Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович (читать полную версию книги TXT) 📗
— Хорошо! — сказал византийский дипломат. — А коли так случится, да продлит Господь лета великого князя киевского Владимира, что приключится ему смерть внезапная и не успеет он престол отдать тому, кому считает нужным? Как тогда?
— Тогда, как и в миру, по смерти отца дому главою становится старший сын! — сказал, помаргивая безмятежными старческими глазами, простодушный Добрынюшка. А от Ильи не ускользнули взгляды, которыми обменялись Святополк и Рейнборн. «Святополк ведь старший! — подумалось ему. — Нелюбимый! Крови сумнительной, сын двух отцов, но старший!»
— Господи! — прошептал воевода. — Уведи мя от суеты мира сего, ибо не вмещает разум мой всей хитрости и прелести его сатанинской, но чует душа погибель, и провидит сердце кровь великую и страсти смертельные...
— А коли братья его старшинства не признают? — не отставал прилипчивый и умный византиец. — Ведь у каждого — войско, у каждого — удел свой!
— Да что мы, вовсе, что ли, дикари? Ведь мы закон Христов приняли! И в Святом его крещении пребываем! — закричал, разгневавшись по-стариковски, Добрыня.
«И Царьград пребывает! — подумал Илья. — А нигде столько преступлений из-за престолонаследия не творится, нигде таких мятежей и казней не бывает, как в Византии! А ведь всё одного закона, все веры Христовой, и во Христа веруют истово, со тщанием и молитвой повсечасной! Господи, спаси меня, ибо изнемог ум мой!»
На пировании видны были Илье не просто княжичи подросшие и по зову отца съехавшиеся в Киев, а силы, кои во главе своей держали, как знамёна, княжичей...
Таких сил было три. Православная византийская, во главе которой пока стоял старый князь Владимир. Он готовил себе на смену Бориса — любимого своего сына. Человека для многих загадочного, хотя бы и потому, что в нём никто не видел ни одного порока.
Сын — послушливый, военачальник — храбрый. Не раз водил он дружину противу басурман-печенегов и каждый раз побеждал. Но странное дело — от похвал и почестей уклонялся. Да и про подвиги его воинские как-то слуха не было. Пошла дружина, разбила врагов да и вернулась. Будто побег молодой вокруг ствола, вился около брата младший — Глеб, паче отца любивший Бориса. Но тоже — отрок скромный, молчаливый; хоть не было и в нём изъяна, а как-то молва ничего о нём, как и о брате, не говорила. Послушливы, тихи были сыновья греческой царевны Анны. Сам Владимир с ними рядом терялся и словно ребёнком становился. Тихо было у них в покоях: ни гульбищ, ни побоищ, ни криков, ни скандалов. Девок сторонились, подвигов воинских стыдились.
— Вот правители будут мудрые! — говаривал, целуя их, старый Добрыня. — Вот в ком Бог живёт.
Борис и Глеб краснели и отводили глаза.
Не таков был Ярослав. Худой востроносый княжич глядел пристально, умно. Больше помалкивал. Но видел Илья-воевода, с кем водит он дружбу и в ком опору ищет: север — матери его Рогнеды родова и варяги! Словно воскресли Свенельд, Рагнар, Фрелаф и другие русы да викинги — таковы округ Ярослава друзья-сотоварищи! И казалось, что от мальчонки доброго, носившего ему хлеб в погреб, не осталось и следа, всё выморозила Рогнеда, когда оторвала Ярослава от Малуши-славянки и увезла в Полоцк. Казалось, что и Богу православному он верует больше по форме, чем по душе. А свита его была и вовсе некрещёной. Зло глядела она в сторону строящихся киевских церквей. И видели люди смысленные: не дай бог на киевский престол Ярослав сядет — вновь варяжские времена вернутся.
Илья, с тех пор как погиб Подсокольничек, держал весь обычай монашеский, и удивительное с ним происходило! Он и прежде, с тех дней, когда погибла Дарьюшка, стал в сердце своём службу церковную слышать — шла она постоянно и в яви, и во сне. Что бы ни делал воевода — шла в душе его постоянная церковная служба... Все годы, что был он в заморском походе, пели в душе его голоса ангельские и шла литургия божественная. После же смерти Подсокольничка, как первый раз причастился он в Киеве у старцев печорских Святых Таин, будто таза у него новые открылись. Стал видеть он и прошлое, и будущее.
