Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович (книга жизни txt) 📗
— Так-так. Слыхивал об этом.
— Может, тогда не надо повторять, Юрий?
— Нет-нет, рассказывайте, непременно рассказывайте. Ваш рассказ подтверждает то, что я слышал прежде от других. А подтверждение всегда полезно. Вот вам приходилось ли когда-нибудь слушать олонхо? Мне о них только рассказывали.
Ерофей Павлович сообразил, что речь идёт о якутском сказании, где больше сказочного вымысла, чем исторической правды. Такие сказания исполняются онхосутами, обычно людьми преклонного возраста. Одного такого сказителя Ерофею Павловичу довелось услышать в селении на Лене между Киренгой и Якутском, и Хабаров поделился с Крижаничем своими впечатлениями:
— Олонхосут, которого я однажды слушал в приленском селении, был старым человеком. И свой олонхо он рассказывал нараспев. Я к тому времени уже сносно понимал речь саха и мог даже изъясняться с ними, но язык олонхосута был для меня почти непонятен. Речь его была высокопарна, вычурна, в ней было много неизвестных мне выражений, и она заметно отличалась от обычного разговора.
Крижанич с интересом выслушал Хабарова и попросил подробнее рассказать о якутах.
— Саха, когда мы появились в Восточной Сибири, жили родами и племенами, — ответил Ерофей Павлович, удивляясь про себя настойчивости хорвата. — Обычно такое объединение состояло от нескольких до нескольких десятков небольших поселений. Во главе его стоял племенной вождь. Мы называли их князцами. Князцы и их ближайшие родичи были богаты, владели большими стадами, имелись у них и рабы. Одним из таких богатых князцов был Тыгын. Его власть простиралась на большом участке Ленского побережья. Сначала он проявил неповиновение русским властям и даже отважился на вооружённое сопротивление, но потом вынужден был подчиниться и притихнуть. Столкновения между родами и племенами до нашего прихода происходили часто. Пленных победители обращали в рабство. Рабов заставляли пасти скот, заготовлять дрова, ловить рыбу, выполнять всякие тяжёлые домашние работы.
— По-вашему, приход на Лену русских изменил такое положение?
— Изменил, хотя далеко и не сразу. При власти воеводы прекратились межплеменные столкновения. Да и рабство почти сошло на нет, хотя искоренить его до конца всё-таки не удалось. Скрытое долговое рабство осталось. Обычно про долгового раба не скажут, что он раб, а говорят — это, мол, наш родственник, живёт в нашей семье. Обиженные князцами или богатеями, люди чаще стали искать защиты у русских, у людей воеводы. У них, как они верят, можно было найти больше справедливости, чем у своего князца, который был готов обобрать жалобщика до нитки.
Беседа Ерофея Павловича с Юрием Крижаничем продолжалась до глубоких сумерек. Хорвата интересовало всё: и чем питаются саха, и каковы их семейные устои, и каковы их верования и обряды. Задавал и такие вопросы, которые ставили Хабарова в затруднительное положение. Он не старался фантазировать и чётко говорил: «А этого я не знаю».
Хабаров, закончив свой рассказ, спросил Крижанича:
— Очевидно, вы не одного меня так дотошно расспрашивали?
— Истинно не одного. У меня накопилось много записанных рассказов разных людей.
— Я так и думал. А как вы поступите с вашими записями?
— Я собираю их для книги. Она обещает быть интересной.
— А название уже придумали?
— Пока именую сей труд «Русское государство в половине XVII века».
— По одному названию уж ясно, что охватить вы намерены многое, почитай, необъятное.
— Да, труд сей зело обширный. Пытаюсь я сравнивать жизнь русских с жизнью других народов, пищу об их потребностях и недостатках, о торговле, ремесле, земледелии, добывании металлов. И о том, как строят русские отношения с соседними государствами, и как внутри России жизнь течёт, хочу в своей книге поведать.
— И когда же намерены завершить сей труд?
— Этого я не знаю. Работа затягивается. Но когда завершу свой труд, направлю его в Москву с посвящением наследнику престола. Надеюсь, что такое посвящение поможет мне добиться смягчения моей участи и вырваться из ссылки.
— Дай-то бог.
