Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (полная версия книги TXT) 📗
После десятидневного похода, дойдя до области пелигнов, фракиец узнал, что консул Лентул Клодиан собирает в Умбрии армию, приблизительно в тридцать тысяч человек, чтобы загородить ему дорогу к Падусу, в то время, как с тыла готов двинуться из Лациума другой консул — Геллий Публикола, чтобы отрезать ему путь к спасению и возвращению в Апулию. Встревоженный Сенат, понимая уже всю опасность войны с гладиаторами, послал против Спартака, как в труднейший поход, обоих консулов и предоставил в их распоряжение две огромные армии, дав им поручение раз навсегда покончить с гладиатором.
Оба консула собрали свои войска через несколько дней после вступления в свои обязанности: один построил свою армию в Лациуме, другой — в Умбрии. Очевидно, опыт этой войны — поражения, понесенные претором Варинием, квестором Коссинием и самим Орестом, ничему не научили ни Лентула, ни Геллия; консулы не подумали о совместном выступлении против Спартака, — то ли из взаимного соперничества, то ли из не правильных тактических соображений.
Спартак, узнав, каковы были намерения его противников, ускорил свое передвижение через Самниум, решив сперва атаковать Геллия, которого он надеялся встретить на дороге между Корфиниумом и Амитернумом.
Придя сюда, он через рабов окрестных городов, не решавшихся убежать в лагерь гладиаторов, но оказывавших фракийцу огромное содействие шпионажем, узнал, что Геллий все еще находится в Анагнии в ожидании своей кавалерии и что он не двинется оттуда ранее чем через пятнадцать дней.
Тогда вождь гладиаторов решил идти вперед, надеясь встретить Лентула, двигавшегося из Умбрии, вступить с ним в бой и разбить его, потом он мог бы вернуться немного назад, разгромить Геллия и двинуться к Падусу или же направиться прямо к Альпам, не обращая внимания на Геллия.
Дойдя до Аскудума, он получил известие от своих многочисленных разведчиков, что Лентул выступил из Перузии, направляясь к Камеринуму, чтобы напасть на него. Тогда Спартак решил здесь остановиться и подождать консула, который должен был подойти через четыре-пять дней. Он приказал расположиться лагерем на сильной позиции и значительно укрепить ее. Когда лагерь был раскинут, Спартак выехал во главе тысячи всадников для обследования окрестностей. Он ехал один впереди своего отряда, весь погруженный в глубокие размышления, делавшие его лицо угрюмым и суровым.
О чем он думал?
С некоторых пор Эномай сильно переменился и несколько раз показал, что не питает уже прежнего уважения и любви к Спартаку. На военном совете начальников в лагере под Гнатией, после отказа Катилины стать во главе гладиаторов, один только Эномай был против решения уйти за Альпы и каждому вернуться в свою страну. Высказывая свое несогласие с предложением Спартака, он употребил резкие и грубые слова по адресу последнего и произнес какие-то загадочные фразы о необъяснимой тирании, о заносчивом злоупотреблении властью, которое дольше невозможно терпеть, о равноправии, ради которого гладиаторы взялись за оружие и которое теряло смысл при диктатуре некоего лица; пришло-де время перестать подчиняться ему, как мальчики подчиняются учителю.
Сперва Спартак вскочил в страшном гневе при этой дикой вспышке германца, но потом сдержался и ответил ласковыми, дружескими словами, чтобы успокоить этого столь дорогого ему человека. Но Эномай, увидев, что Крикс, Граник и остальные начальники — все присоединяются к предложению Спартака, в бешенстве вышел из палатки, не желая больше присутствовать на совещании своих братьев по оружию.
Поэтому фракийца уже много дней сильно заботило поведение Эномая. Когда они случайно сталкивались, Эномай смущался, отмалчивался и уклонялся от объяснений Эномай, ставший дерзким и злым под внушением Эвтибиды, чувствовал, что гнев его угасает, когда он встречался лицом к лицу с Спартаком, таким добрым, сердечным и бесконечно простым в своем величии; честная душа германца восставала против наущений гречанки, когда он находился в присутствии великого вождя.
Сколько Спартак ни пытался, ему не удалось открыть причину, — вызвавшую такую внезапную перемену в Эномае. И так как Эвтибида держала в самой глубокой тайне свою преступную связь с начальником германцев, то Спартак, по своей честности и благородству, даже не мог и подумать об интригах, в которые куртизанка искусно запутала Эномая. Он и не подозревал, что в странном, непонятном поведении его друга могла играть какую-нибудь роль Эвтибида; о ней он почти забыл, потому что она избегала встреч с ним.
Вернувшись из поездки по окрестностям Аскулума, Спартак в мрачном раздумьи удалился в свою палатку и приказал одному из контуберналиев попросить Эномая зайти к нему.
Конгуберналий вышел из претория для исполнения полученного приказания; но едва Спартак, в ожидании возвращения своего посланца, сел на скамейку, как гот уже вернулся — Я шел за Эномаем, — сказал он, — и как раз встретил его на пути к тебе… Вот он идет.