Происходило это помимо его воли. Так, ни разу не поговорив ни с Борисом, ни с Глебом, видел он на них печать избранности, видел свет, от них исходящий. Но странные чувства рождал этот свет. Хотелось пасть на колени и рыдать, каясь в прегрешениях своих, изнемогая от жалости к человекам...
Когда же смотрел он на Ярослава, то видел его чётко, словно молодыми глазами рассматривал. Видел каждый порез на его подбритых щеках, каждый волос в молодой бороде, словно и не человек он был, а какая-то диковина хитростная, по разуму изготовленная искусным мастером. Ни разу при нём не сказал Ярослав лишнего, ни разу не ответил невпопад, ни разу не смутился, не покраснел, как Борис и Глеб — братья его сводные.
Но смотрел на него Илья и, вопреки мнению многих бояр думных, провидел в Ярославе властителя мудрого. Не мог объяснить почему, но, если бы его спросили, кто здесь князь среди сынов Владимира, он бы на Ярослава указал. Объяснить сего он не мог. Не по разумению, не по ведению это ему открывалось. Иной, говоря о Ярославе, ничего бы хорошего о нём не сказал. Княжил Ярослав во Новгороде жестоко, и горожане его боялись и не любили. Он навёл в город варягов заморских и во всём потакал варягам, в Новгороде живущим. Дружина его была буйна и жестока, как при Святославе-язычнике. Повсюду горожан утесняла. Но Ярослав дружине и варягам во всём потакал, а чуть горожане смущение какое вершили, выводил варягов с мечами обнажёнными — порядок устанавливать. И всё же он казался Илье правителем! Объяснял он себе это так же, как и в те дни, когда Владимира увидел: Господь-де выбирает и помазует на царство не по замыслам людским, и нельзя воле его противостоять или на свою волю надеяться!
А вот третья сила была страшна для Ильи! Когда смотрел он в сторону Святополка, то постоянно видел тёмную тень за его спиною. «Сатана за ним стоит», — шептал он. Княжич Святополк, росший бирюком-одиночкой, от кого не скрыть было его сомнительного происхождения и нелюбви отца, князя Владимира, женившись на сестре Болеслава I, короля Польши, обрёл сразу и верного друга, и любящую жену, и призрачную надежду на полную княжескую власть. Её, эту надежду, умело поддерживал и развивал в его душе Рейнборн Колобжегский — ксёндз, приехавший как духовник сестры Болеслава. Он сразу, будто в открытой книге, прочитал в больной душе Святополка и его тоску по близким, и жажду мести, и желание возвыситься над братьями...
— Сатана... сатана... — прошептал Илья, мысленно проходя весь путь Святополка и понимая, какие греховные струны задевал умелый ксёндз в душе княжича. — Гордыня, дух несмирённый, жажда мести, алчность — вот врата адовы!..
Он понимал, что истосковавшийся в одиночестве Святополк стал лёгкой добычей посланца папы римского.
Рейнборн пришёл с тем, что отвергали и Ольга, и Владимир, и вся Русь. Он наставлял, как повернуть дикую, варварскую страну к свету Запада. Путь Польши — вот пример, какому должна следовать созданная Владимиром держава. Постоянно внушал Рейнборн Колобжегский Святополку, что принятие христианства от Византии было ошибкой. Что нужно принять веру Христову от Рима Великого, а не от Константинополя.
— Но всё ещё возможно, — говорил ксёндз. — Смотрите, князь, как меняет веру Чехия... Собственно, христиане почти не чувствуют разницы. Вера-то не меняется! Меняются только ориентиры. Молодая держава Киевская повернётся от умирающей Византии к миру новому, сильному, могучему. Славяне займут в этом мире подобающее им место — место смердов, рабов и слуг, а вместе со славянами — все дикари степные; властвовать же будут европейцы. Но не такие, как дикие викинги, варяги и русы, а просвещённые, разумные и осмысленные. И станет Русь частью Великой Римской империи, и станет главою её наместник Бога на земле — папа римский.
В Турове, где княжил Святополк, уже было подобие европейского двора. Не было ни бояр думных, ни воевод, а постоянно наезжали рыцари немецкие, итальянские, польские. Постоянно к Рейнборну приезжали посланцы Рима. Святополк пытался всё устроить по образцу польскому. И не было ему ничего милее Польши, в подобие чего он хотел обратить и Киевскую Русь.
