Турмс бессмертный - Валтари Мика Тойми (лучшие книги без регистрации .txt) 📗

Слова Танаквиль и добродушное ворчание Дионисия успокоили Дориэя, и он, закрыв глаза, упал на пиршественное ложе.

Когда мы перенесли его в альков, то заметили, что он что-то ищет. Танаквиль села возле него на ложе, нежно приподняла его голову и дала ему пососать свою грудь. В полудреме Дориэй, как младенец, припал к ней и скоро уже спал глубоким сном. Ничего более удивительного мне прежде видеть не приходилось, да и фокейцы согласились со мной — мол, они тоже видят такое впервые. Теперь они еще больше уверились в божественном происхождении Дориэя, поскольку, по их мнению, ни один смертный не смог бы вести себя так, как он.

Потом мы все вместе пили вино и поздравляли друг друга с победой, но фокейцы не выглядели счастливыми и то и дело задавались одними и теми же вопросами:

— Что нам теперь делать? Чего мы, собственно говоря, добились? Никакой добычи мы не захватили. Наоборот, наша сокровищница уменьшилась после военных расходов Дориэя. Этот город разграбить мы не можем, потому что это его город. Правда, Дориэй обещал выделить нам в Эриксе пахотные земли, но мы теперь ученые и знаем, как ненавидят своих господ поденщики и как трудно заниматься сельским хозяйством. В общем, все мы теперь вынуждены признать, что более выгодного дела, чем мореплавание, на свете не существует.

Дионисий возразил им:

— Фокейцы, радуйтесь, что нам удалось сохранить жизнь и наши сокровища. Это правда, что их теперь стало меньше, но мы же разумные люди, и мы можем утешаться той мыслью, что теперь каждому из нас достанется большая доля — за счет погибших. Однако вы правы в другом: мы тут чужие, и нам никогда не будет уютно в Сегесте. Да и Карфаген может вот-вот вмешаться в дела Эрикса. Так что же нам теперь делать?

И они все рассуждали и рассуждали, и вспоминали товарищей, и называли их по именам. Каждый из них выплескивал из своей чаши немного вина в память кого-нибудь из умерших, и главенствовал тут Ликимний, заявивший, что никогда не доводилось ему пировать с таким удовольствием. Посоветовавшись, фокейцы решили не думать пока о завтрашнем дне, а напиться допьяна, так как сегодня им, мол, все равно ничего путного в голову не придет. Они перестали смешивать вино с водой, и я счел за благо увести Арсиною из зала.

Дориэй не показывался своим подданным целых двенадцать дней. За это время в Сегесте все уладилось самым лучшим образом. Знать неожиданно напала на повстанцев из Эрикса, но почти никто убит не был, так как все отлично знали: без крестьян и пастухов Прожить нельзя. Сиканам сегестяне послали дары — соль и глиняные сосуды, прося их уйти обратно в свои Леса. Потом народ примирился с вельможами и позволил им вернуться в город вместе с лошадьми, собаками и атлетами, а также убедил их в том, что для них будет только удобнее, если они сбросят с себя бремя власти и переложат его на плечи горожан, которые не только станут управлять Эриксом, но еще и охотно оставят знати все ее привилегии.

После окончания жатвы прибыли два карфагенских посла, которые сошли на берег в Эриксе. Двое их было потому, что Совет в Карфагене неохотно доверял важное дело одному человеку, а послать троих — это карфагенянам казалось уж слишком. Конечно, каждый из них имел при себе слуг, писцов, геометров и советников по военным вопросам.

Дориэй позволил Танаквиль устроить пир в честь гостей, на котором она, разумеется, показала им свои родовые таблички и вступилась за мужа, уверяя, что он скоро выучит местный язык и освоит местные обычаи. Потом Дориэй взял их с собой к священной собаке, чтобы показать, как она к нему привязана. Больше ему хвастаться было нечем.

Вести долгие переговоры он с удовольствием доверил Совету, который гораздо лучше своего царя разбирался в городских делах. В конце концов карфагенские послы объявили, что признают Дориэя царем Сегесты и всего Эрикса. Однако ущерб, нанесенный Панорму, заявили они, должен быть возмещен; чтобы их не обманули, карфагеняне пока забрали себе трирему, которая уже стояла на верфи. Эрикс должен был, как и прежде, подчиняться Карфагену, Совет же Сегесты обязывался не решать самостоятельно никаких важных вопросов, а также не торговать с греческими городами на Сицилии. Что же касается Дионисия и уцелевших фокейцев, то Дориэю было велено выдать их Карфагену для судебного разбирательства, поскольку они обвинялись в пиратстве на Восточном море.

Дориэй скрипел зубами, но соглашался на требования послов, ибо его убедили, что ничего нового не происходит и все это делается лишь для поддержания прежней власти Карфагена. Однако когда речь зашла о выдаче фокейцев, он наотрез отказался подчиниться И мужественно стоял на своем, хотя Танаквиль доказывала ему, что ничего хорошего он от Дионисия никогда не видел, а напротив, здорово натерпелся от него на море.

Дориэй ответил ей:

— Море тут ни при чем. Мы воевали с Дионисием на суше, и я не посмею оскорбить нашу скрепленную кровью дружбу предательством.

Когда Дионисий узнал, что переговоры из-за него могут быть сорваны, он сам пришел к Дориэю и сказал:

— Я вовсе не хочу, чтобы ты из-за меня лишился царской короны, которую я, между прочим, помогал тебе завоевывать без всякой выгоды для себя. Мы охотно уйдем отсюда и вернемся на море. Но, конечно, я надеюсь, что ты нас не обидишь и подаришь нам на прощание дорогие подарки, достойные тебя, а также сумеешь как-нибудь загладить те обиды, которые были нанесены нам в этом не полюбившем бедных фокейцев городе.

Услышав такие слова, Дориэй очень обрадовался и ответил:

— Ты говоришь правильно, Дионисий. Так действительно будет лучше, хотя я и надеялся выполнить свое обещание и дать вам землю возле моего города. Но что же я могу поделать, если Карфаген никак на это не соглашается. Однако никаких прощальных даров я вам вручить не в состоянии, так как, честно говоря, я сейчас беднее, чем тогда в Гимере, когда у меня была моя доля в добыче и приданое Танаквиль. Если бы не жена, я был бы теперь одет в лохмотья и ел бы из глиняной миски. О чем бы я ни попросил этих лавочников, моих подданных, они всегда ссылаются на городские законы или говорят, что до сих пор таких обычаев не было. Постарайся же, Дионисий, понять мое трудное положение и усмирить свою алчную натуру.