Чингиз-Хан - Ян Василий Григорьевич (книги онлайн полные версии TXT) 📗
– Неужели погиб... он...
– Погиб дорогой и самый близкий тебе багатур, покрытый славою побед, — неизвестные злодеи переломили ему хребет.
Лицо Чингиз-хана исказилось. Руки смяли соболье покрывало. Он шептал:
– Утчигин поторопился... Большого багатура и опытного полководца уже нет... а заменить его некем! Кто теперь... правителем Хорезма?
– Твой юный внук, хан Бату, под руководством его мудрой матери. Она созвала нукеров и вместе с мальчиком поднялась на курган. Бату-хан сидел на гнедом боевом коне своего отца. Горячий мальчик закричал нукерам: "Слушайте, багатуры, победители четырех сторон мира! Ваши мечи уже заржавели! Точите их на черном камне! Я поведу вас туда, на запад, через великую реку Итиль. Мы пронесемся грозою через земли трусливых народов, и я раздвину царство моего деда Чингиз-хана до последних границ вселенной... И я клянусь также, что я разыщу и сварю живыми в котлах тех злодеев, которые погубили моего отца!"
Чингиз-хан, потемневший и страшный, с блуждающими глазами, приподнялся на локоть и, задыхаясь, выдавливал слова:
– Хорошо быть молодым... даже с колодкой на шее... 177 когда впереди сверкают победы... Но Бату еще мальчик. Он наделает ошибок... его тоже погубят! Повелеваем... чтобы рядом с Бату... всегда был советником... мой самый верный... барс с отгрызенной лапой... осторожный Субудай-багатур... Он его обережет и научит воевать... Бату продолжит мои победы... и над вселенной... протянется монгольская рука...
Чингиз-хан упал на бок. Левый глаз прищурился, правый глаз, сверкающий и зловещий, наблюдал за сидевшими.
Опустив взоры, все долго молчали. И вспомнились слова поэта 178 :
В тишине заржал конь, стоявший у шатра. Вздрогнув, все взглянули на кагана, — его правый глаз, потеряв блеск, потускнел.
Чингиз-хан давно уже возил с собой гроб, выдолбленный из цельного дубового кряжа, выложенный внутри золотом. Ночью сыновья тайно поставили его посреди желтого шатра. В гроб положили Чингиз-хана, одетого в боевую кольчугу. Руки, сложенные на груди, сжимали рукоять отточенного меча. Черный шлем из вороненой стали оттенял побледневшее суровое лицо с опущенными веками. По обе стороны в гроб были положены: лук со стрелами, нож, огниво и золотая чаша для питья.
Военачальники, согласно приказу кагана, скрывали тайну его смерти и продолжали осаду главного тангутского города. Когда тангуты вышли из ворот города, с почетными дарами и предложением мира, монголы на них набросились, всех перебили, затем ворвались в город и обратили его в развалины.
Завернув гроб Чингиз-хана в войлок и положив на двухколесную повозку, запряженную двенадцатью быками, монголы направились в обратный путь. Чтобы никто преждевременно не рассказал о смерти повелителя народов, багатуры, пока не прибыли в Коренную орду, по дороге убивали всякое встречное творение — и людей, и животных, говоря умиравшим:
– Отправляйтесь в заоблачное царство! Усердно служите там нашему священному правителю!
Во время народного оплакивания прославленный багатур Чингиз-хана, победитель меркитов, китайцев, кипчаков, иранцев, грузин, аланов и урусов, полководец Джебэ-нойон объявил:
– Однажды "тот, кто устроил наше царство", охотился на горе Бурхан-Халдун. В пустынном месте на склоне горы он отдыхал под старым деревом. "Тому, кого уже нет", понравилось это дикое место и высочайший стройный кедр, задевавший за облака. И я услышал такие его слова: "Это место удобно для пастбища дикого оленя и прилично для моего последнего упокоения. Запомните это дерево".
Полководцы кагана, в силу приказа, разыскали на горе указанное место, где рос необычайно высокий кедр. Под ним был опущен в землю гроб с телом Чингиз-хана.
Постепенно вокруг могилы разросся такой густой и дикий лес, что нельзя было пройти сквозь него и найти место погребения, так что и старые хранители запретного места не укажут к нему дороги.
ЭПИЛОГ
1. ЗДЕСЬ ПРОШЛИ МОНГОЛЫ
Вы, покрытые снегом горы!
Вы видели, как я сделался рабом неверных?
Как я шел со связанными руками,
Покрывая голову от ударов кнута!
Моими слезами не трогается никто.
Одни только горы содрогаются от них.
По широкой дороге, ведущей на восток от великой реки Джейхун, где в течение многих столетий проходили богатые караваны, сразу после монгольского погрома прекратилось движение. Опустели придорожные лавчонки и постоялые дворы, и стояли они унылые, без ворот и дверей, выломанных воинами для костров. Завяли неорошаемые больше сады, так как некому было прочищать арыки и проводить воду.
Странным и необычным казался молодой мрачный всадник в иноземном плаще, одиноко ехавший по пыльному пути, где всюду валялись растасканные шакалами человеческие кости. Вороной поджарый конь арабской крови равномерно постукивал копытами, а всадник изредка ободрял его свистом.
– Какая мертвая пустыня! Ни человека, ни верблюда, ни собаки! — вздыхал путник. — За весь день только два волка не торопясь пересекли дорогу, точно хозяева этой безмолвной равнины, похожей на бесконечное кладбище... Если так пойдет и дальше, то мой неутомимый конь вместе с хозяином скоро растянется навеки возле этих белых черепов со следами страшных монгольских мечей.
Темная шевелившаяся масса впереди показалась необычной. Конь фыркнул, насторожив уши. Всадник подъехал ближе. Несколько больших угрюмых орлов теснились над добычей, лежавшей посреди ослепительно залитой солнцем пыльной дороги.
Всадник свистнул. Тяжело взмахивая огромными крыльями, орлы взлетели и опустились невдалеке на ближайшие бугры. Между свежими дорожными колеями в странном положении, точно в судорожном порыве, лежала девочка в изорванной туркменской одежде. Орлы уже успели испортить ее лицо, еще сохранившее нежные черты.
