Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович (книга жизни txt) 📗
— Разрешите поинтересоваться, Родион Матвеевич...
— Знаю, знаю, — прервал его Стрешнев, — тебя интересует, когда мы встретимся, и я бы мог заняться твоим делом. Непременно встретимся, как только немного освобожусь.
— Когда это будет?
— Скоро.
Стрешнев догадался, что дальше затягивать встречу с Хабаровым не совсем прилично, и спустя некоторое время через дьяка Порошина сам пригласил его к себе.
— Садись. Заждался? — обратился Стрешнев к посетителю.
— Вы человек занятой, пребываете под бременем забот. Я это сознаю. Спасибо вам, что нашли возможность уделить мне времечко. У вас кроме моего дела много всяких других дел и, наверное, более важных.
Хабаров немного льстил Стрешневу, считаясь с его барственным, высокомерным нравом, но Родион Матвеевич клюнул на эту лесть.
— Это хорошо, что ты сознаешь, насколько я занят. Так что тебе от меня надобно?
— О своём желании я написал в челобитной.
— Читал твою челобитную. Просишься на Амур.
— Прошусь. Много сил я отдал Амуру и сделал бы ещё много полезного, очутись я там снова. Считаю, что со мной поступили несправедливо, отозвав меня с Амура.
— Справедливо или нет — это не мне судить. Твоя история с Зиновьевым произошла не при мне. Что ты стал бы делать на Амуре, коли снова оказался там?
— Развивал хлебопашество, промыслы, строил города, укреплял бы охрану края. Препятствовал бы нашествиям басурман с юга.
— Похвальные намерения. Но ведь на Амуре обосновалась ватага беглых во главе с Никифором Черниговским. Все они повинны в убийстве прежнего илимского воеводы. Разве не так?
— Воевода Лаврентий Обухов вёл себя недостойно, проявлял жестокость, жадность, вот и восстановил против себя всех и вся. Его конец — наказание божье. Этим я ничуть не оправдываю Никифора Черниговского и его дружков. С ним ушёл на Амур отряд его единомышленников. Из них подавляющее большинство никакого отношения к убийству Обухова не имели. Бессмысленно видеть в каждом из них государственного преступника.
— Ишь каких праведников отыскал.
— Праведниками их не считаю. Пусть несут покаяние и возвращаются к мирному труду.
— А как бы ты поступил с Никифором?
— Не знаю. Пожалуй, с Амурской земли я бы его изгнал.
— А если земли на Амуре вечно подвергаются нашествию басурман с юга?
— Пусть жители Приамурья обрабатывают землю, занимаются рыболовством и не выпускают из рук оружия. Другого им не дано.
— Послушать тебя, интересно рассуждаешь и иногда здраво. Что же я могу тебе ответить... — Стрешнев сделал продолжительную паузу и потом глухим голосом произнёс: — А наверное, ничего не могу тебе ответить. Обстановка вокруг Приамурья сложилась сложная, запутанная, мне до конца непонятная. Надо в ней разобраться. А я пока... — Родион Матвеевич снова сделал продолжительную паузу, прежде чем заговорить. — Недостаточно представляю обстановку на Амуре. Не могу сказать, настало ли время послать тебя на Амур и вообще твоё ли место там.
— Амур — это четыре года моей жизни, — возразил Хабаров. — Освоение тамошней земли, познание её населения с их обычаями и жизненным укладом... Й всё это вмиг оторвало от меня появление Митьки Зиновьева. Лишил меня радости, которой я жил, ограбил, ошельмовал, сделал из меня узника. Зело признателен вашему приказу, его прежнему главе Трубецкому, дьяку Протопопову. Одёрнули Митьку, дали мне высокое звание сына боярского, сняли с меня нелепые обвинения.
— Не стоит об этом, Хабаров. Митьку Зиновьева я не изволил знать, разве только понаслышке. Видишь, какое дело... Ты получил назначение не на Амур, а в Илимск. Почему я должен ни с того ни с сего менять это назначение?
— Потому что Митька Зиновьев несправедливо со мной поступил, умыкнув с Амура, яко тать непотребный.
— Не тебе судить, Хабаров, тать Митька или нет.
