Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович (читать полную версию книги TXT) 📗
— Мостить мосты! Торить дороги на Новгород! — кричал он боярам и воеводам, давно не видевшим князя в таком гневе и молодой языческой ярости. — Идём на Новгород! Отступника Ярослава резати...
Охнул, схватясь за сердце, Добрыня.
Охнул, упав на колени перед иконой, инок Илия.
«Господи! — кричало сердце его. — Сколь зла умножилось в державе твоей! Отец на сына смерть умыслил! Возносит меч ненависти над постылым, а сатана толкнёт под руку, и обрушится меч на милого... Я-то уж знаю! Я — ведаю! Господи, не допусти! Господи, отврати от зла вселенского...»
Сбирались рати, рубили чёрные мужики просеки, чтобы большое конное войско могло дойти до Новгорода.
Метался в бреду Добрыня старый, свалясь от невместимых в его доброе сердце горестей.
— Эх! — говорил злой и помолодевший князь. — Не ко времени Добрыня свалился! Ему не впервой на Новгород ходить... Он бы рати повёл.
— Как бы он повёл? — шептались воеводы и боя ре. — Словно князь забыл, что Добрыня — самый старый в свите его! Словно не видит, что Добрыня едва ходит на ногах своих опухших!
— Да как бы он повёл? — говорили другие. — Чай, ноне Новгород не тот, что прежде. Сей город — христианский! Да в Новгороде дети его любимые. Тамо и внуки его малые... Куда бы он? Противу своих детей пошёл бы?
— Князь же вот идёт! — возражали третьи. — Противу сына своего...
— Господи! Не допусти! — стонал в пещере инок Илия. — Господи, не дай на Руси отцу сыновнюю кровь пролить либо сыну на отца меч поднять! Сие зло не позволит державе нашей подняться! Зло ведь, как семя брошенное, прорастает! Господи, не допусти!
Осмотрев изготовленную рать, Владимир соскочил с коня и спросил деловито:
— К Борису посылали? Пущай на пути в Новгород к нашей рати со всей своей дружиной подойдёт! У него дружина самая большая в державе! — Князь говорил так, словно собирался не противу сына идти, не противу брата Бориса ополчать. — Заутра выступаем!
— Господи, не допусти! — шептал Илия, проваливаясь в забытье.
Он очнулся, когда над Киевом начинался рассвет, и ужаснулся, поняв: Владимир-князь умер!
— Господи! — шептал он. — Сколь грозны дела твои! Господи, что же теперь будет?..
15 июня 1015 года князь Владимир внезапно умер. Он был готов к походу на отложившегося Ярослава, старший же сын его Святополк сидел в темнице и, скорее всего, был бы казнён за измену. Рейнборн — его правая рука, или, точнее, его духовный и политический руководитель — умер в заточении. Лучшая рать, два года собираемая Борисом, была под его началом на походе против печенегов. Но с печенегами, значительно уступавшими числом и вооружением киевлянам, стычек почти не было.
Они предпочитали уходить от столкновений. Так что войско оставалось свежим и нетронутым. Казалось, всё способствовало продолжению политики Владимира. Но смерть его всё повернула в другую сторону.
Когда упал он в тереме замертво, Киев на несколько часов остался без власти. Добрыня — правая рука и всечасный исполнитель воли княжеской — умирал в дальнем покое. И никто не шёл к нему, потому что челядь грабила погреба и валялась пьяная по всему подворью.
Добрыня, кто одним взглядом мог держать их в страхе, а кулаком убить на месте, лежал без памяти. И сразу стало некому его смертный пот утереть.
Из тёмного хода пещер киевских вышел торопливым шагом инок Илия и пошёл давней тропою, ещё Ольге Великой ведомой, из пещер в город Владимира, в терем его. Мимо Берестова, через Лядские ворота вошёл он безвозбранно. Стояло в Киеве полное нестроение и смута. С тоской отметил инок Илия, что важнейшие ворота города отворены стоят и воротников нет никого — все разбежались: кто грабить, а кто — за домы свои в опасении, за домочадцев своих... Догадался, что затворен стоит конец Козары, и Подол еврейский затворился, и все мастера — кожемяки, сапожники, оружейники, портные — затворили кварталы свои на посаде. По улицам пробегали чьи-то челядины, тащили награбленный скарб. Откуда-то взялись лихие люди-поножовщики, что кучками да шайками ходили по граду, пробуя плечами ворота горожан — заперты ли, пытаясь перелезть через заборы, и там, где не натыкались на волкодавов отвязанных да на лучный бой из окон, озоровали. И скотину сводили, и животы грабили.