С этими словами контуберналий, отступив в сторону, дал дорогу Эномаю, который, насупившись, остановился перед Спартаком и сказал:
— Привет, верховный вождь гладиаторов! Мне нужно с тобой поговорить и…
— И мне с тобой, — прервал его Спартак, встав с места и сделав знак контуберналию выйти.
Когда тот вышел, он ласково обратился к Эномаю:
— Добро пожаловать, брат мой Эномай, говори, что ты хотел мне сказать?
— Я хотел… — начал угрожающим тоном, но тем не менее опуская глаза, германец, — мне.., надоело, и я устал.., служить забавой.., для твоих капризов… Рабство, так рабство! Я предпочитаю рабство у римлян… Я хочу сражаться и не хочу служить никому.
— Клянусь молниями Юпитера! — воскликнул Спартак, сложив руки с видом глубокой горечи и подняв глаза к небу. — Да ты совсем с ума сошел, Эномай, и…
— Клянусь шелковыми косами Фреи! — перебил германец, подняв голову и устремив на лицо Спартака горящий взгляд своих маленьких глаз. — Я в полном рассудке.
— Да помогут тебе боги! Про какие мои капризы ты говоришь, и когда я пытался сделать своей игрушкой тебя или кого другого из наших товарищей по несчастью и по оружию?
— Я не говорю этого.., и я не знаю, ты ли… — ответил Эномай, снова опустив глаза с явным смущением:
— Да, не знаю, ты ли.., но я знаю, что в конце концов и я человек…
— Честный и мужественный, каким ты был в прошлом и каким можешь быть в будущем! — сказал Спартак, впиваясь сверкающим, испытующим взором в глаза Эномая. — Но какая тут связь с тем, что ты мне сказал? Когда это я пробовал поставить под сомнение твой авторитет в нашем лагере?.. Что заставило тебя заподозрить это? Откуда исходит это необъяснимое, непонятное отношение ко мне?.. Чем я тебя оскорбил?.. В чем я провинился — перед тобой ли лично или перед нашим общим делом, которое я взялся осуществить и которому целиком отдал свою жизнь?
— Оскорблен.., обижен.., чтобы сказать точно.., поистине, нет.., ты меня не оскорбил… Ты ни в чем не виноват перед нашим делом… Напротив, способный вождь.., ты это доказал… Ты превратил толпы сбежавшихся к тебе гладиаторов в дисциплинированное и грозное войско.., и.., и.., в конце концов.., мне не в чем обвинять тебя…
Так ответил Эномай, речь которого, сперва угрюмая и дерзкая, стала постепенно тихой и покорной и закончилась в дружелюбном тоне.
— Но почему же ты так переменился? Почему ты сердишься на меня? Разве я, будучи избран против своего желания верховным вождем, не держался всегда со всеми моими товарищами и в особенности с тобой как брат, как искренний друг и как соратник?
— Нет, Спартак.., не говори мне так.., не смотри так на меня, — ответил ворчливым, но растроганным голосом Эномай. — Я не говорил… Я не хотел тебе этого сказать…
— Если я отстаивал план возвращения в наши страны, то только потому, что после долгого и зрелого размышления я убедился, что сражаясь на итальянской почве, мы никогда не сможем окончательно победить Рим. Рим!.. Завоевать Рим!.. Уничтожить его могущество, разгромить власть тиранов!.. Разве ты не понимаешь, что эта мысль мучит меня в сновидениях и нарушает покой моих ночей?.. Быть более великим, чем Бренн, Пирр и Ганнибал! Добиться того, чего не удалось совершить этим славным полководцам! Разве это не было бы великой славой?.. Но Рим, на который нападают в Италии, — это Антей: побежденный и поверженный наземь Геркулесом, он подымается вновь, еще более сильным, чем раньше. После разгрома — тяжелого и кровопролитного — одной его армии Рим в несколько дней выстави! тебе другую, потом третью и в конце концов пошлет войско в шестьдесят-семьдесят легионов, которое нас раздавит. Чтобы победить Антея, божественный Геркулес уже не бросал его на землю, но задушил его в своих могучих руках; чтобы победить Рим, мы должны поднять против него все угнетенные им народы двинуться со всех сторон против Италии, все более стягивать наше кольцо вокруг стен Сервия Туллия и, вторгнувшись полчищами в шестьсот-семьсот тысяч, задушить навсегда этот роковой народ и этот роковой город. Вот единственный способ победить Рим, вот единственный путь к уничтожению его власти. Если это не удастся нам, то удастся нашим внукам, правнукам, но именно так это совершится: всякая другая война, всякая другая борьба против римского могущества невозможны; Митридат будет разбит, как был разбит Ганнибал; народы Рейна и парфяне — как были разгромлены карфагеняне, греки и иберийцы; ничто, кроме одновременного союза всех угнетенных не сможет дать победу над этим гигантским спрутом, который протягивает медленно, постепенно, но непреодолимо свои чудовищные щупальцы по всей земле.