— Истинный тать, — воскликнул Хабаров, потом спохватился, что негоже так говорить с главой приказа, человеком высокопоставленным, и сказал уже спокойно и просительно: — Батюшка Родион Матвеевич, коли не веришь мне, спроси у прежнего дьяка Протопопова и других, что близко знавали Митьку. Все подтвердят вам слова мои.
— А хоть бы и так. Мне-то зачем это знать? Давай-ка завершим нашу беседу. Сколько времени я теряю с тобой.
— Позвольте, Родион Матвеевич, последний вопрос задать.
— Задавай. Чтоб только последний!
— Каков же ваш ответ на мою челобитную?
— Повторяю. Не знаю, что и сказать тебе. Надо бы посоветоваться со сведущими людьми. К тому же ты и сейчас не молод, а глядишь, когда я что-нибудь смогу решить, ты будешь и вовсе человеком в почтенном возрасте, — сказал Стрешнев как-то устало, но Хабарову почудилась в его словах издёвка. — Не поздно ли будет решать твою задачу? Вот какие наши дела Хабаров.
— Это окончательный ответ?
— И этого я не знаю. Зайди ко мне ещё через недельку, тогда и услышишь окончательный ответ.
Тем временем Бурцев со своими спутниками не стал дожидаться решения дела Хабарова и отбыл в Тобольск. Ерофей Павлович посетил Протопопова и рассказал о беседе с Родионом Матвеевичем, не принёсшей никаких результатов.
— Как понять его? — спросил Ерофей Павлович бывшего дьяка. — Хотелось бы узнать, что скажет человек опытный, сведущий. Что кроется в поведении Стрешнева, уловки, хитрость или беспомощность?
— Наверное, все вместе, — ответил собеседник, — хитрил он и ничего определённого не решал или не мог решить.
Через неделю Хабаров снова оказался у Стрешнева. Родион Матвеевич был спокоен, в меру любезен, пригласил гостя присесть и сказал коротко:
— Мы вынуждены ответить отрицательно на твою челобитную. Оставайся в Илимском воеводстве. Перевод тебя на Амур нецелесообразен. Вот что я могу тебе сказать.
— Это окончательно?
— Окончательно.
— А в будущем ваше решение не может измениться?
— За будущее ручаться не могу. Один Господь ведает, какая судьба выпадет в будущем тебе, Хабаров.
На этот раз Стрешнев не вышел из-за стола, не протянул руку Хабарову, а только сдержанно кивнул.
Хабаров после встречи со Стрешневым не торопился покидать Москву. Он отчётливо осознавал, что это его последняя поездка в российскую столицу. Его визиты к главе приказа нужного результата не дали, а надежды на возвращение на Амур теперь не было. Он ощущал, что хозяйство на Киренге больше его не интересует. Оставалось одно: принять предложение монахов Киренгского монастыря и стать сперва монастырским послушником, а потом и монахом, а имущество своё передать в монастырскую собственность. Всё это давало пищу для грустных размышлений.
Убеждённый в том, что он никогда больше не увидит Москвы, Ерофей Павлович поспешил попрощаться с московскими знакомыми. Первым делом он распрощался с подьячими приказа, с которыми был знаком ещё с предыдущей поездки. Потом наведался к Григорию Протопопову.
— Пришёл к тебе прощаться, дьяче, — произнёс он.
— Решил ли ты своё дело? Чем закончился твой последний визит к Стрешневу?
— А ничем. Ты прав оказался, когда говорил мне, что Родион Матвеевич — человек медлительный, осторожный, самостоятельные решения принимает редко.
— Этого можно было ожидать. Сочувствую тебе, Хабаров. Что же ты собираешься дальше поделывать.
— Наверное, монашество приму, удалюсь в наш Усть-Киренгский монастырь.
— Ты это твёрдо решил? Ведь мог бы ещё...
— Наверное, ничего бы уже не мог. Руки опускаются. Тоска по великой Амур-реке гложет. Не суждено мне вернуться в Приамурский край. Скажи, Григорий, а мог бы принять меня прежний начальник приказа, чтоб я выразил ему своё уважение?
— Алексей Никитич Трубецкой — большой человек. Не токмо как боярин и князь. Он вёл переговоры с Богданом Хмельницким, возглавлял войска, воевавшие против шведов, против поляков. Я и не припоминаю, в каких ещё делах отличился, сей славный муж и зело богатый.