В понедельник состоялась долгожданная встреча Хабарова с воеводой Петром Годуновым. Во встрече участвовал и воеводский дьяк.
— Поразмыслил я над твоей просьбой, Ерофей, — начал свою речь воевода, — посоветовался с дьяком и другими близкими мне людьми. Просьба твоя пришлась мне по душе. Вижу, рвёшься к делу, которое целиком тебя захватило.
— Значит, одобряете мою поездку на Амур с охочими людьми?
— Я-то одобряю. Вернее, одобрил бы. Но этого мало, пойми, Хабаров. Ты предлагаешь снарядить большой отряд за свой счёт, не за счёт казны. Сие похвально. Казне от этого была бы зримая экономия и прибыль. Охотно бы дал своё согласие на твою поездку на Амур, если бы не одна загвоздка.
— Какая же?
— Я тебе говорил о ней. Отписка якутского воеводы Голенищева-Кутузова прошла через мои руки, где он пишет о расправе с прежним илимским воеводой Обуховым. Черниговский со своими сторонниками принимают под свою опеку всякий сброд; пашенных крестьян, служилых и воровских людишек. Возможно ли отпускать тебя на амурскую службу, не зная, сумеешь ли ты совладать с Никифором и подчинить его и его людишек?
— Непростой вопрос задаёшь, воевода.
— Вот видишь — непростой вопрос. И ответить тебе на него нелегко. А ватага Черниговского тем временем всё растёт. Могу ли я теперь рисковать, отправив тебя на амурскую службу с отрядом твоих людей и снаряжением?
— В своих людях я уверен.
— Допустим. Имя твоё зело значимо в Восточной Сибири. Уверен, что за тобой пошли бы многие, но это палка о двух концах.
— Почему? Я что-то не пойму. Поясни, воевода.
— Амур для многих — притягательный рай земной, и ты в глазах этих людей вроде посланника божьего. Твой уход на Амур с отрядом может иметь и нежелательные последствия.
— С чего бы это? В чём они, эти последствия, нежелательны?
— А вот в чём. Амур манит своими богатствами. И за тобой пошли бы многие, что привело бы к запустению многих городков и посёлков на Лене, её притоках, Илиме. Подались бы оттуда людишки в Даурию. Видишь, Ерофей Павлович, как получается. Разве это не палка о двух концах?
— А не преувеличиваете ли, воевода, опасность?
— Предвижу неизбежную возможность. Мне ведь приходится думать не только о дальнейшем освоении Амура, но и благополучии всей Сибири.
— Значит, моей просьбе решительный отказ?
— Нет, почему же. У меня не хватает прав, чтоб самолично оказать тебе содействие, хотя я и приветствую твоё начинание. Решение твоего дела требует вмешательства более высоких властей.
— Сибирского приказа?
— Именно. Сибирского приказа. А в нём, по моим последним сведениям, должно смениться руководство. Боярин Трубецкой слишком засиделся в своём кресле. Вероятно, запросился на покой. Достойный был руководитель, дельный. Вникал во все мелочи и принимал смелые решения. Ни одного серьёзного дела, касающегося Сибири, не оставлял без внимания.
— Я это почувствовал на себе.
— Пока мы не знаем, каков будет новый глава приказа.
— Дай-то бог, чтобы он был не хуже своего предшественника.
— Разумное пожелание. Придётся тебе, Хабаров, иметь дело с новым главой приказа, коли он уже назначен и утверждён государем.
— Чтобы оказаться в приказе, потребны какие-то серьёзные доводы.
— А у тебя и есть они, эти доводы. Везёшь соболиную казну от твоего Илимского воеводства. Ты мог бы её передать человеку, который тоже едет в Москву с казной, но я тебя от этого избавлю. Вези сам. Это откроет тебе дорогу в Сибирский приказ. А там — действуй.
— Благодарствую, воевода. Великую услугу мне оказал.
— Поедешь вместе с моим человеком, Бурцевым. Он повезёт тобольскую почту и пушнину. Придётся тебе немного подождать, пока я осмотрю его груз.
С Бурцевым, не старым ещё человеком, пребывавшим в среднем казачьем чине, свёл Ерофея Павловича дьяк, тот самый, что бессловесно сидел во время его беседы с воеводой.
