы все суетитесь? Трясете своим… м-м… духовитым бельем, носитесь с ним, как со знаменем – и чадите на весь белый свет? Всего и забот. И я должен угрохать весь свой талант на твое исподнее? В мире есть кое-что поважнее. На! – Он кинул ей сверток алого шелка. – Свадебный подарок от меня. Больше ничего не получишь.
– Не нужно! – Эль-Мирра оскорбленно метнулась к выходу. Тетка за нею. Не забыв схватить на бегу шелковый алый отрез…