Пьяные и разгорячённые, мотались они по улицам, не обращая внимания на монаха, что, прижимаясь к стенам, торопливо шёл к Отиеву замку Владимира.
И здесь тот же погром и нестроение. Растолкав пьяную челядь, Илья поднялся в терем и разыскал в полутёмном покое умирающего Добрыню.
Старик метался в предсмертной агонии. Илия подал ему пить, утёр смертный пот и, сев в изголовье, стал менять на горячем лбу друга смоченные холодной водою и уксусом ветошки.
Добрыня задышал ровнее. Открыл осмысленные глаза и, узнав Илию, посилился улыбнуться.
— Илюшень... — прошептал он. — Просе...
Голова его откинулась, рот полуоткрылся и глаза потускнели.
Инок Илия своей огромной клешневатой десницей закрыл другу глаза и, возжёгши свечи, прочитал отходную молитву.
Затворивши дверь в покой с умершим, он с большим трудом отыскал испуганных погромом верных Добрыне челядинов и велел вынести ночью тело: старого воеводы и дядьки княжеского из терема, доставить в Печорский монастырь. Челядины рады были, во всеобщем нестроении, получить хоть какое-нибудь чёткое распоряжение.
— Что творится! Что делается! — ахал старый Дружинник, что был у Добрыни слугою. — Киев-град. как с ума сошёл! Ну вот, погодите — придёт Борис, сядет князем, он вам глумление над Владимиром умершим попомнит! Ох, попомнит.
«Не придёт Борис!» — не сказал, но подумал Илия.
Когда он вышел из терема, на двор, едва не выламывая ворота, ввалилась пьяная орущая толпа, нёсшая на руках освобождённого из темницы Святополка. Кривились пьяные рты — вопили славу новому князю. Святополк, в расхристанной рубахе, без шапки, с развалившимися, как вороньи крылья, прямыми, иссиня-чёрными волосами, был бледен; неистовым огнём ненависти горели глаза его. Как безумный, водил он взором по двору княжескому, на который вступал, неожиданно для себя, властителем. Он увидел монаха, стоящего у теремного крыльца, но не узнал в нём Илью-воеводу — соратника ненавистного отца своего, Владимира. Да и трудно в пьяном хаосе, в воплях и толкотне дикой, бессмысленной толпы что-то сообразить или вспомнить. Святополка внесли в тронный теремный зал и усадили на высокий стол киевских князей.
Святополк приказал выкатить бочки с мёдом народу киевскому и поить всех допьяна! Ибо сие в поминание князю Владимиру и в радость от восшествия на стол киевский князя законного — старшего сына, Святополка.
Тут же призвал он из Турова своих единомышленников, что по погребам от гнева Владимира прятались. Раздал все недавно отчеканенные Владимиром первые киевские монеты серебряные, назначил кого — воеводою, кого — боярином думным.
Под утро же, радуясь, что пьяные горожане не запалили Киев, велел кое-как собранной княжеской дружине разогнать пьяниц, не жалеючи и не милуя никого. Рубить всех, кого с оружием в руках увидят, и топить в Днепре, чтобы смуту унять. Что было исполнено с готовностью. Погромы утишились, и горожанин киевский вздохнул с облегчением:
— Слава богу, пришла в Киев законная власть!
Поутру поскакали из Киева гонцы в Польшу, к шурину Святополка Болеславу I, и в поле Дикое — к печенегам, с одинаковой просьбой: «Немедля, на любых условиях, прислать в Киев свои рати! »
Потому что дружина княжеская разбежалась, а малая часть её, оставшаяся при Святополке, слаба и ненадёжна. Главное же войско — в походе с Борисом.
Византийских же послов приказано гнать в три шеи... Да и венгерских, и чешских, и всех, кого привечал и с кем вёл переговоры Владимир. Киев под княжеской рукою Святополка повернул всю политику державы прямо в противоположную сторону. Особливый гонец послан в Рим, к папе, не только с сообщением, что умер ксёндз Рейнборн, но и с просьбой немедленно прислать послов из Рима и священников папских для вразумления народов державы Киевской.
